Исторические штудии. Сибирское царство и "сепаратизм" областников

Путинская реформа государственного управления – разделение территории РФ на федеральные округа - имеет прецеденты. В своё время она была встречена с восторгом как пример повышения эффективности государственной власти. ликвидации «местоичества» и «сепаратизма». Владимир Владимирович был сочтён вторым Петром Алексеевичем (который Первый) в деле укрепления российской государственности. Любопытно, что при этом никто не вспомнил судьбу «той» Сибирской губернии образца 1708 года, равно как и последующие события. А зря…
Те самые исторические параллели позволят предсказать судьбу реформы и самого государства, которые эти реформы проводит. Увы, для Сибири ничего не ново. Любая попытка управлять огромной территорией из центра, удалённого за тысячи вёрст, не может иметь положительных результатов. СФО никоим образом не улучшил положения Сибири, не придал импульса её развитию – иного просто не могло быть.
Для начала – исторический контекст взаимоотношений метрополии и колонии по-русски.
Сейчас есть склонность недооценки разницы между «Россией» и «Сибирью», которая обусловила такое расхождение.
Дело в том, что Сибирь (в бюрократическом описании – Азиатская Россия, губернии за Уралом) в девятнадцатом веке не считались Россией в полном смысле этого слова. Русские в девятнадцатом веке чётко разграничивали смысловые нюансы слова «Россия». Была собственно «Россия», область обитания этнографических великороссов, ядро государства – центральные губернии империи вокруг Москвы, нынешнее Нечерноземье, и недавно освоенные окрестности Санкт-Петербурга. Была «Россия» как государство, как синоним империи, которая объединяла массу населения, которая к русским себе никоим образом не причисляла и находилась с царской властью скорее в средневековых вассальных отношениях.
Реалии Российской империи девятнадцатого века заслоняет куда более зримый образ Советского Союза, поэтому трудно принять представлении о мозаичности империи, о вхождении в состав государства различных регионов на различных правах, о том, что общегосударственные законы для империи были скорее исключением. Из-за аберрации сознания мы переносим монолитность СССР на предшествующее государство, которое было устроено иначе.
Весьма утрированно: Московское царство – Российская империя делились на две неравнозначные части. Первая из них составляла историческое ядро государства, Великороссию. Ко второй относились все завоёванные территории.
В случае если другая территория присоединялась – добровольно или насильственно - в первоначальном качестве самостоятельного государства, с верховным правителем и собственной администрацией, то русские были склонны устанавливать вассальный характер отношений, то есть сохранять имеющуюся власть, не вмешиваться без нужды в её частные распоряжения, в исторически сложившиеся взаимоотношения с народом. Правда, с течением времени происходило постепенное замещение туземной администрации русскими элементами, местных законов – адаптированным российским законодательством, местное внутреннее устройство приводилось к общеимперским стандартам. В среднем в течение столетия такая территория проходила путь от вассального царства до губернии с инородческим населением, которая, правда, могла сохранять особенности внутреннего управления. Исключением, пожалуй, было только Великое Герцогство Финляндское. За сто лет нахождения в составе империи оно не утеряла исконных свобод, которые оформились ещё во времена шведского владычества. Российская империя в начале двадцатого века представляла собой полный спектр присоединённых территорий на разных этапах русификации. В неё включались практически слившиеся с Великороссией Малороссия и Белоруссия, утратившие прежнюю государственную организацию, но сохранившие прежний национальный состав Закавказье, Северный Кавказ и Казахстан, наконец, вассальные Бухарское и Кокандское ханства, в которых присутствие империи было номинальным.
Если кратко представить политику империи по отношению к инородцам, то она заключалась в постепенном размывании различий между эталоном подданных - православными великороссами, и прочими народностями. Различия в образе жизни, вероисповедании и национальных отличиях признавались, но только как временные. С течением времени все подданные империи должны были быть реорганизованы по образцу самого лояльного и «прогрессивного» элемента – великороссов: принять православие, овладеть русским языком, навыками земледелия. Империя становилась русской там, где звучала русская речь и плуг пролагал борозду. Тактика правительства в ходе осуществления данной стратегической задачи была различной: от насильственной русификации до продуманной и взвешенной политики привлечения инородцев к овладению русскими культурными навыками.
