«Долгие месяцы меня мучил этот кошмар…»

Как всегда, в канун октябрьских событий 1993 года, собираются в Москве ветераны добровольческого полка по охране Верховного Совета РСФСР. Уже немолодые люди, пережившие крах своих лучших надежд, на собственном опыте изведавшие низость и коварство буржуазных реформаторов, они полны глубокой веры в правоту социалистического выбора и решимости постоять за свои убеждения — как тогда, у стен Дома Советов.

Один из них Юрий Петрович Генерозов, подлинный герой сопротивления. Вот после такой встречи он и пришел в «Правду», чтобы поделиться горькими и вместе с тем полными собственного достоинства воспоминаниями.

— Юрий Петрович, как вы оказались в рядах добровольческого полка, который охранял депутатов Верховного Совета РСФСР, пока шли заседания внеочередного съезда?

— Я тогда работал инженером-механиком в НПО «Машиностроение». Узнав о том, что Верховный Совет РСФСР продолжает работать, несмотря на запрет Ельцина, я вместе с сотнями других пошел к Дому Советов, чтобы выразить свое возмущение указом 1400, поддержать депутатов. Несмотря на все просчеты и ошибки, которые допустил избранный ещё в СССР Верховный Совет за время ельцинского правления, — он оставался единственным гарантом Конституции, которая закрепляла социальные права трудящихся на труд, образование, отдых, медицинскую помощь.

Я понимал всю губительность для народа надвигавшихся буржуазных реформ и был врагом наглой приватизации, которая вела к созданию класса собственников-паразитов.

Перед Домом Советов шел непрерывный митинг. Люди пришли сюда по велению сердца: все понимали — решается судьба Отечества. Ельцин был ненавистен нам как узурпатор и алкоголик.

В разгар митинга прошел слух, что набирают добровольцев в особый полк по охране Верховного Совета. При мне были и паспорт, и военный билет — я пошел записываться.

Как нас набирали? Спрашивали документы, разговаривали по душам, задавали разные вопросы, ну и просто смотрели в глаза. Мы тогда и думать не думали об оружии. Посмеивались, наблюдая, как казаки уже маршируют с шашками: в этом виделся какой-то элемент игры. Тем не менее мы готовы были к строевой службе — депутатов надо было охранять. А для этого необходим был воинский караул.

Я лично сформировал шесть взводов. Мы несли внешнюю охрану. На наших глазах Дом Советов по периметру обнесли колючей проволокой, выставили оцепление: сначала ОМОН, потом регулярные воинские части. Мы оставались безоружными. А с той стороны началась демонстрация грубой силы, так что у нас уже руки чесались дать отпор.

Каждый день мы узнавали о зверствах ОМОНа на улицах Москвы, об избиении мирных демонстрантов, о пролитой крови. Появились и первые жертвы. С той стороны к нам уже пристреливались: убили трёх человек, в том числе женщину. Несколько ночей подряд мы ожидали штурма. В строю у нас было до полутора тысяч человек — и все безоружные. Вооружены были только баркашовцы и ребята из Союза офицеров, охранявшие депутатов внутри здания.

В ночь на 27 сентября объявили боевую тревогу: воинские подразделения барражировали мимо Дома Советов на автобусах, как бы имитируя подготовку к штурму. Я думал, если пойдут на баррикады, ножом буду драться. На всякий случай дубинку сделал себе из железной трубы — вот такая самодеятельность. Они на той стороне вооружены до зубов, а у нас — булыжники. На баррикаде и булыжник — оружие. Но против стрелкового оружия с булыжником не выстоять. Мы опасались, что при штурме они могут применить резиновые пули: с расстояния 50—100 метров такая пуля может убить человека. Но у нас и в мыслях не было, что они начнут стрелять боевыми.

Нас, стоявших в оцеплении, навестил перешедший на сторону Верховного Совета министр безопасности Баранников. Его спрашивали: «Товарищ генерал, они будут атаковать, могут и газы применить, почему не выдаете нам оружие?» То же самое я говорил генерал-лейтенанту Каменину. Немного погодя нам выдали… противогазы. Нашему командиру Маркову, которому Руцкой присвоил звание полковника, мы не давали прохода: «Саша, когда мы получим оружие?» Но мы так и остались с голыми руками.

