В окопе.

На модерации Отложенный

Семен закончил Бакинское Общевойсковое училище. Старое, заслуженное училище, одно из лучших в Союзе. После распада Союза он ушел из армии и подвизался где-то на «Седьмом километре».
В девяносто втором, когда началась приднестровская заварушка, его, естественно, призвали на эту войну.
«Двадцать первого марта сидим мы в блиндаже. Я – командир. Роту свою обеспечил всем необходимым, загнал всех по землянкам, чтоб не мерзли, и собирался завтракать. В этот момент зазвонил телефон. Не мой полевой телефон, а обычный, подсоединенный к гражданской линии, оставшейся от Советского Союза.
- Ты кто? – спросил голос в трубке.
- Я, капитан Страхов, а ты кто? – спросил я.
- Сенька, ты что ли?! – закричал собеседник.
- Ну, я. А ты кто?
- Мы учились с тобой вместе. Иван я, Врабий.
- Ванька! Из двадцатой роты? Ты откуда звонишь?
- С другой стороны. Мы заступили на трое суток.
- А тебя что, тоже призвали? Ты ж на «вискозе» работал, вроде?
- И сейчас работаю. Призвали просто.
Мы поболтали, вспоминая учебу в училище, а потом Ванька и говорит: «Я стрелять не буду».
- Так и я не буду, сдурел ты что ли? – ответил я.
Ну… значит, три спокойных дня нам обеспечены.
Я вызвал командиров взводов и сообщил им хорошую новость. Все разбрелись по землянкам и стали пить. К вечеру трезвых уже не было, за исключением часовых. 
Часа в три ночи снова позвонил Иван и заплетающимся языком сказал: «Сенька, у меня тут полицаи были, возмущались, что не стреляем. Так что, если кто пальнет, это не мы».
Но полицаи оказались хитрее, они не стали в нас пулять, а взяли гранатомет и пальнули в расположение Ванькиной роты, чтобы спровоцировать стрельбу.

А те пьяные, не поймут, откуда их грузят. Звонят мне, я им и говорю, что мы ни сном, ни духом. Ну, они поняли, что это полицаи, вылезли, несмотря на дождь, и давай позиции полицаев огнем поливать. Те еле уползли.
А через день Ваньку сменили и на его место прислали полицаев. Те злые, как собаки, их же Ванька едва не переполовинил.
Сижу я, значит, в окопе, а полицаи стали нас минами обстреливать. Смотрю, летят три штуки… Я офицер, а таких не видел. Медленно летят. А за ними еще три. Красиво. Надо бы спрятаться, а хочется посмотреть. А они в самой верхней точке взяли и разорвались. Осколки «Тиу, тиу». Я, стыдно сказать, перетрусил. Напротив, в бруствере, была нора, собака вырыла себе. 
У меня в роте был летеха, привез с собой дога. Белый такой, с черными пятнами. Здоровенный. Вот он вырыл себе нору и спал там. Я в эту нору и сиганул со страху. Залез, а собака там… Цап меня за пятку. Каблук оторвал, сволочь. 
Вылезли мы после обстрела, собака косится на меня. Что-то ей не понравилось. 
С этого дня пес стал недоверчивым. Раньше залазил к себе в нору мордой вовнутрь, а после этого лежал только мордой наружу. Смотрел, видимо, чтобы я снова к нему не залез. И порыкивал на меня, гаденыш.
Потом я его один раз после войны встретил. Стоим с дочкой на остановке возле базара, она еще маленькая была, дочь, и говорит: «Папа, папа, посмотри, на тебя собака смотрит».
Оборачиваюсь и вижу – мой боевой товарищ и его дог. Товарищ обрадовался мне, а пес хмуро косился и отодвигался. Злопамятный попался.
Много чего можно рассказать. Не война это была, а драка. Злые все.
Вдруг, ни с того, ни с чего бросились убивать друг друга».