Специфика Сибири состояла в том, что она на момент вхождения в состав Российского государства не представляла собой государства, с которым бы Москва могла бы установить вассальные отношения. Кучум, хотя и его права на ханство были весьма спорны, принципиально отказался от переговоров с завоевателями; по какой-то причине царская администрация не стала создавать марионеточный режим из представителей правящих родов – их слили с русским дворянством (точно так же как казанских и астраханских татар). Сибирь сохранила статус «царства» в титулатуре русских царей, то есть статус территории высшего ранга, из которых состояло царство – империя. Туземная администрация сохранилась на низшем, волостном (юртовом) уровне и могла распоряжаться только делами инородцев. Русские поселенцы образовывали свои волости с чисто русской администрацией. Высший уровень территориальных образований – воеводства, позднее губернии – образовывался распоряжениями Москвы без всякой привязки к исторически сложившимся областям. В территориальном делении Сибири не сохранилось следов существования, скажем, Сибирского ханства, от которого новые территории получили только название и туземное население. На схожих основаниях в состав Московского царства включались Казанское и Астраханское «царства» - чем они отличались, например, от «царства» Грузинского, (точнее двух частей Грузии), в которых полвека сохранялась номинально местная царская династия, старинные уделы и система управления.
Для территорий, включённых в состав России в шестнадцатом-семнадцатом веках (мусульманских Казани и Астрахани, мусульманской и языческой Сибири), можно заметить общую тенденцию: относительно слабая на тот период центральная власть добивалась капитуляции правящей династии, давала местной аристократии все права русского дворянства, после чего, обеспечив минимум лояльности, сохраняла низшие звенья управления из инородцев над инородцами, и, в дальнейшем не посягала на их образ жизни. Одновременно с этим происходило активное заселение присоединённых областей русскими, которые укрепляли московское влияние. При этом центр осознавал, что невозможно управлять новыми территориями так же, как коренными русскими областями Великороссии, поэтому создавались специальные органы власти – территориальные Приказы. Собственно, вначале областные Приказы появились для управления русскими княжествами, присоединёнными к Москве – вроде Тверского и Рязанского, но в таком виде они выполняли свою задачу за считанные десятилетия, а вот упомянутым ниже территориальным органам была суждена более продолжительная судьба. В ведении таких Приказов (Казанского Дворца, нескольких Сибирских Приказов) находились все области жизни территории: подготовка частных законов и адаптация общероссийских, оборона и обеспечения порядка, суд, сбор налогов, административное управление, а также многое другое. Система московских Приказов была громоздкой и отличалась неразберихой, отчего в ведение территориальных Приказов часто вмешивались Приказы ведомственные, соответствовавшие нашим министерствам – например, Посольский (нынешний МИД) занимался внешней политикой на рубежах территории. Но в целом смысл такой системы был ясен.
Архаичная система Приказов потеряла свою актуальность для Казани и Астрахани ещё в восемнадцатом веке, а вот в Сибири за три века произошла целая серия модернизаций система управления, но при этом идея об особом статусе территории сохранилась.
Первоначально Сибирью ведал Посольский Приказ – сие обстоятельство означало неопределённость статуса территории. Потом земли в верховьях Иртыша и Оби в 1599 году присоединили к Казанскому Приказу – что было вполне логично, поскольку продвижение за Урал представлялось как продолжение политики взятия Казани и замирения башкиров. В дальнейшем русское влияние распространилось на территорию, намного превышающую Поволжье, отчего потребовалось создание собственно Сибирского Приказа в 1637 году. В этот период Сибирь делилась на разряды (области) – Тобольский, позже Томский, Ленский и Енисейский, но среди формально равных областей Тобольск выделялся как региональная столица. Сибирью управляли присланные из Москвы воеводы, но на окраине царства были сильны элементы земско-соборного строя: народ бунтами, апелляциями к традициям и доносами царю-батюшке на воевод-злодеев держался с властью на равных. Напряжённая обстановка фронтира, постоянные угрозы вторжений и восстаний инородцев связывали руки воеводам в попытках обуздать сибирскую вольницу.
Губернская реформа Петра I в 1708 году покончила со старомосковской путаницей на удела и уезды - разделила будущую империю на 8 губерний, среди которых была Сибирская. В Сибири этот эксперимент был признан неудачным, первый сибирский губернатор был казнён за воровство в невероятных масштабах (или за попытку отделиться, о чём ходили слухи), в результате чего Сибирский Приказ был возрождён. Контролировать удалённые территории и надеяться на порядочность губернаторов Санкт-Петербург не решался. При этом была сохранена территориальная единица, Сибирская губерния – но параллельно с ним усилилась власть губернатора. Окончательно Сибирский Приказ был ликвидирован в 1763 году. Правда, официально Сибирь с 1764 года именовалась «Сибирским царством». В понятиях того времени – Сибирь признавалась высшей структурной составляющей, из которых складывалась Российская империя – наряду с собственно Московией, Поволжьем (Казанским царством) и тому подобными.
Империя жесточайшими мерами покончила с остатками сибирской вольницы. Инициативные, но буйные первопроходцы были выведены под корень, уцелевшие предпочли скрыться, а их место заняли обыватели, которые уже не перечли начальству. До начала девятнадцатого века в управлении Сибирью господствовало мнение, что она достаточно русифицировалась и может управляться по великоросским стандартам. Пирамида власти состояла из наместника (генерал-губернатора), губернатора, областного (где была необходимость) и уездного начальства. Но выяснилось обстоятельство, которое разрушило бюрократическую химеру: в Сибири не оказалось того верноподданного культурного слоя вроде великоросских помещиков, которые бы могли транслировать распоряжения свыше в народные массы и адаптировать их к местным условиям. А прочее местное население было инертно в политическом отношении и менее всего радело за общегосударственные интересы - столетие колониального правления уничтожило общественную жизнь.