— Конечно, вы тогда не знали, что Баранников, Ачалов, назначенный министром обороны, и Дунаев, поначалу министр внутренних дел в правительстве Руцкого, сделали всё для того, чтобы оставить защитников Верховного Совета безоружными. Из регионов предлагали выдвинуть вооруженные отряды, но эти «силовики» заблокировали все попытки противопоставить силе — силу. Теперь крупный бизнесмен Дунаев гордится, что не допустил кровопролития. Каким надо быть негодяем, чтобы делать вид, будто жестокой бойни в центре Москвы не было. Кровопролития можно было избежать, если бы на стороне Верховного Совета была реальная сила. Но вот вопрос: могло ли разношерстное ополчение, вставшее на защиту Верховного Совета, стать такой реальной силой? Вот вы, например, вы же не военный…

— Как не военный? Я рядовой Советской Армии в запасе. И могу сказать, мы не дрогнули, когда нас поливали шквальным огнем, — сопротивлялись отчаянно. В ночь с 3 на 4 октября мы несли вахту со стороны Рочдельской улицы. Там защитники Дома Советов выстроили баррикаду. К баррикаде подошли три бэтээра, с них спрыгнули десятки автоматчиков. Не успел я удивиться их форме — черные вязаные шапки, черные тужурки и синие джинсы, — как они открыли ураганный огонь. Это был «Бейтар», получивший задание занять переулок Глубокий. А у нас из вооружения только железные палки да самодельные бутылки с бензином. Но чтобы бросить бутылку, надо подойти ближе. Они мгновенно пристрелялись и не давали нам ходу. Мы только зубами скрипели: оружия нет, по тебе стреляют, а ты не можешь дать отпор.

Наши пробрались на крышу соседнего дома — это была прекрасная огневая позиция, но с бутылками там делать было нечего.

Зато они увидели, что Дом Советов окружен войском, по мосту движутся бэтээры. И началось. Стреляли по Верховному Совету, как по рейхстагу. Позор и ужас.

Нам удалось укрыться в здании приемной. Сидим в коридоре, слышим: «Бах!» — и дыра в двери! А снайперы бьют по окнам, пули — со смещённым центром тяжести. Очень много перебили тогда народа. И кто-то сказал под грохот канонады: «Ребята, нас предали».

Ну разве не предательство отпустить 11 бэтээров, захваченных нами накануне, 3-го октября, во время прорыва демонстрантов к Дому Советов. Они потом на площади перед Останкинским телецентром давили людей. Узнав об этом вечером того же дня, депутаты потребовали выслать в Останкино вооруженное подкрепление, но Дунаев не дал этого сделать. Он до мозга костей был сторонником Ельцина, случайно оказавшимся в лагере Хасбулатова и Руцкого. Не исключено, что он был заслан.

Вообще предательства было много — в самых разных формах. Вот один эпизод. В первые дни противостояния проход к Дому Советов был открыт. Выбрав время, свободное от патрулирования, я отправился на свой «Машиностроитель». Был у нас там парторг Евсаев, и вот мы с ним решили поднять завод и с красным флагом идти к Дому Советов. Это имело бы в городе большой резонанс. В те дни центр кипел митингами — надо было поднимать окраины: представляете, как это выглядело, если бы целая колонна под красным флагом шла по шоссе через всю Москву. Но как организовать людей, как вывести их на улицу? Выходит, надо бросать работу? Как поднять народ на забастовку? Мы начали с профкома, но профсоюзный лидер струсил и сбежал. Мы пошли к директору — секретарша нас не пустила. Жизнь — не кино… Пошли к его помощнику, а тот уже во всю занимался коммерцией: сказал, что он доложит, но тоже исчез.

Очень много оказалось равнодушных, безразличных к судьбе Отечества. Их пассивность развязала руки преступникам, что и привело к национальной катастрофе. Иначе не могу назвать те страшные октябрьские события.

