Особенности национальной порки

Первой такой особенностью является то, что порка предстоит в очевидности. Грядет как неизбежность. Наступает на социум восторженно и неумолимо, как грозовое облако на иссохшую землю. Второй – что порка наше тайное желание, порыв к искуплению. Третьей – что порка становится  привычным способом национального оздоровления, просветления нашего сумеречного бытия. Наконец, и четвертое: эту порку мы должны совершить на себе сами, вопреки уговорам власти: не надо!

Эти мысли навеяны вчерашней статьей в ГП господина Дугина, размышлявшего о горелых ароматах кремлевской кухни, о евразийских мечтаниях ее безымянных горе-горело-поваров. Меня угораздило отвечать на уныние в комментарии. Ответил тем, что призвал поглядеть, а кто мы такие, чтобы призывать к евразийству, не поискать ли нам прежде в углу своей национальной квартиры крепкую хворостину, чтобы употребить над собой.

И то, мы заигрались в игру, называемую русским произволом, совмещенным с европейским успехом любой ценой и любовью к мамоне. Мы доигрались до того, что слово «русский», еще чуть-чуть, и станет символом мерзости, духовной неряшливости и плотской нерадивости. Но что хуже всего, это то, что в нашем футбольном азарте нас уговорами уже не остановить. Вдохнув свободы, мы довели ее до нелепости произвола, и в этом кураже нам никто и ничто не указ.

Ни разум, ни совесть.

И ни совесть?

Однако! Всегда выручала, а тут – нет. Не поможет ли и на этот раз?

Бог знает, была совесть у людей – где она?!

Все же, здесь; хоть и заброшена, но где-то на спутниковых высотах спутником и попискивает. Постепенно сгущается, повисает над нами, играющими в мамону, злым унынием. В нем, унынии, луч совести светится нестройным «анти-азартом», мобилизующей и вдохновляющей злостью на данные нам правила игры. Совесть как видно может быть и злостью. Ее потребность, обращенная к нам, становится призывом назло фолить. Призыв святой, как и все, что излучается совестью.

Совесть требует от нас не столько сопротивления апологетике и практике игры, сколько искоренения персональной зависимости от нее как от наркоты.

Итак, наши совести в конце всего повисают в каждом из нас злом на самих себя. И каждый тянется к тому, чтобы его высекли, нагибается взять хворостину, чтобы вытеснить болью ощущение своей нелепости, освободиться от внутреннего кошмара. И посветлеть душой. Каждый не просто готов к такой порке, он мечтает о ней, требует ее как избавления.

Что ж, нам требуется высечь себя – внагую, каждому и принародно. Однако в чем главное своеобразие нынешней порки?

Не только в том, что она подступает к нам грозной неизбежностью. Главное то, что порка должна быть «демократичной», поркой для всех. Мы также не можем ждать ее как принуждения свыше, не можем и поручить это дело никому, кроме самих себя.

Как это высечь себя, ведь это невозможно, неудобно?

В самом деле. Значит мы должны довериться специалистам, положиться на тех бойцов, кто поближе к нашей общей и персональной правде.

Можем ли мы доверить это тонкое дело светлым людям во власти?

Упаси нас, Боже, мы уже имеем гиблый опыт коллективной тирании, и мы не должны наступать на те же грабли.

На кого же возложить право махать любезным нам дрыном?

Воображаю одно, точнее, одно и еще одно: во-первых, это должны быть люди, знакомые с  чистой совестью, и, во-вторых, люди привычные к духовным экзекуциям нас горемычных, делающие это в высоком профессионализме.

Что за сословие?

Я думал, что это вставшие у власти к нашему наказанию люди Церкви и высокой Культуры; такими были владыка Пимен, Солженицын, Шукшин и Сахаров.

Мне говорят хором: не доверяем!

Тогда - ищите.  

Или так и ходите с полуспущенными портками.