— По официальным сведениям, в те дни были убиты 123 и ранены 384 человека. Но это бессовестная ложь. На самом деле счет идет на тысячи. Об этом говорят показания очевидцев. Вы тоже были свидетелем зверского бессмысленного уничтожения ни в чем не повинных людей?

— Страшно вспоминать, как я вышел из этого ада и скольких товарищей потерял в эти черные дни. Меня спасло то, что не остался в бункере под зданием приемной. Казалось, это было надежное укрытие. Бункер был способен выдержать даже ядерную атаку: в его прочности мы убедились, когда начался танковый обстрел. Но большинство из нас решили перейти подземным ходом в жестоко обстреливаемое здание — к депутатам. Негодяи потом затопили этот бункер. Сколько там погибло людей, не знаю. Помнится, там укрылось много женщин и даже детей, перебежавших туда, когда бэтээры начали утюжить площадку перед зданием. Много было там иногородних, все 12 дней живших в палатках. Убийцы ни перед чем не останавливались: у них, видимо, была задача истребить как можно больше народа.

А мы ушли оттуда в кромешной темноте по узкому подземному коридору — всего до 1000 человек. Я со своей ротой поднялся на четвертый этаж с ужасным чувством, что дом не предназначен для обороны. Еще один взвод за нами проскочил, а следующий попал под жуткий обстрел. Пули со смещённым центром тяжести косили людей. И тут кто-то сказал, что рядом в комнате работает телефон. Это была приемная депутата Соколова. Я позвонил домой и попрощался: на нас идет страшная сила, обороняться нечем, сдаваться не буду. А в ответ отчаянное: вырвись как можешь!

И тут явление: женщина в светло-голубом пальто. Депутат, широко известная личность. На лице никакого испуга, только озабоченность. Едва она подошла к приемной Соколова, как снова — жуткая стрельба. Могли убить в два счета. Охранник её толкнул, положил. Она ползет, над ней строчкой — пулеметная очередь. Она была на волоске…

Часа через полтора к нам подошли два офицера-десантника — безоружные, вроде парламентёры-разведчики. Мы их за грудки: что вы делаете, сволочи! Потом выяснилось: они из рижского ОМОНа. Их вывели из Латвии без гроша. Эти подлецы шли на всё ради жилья.

Кажется, в это время в Круглом зале, где заседали депутаты, уже шли переговоры. Тут что-то сбросили в районе столовой. Взрыв был страшенный, начался пожар — летит огненный шар и сносит колонны. Прибежал помощник Соколова и сказал: «Я выведу вас подземным ходом». Но путь преградили какие-то военные в странной форме и касках — вроде как иностранцы. Они не разговаривали, только пихали к выходу дулами винтовок. Потом нам сказали, что это «альфовцы». Приказали: у кого есть оружие, складывайте. Какое у нас оружие?!

Вывели наружу: фасад черный, кругом битое стекло, какие-то обломки. И трупы, трупы… Провели сквозь строй, подогнали к автобусу. Слышу: «Куда их? В Лефортово всё забито…»

Я прошу часового разрешения снять грязные, скользкие от чужой крови бахилы и надеть запасные носки. Стоит надо мной этот часовой и говорит: «Вы настоящие русские мужики». А глаза у него голубые-голубые.

Нас высадили у 11-го отделения милиции. Там поджидали отборные гады: «Ну краснопузые, мы вам покажем!» Били по чему попало. Документы все отбирали и кидали в лужу: «Это вам уже не нужно». Тут опять стрельба, менты залегли. Можно было сбежать и смешаться с уличной толпой. Но документы в луже — паспорт, военный билет и партийный тоже. Тут выходит начальник и говорит: «Что, бати, попались?» Я отвечаю: «Взяли ни за что. Вон паспорт бросили в лужу». Он завел нас на второй этаж, принесли и наши документы. Увидел партбилет:

— Коммунист?

Записал фамилии, проверил руки — нет ли следов пороха — и сказал, не глядя:

— Я вас отпущу…

Долгие месяцы потом мучил меня один и тот же кошмар: идут танки, а я мечусь и не могу их остановить…