Только политическая зрелость и материальная независимость дворян хоть как-то усмиряли буйство бюрократии в Великороссии – а в Сибири эта преграда отсутствовала. Санкт-Петербург раз за разом посылал на восток своих наместников навести порядок, после чего возвращал их после жалоб жителей, словно бы подвергшихся вражескому нашествию. Администрация Сибири состояла исключительно из великороссов, присылаемых на ограниченное время; среди них были, разумеется, грамотные, инициативные и бескорыстные люди, но в основной массе они рассматривали Сибирь как место свершения карьеры и обогащения. Никаких препятствий в последних замыслах они не встречали, так как контролировать их действия никто не был в состоянии.
Выход из кризиса управления на востоке Санкт-Петербург видел в рамках собственной парадигмы: никоим образом не в возрождении свобод эпохи первопроходцев, когда существовал взаимовыгодный альянс между властью и народом, а в изобретении очередных правительственных распоряжений. С бюрократией продолжали бороться бюрократически.
Пришло время Сперанского, выдающегося реформатора. В 1819 году он был отстранён от прежних постов, лишён влияния на своего воспитанника, Александра I. Как бы в компенсацию Михаил Михайлович получил назначение на пост генерал-губернатора Сибири с требованием провести всестороннюю ревизию и предоставить меры по улучшению управления краем. Для проведения сибирских реформ в 1821 году был создан Сибирский комитет, позже получивший название Первого (I): его можно рассматривать как возрождение старинного Приказа. Он не имел официального статуса, собирался по мере накопления дел и имел право напрямую поставлять свои проекты на Высочайшее утверждение. Комитет просуществовал до 1838 года: главным его достижением стало утверждение в 1822 году «Сибирского учреждения» - пакета законов, которые призваны были упорядочить управление Сибирью. Сибирь первая из исторических областей империи получила свой частный свод законов. Общероссийские законы, согласно практике того времени, распространялись на территорию только в том случае, если в них о том было сделано специальное примечание (распоряжение 1831 года). Законы Сперанского действовали в Сибири до краха империи.
Сперанскому удалось добиться принятия логичных в бюрократическом понимании законов, но в целом его деятельность не принесла ожидаемого результата. Центр по-прежнему исключал из управления элементы самоуправления, инициативы сибиряков и возможности влияния местного населения на принятие законов. Сам Сперанский считал такое положение вынужденным и временным, так как он не видел в сибиряках зрелых политиков, но допускал, что они появятся в будущем и считал, что в рамках его «Учреждения» возможно активное участие сибиряков. Коренного улучшения в жизни российской окраины не наступило – ни при Сперанском, ни при его преемниках. Санкт-Петербург мужественно боролся с чудовищами, порождёнными в его же недрах – назначал новых генерал-губернаторов, карал их, вводил новые методы субординации и контроля, производил размежевания, сливал воедино и разделял территории, но всё вернулось на круги своя.
В 1852 году по результатам ревизий и проверок образован был новый Сибирский Комитет, второй по счёту. Он был создан с той же целью, что и первый, просуществовал до 1864 года, после чего пал жертвой войны между генерал-губернаторами, министерствами и людьми, которые пытались управлять бюрократической гидрой. Последние полвека существования империи в Сибири не отличались бы оригинальностью, если не считать того, что деятельность областников вплотную подвела край к федерализму и самоуправлению. Но последний рубеж так и не был преодолён: сибиряки не были допущены в каком-либо качестве к управлению своей родиной.
Более того, либеральные реформы 1860-х не перешагнули Урал, оставив Сибирь во власти феодальных порядков. Даже та куцая свобода, которой власть сочла нужным облагодетельствовать верноподданных великороссов, для колониальной окраины была сочтена излишней.
Судебная реформа 1864 года Сибирь не затронула. Только в 1885 году начались консультации о распространении реформы в рамках специального комитета. По его рекомендациям некоторые изменения в делопроизводстве были реализованы в том же году. Но из «сибирского» варианта оказалась выхолощены демократические составляющие реформы - выборность мировых судей из местного населения и организация суда присяжных. В итоге мировых судей назначали из отставных чиновников, а первые суды присяжных (и то в Западной Сибири) были введены в 1909 году.
Для моих рассуждений показательнее всего трудная судьба земской реформы в Сибири. В центральной части империи «Положение о губернских и уездных земских учреждениях» было введено в 1864 году; на Азиатскую Россию её действие распространено только летом 1917 года, спустя полвека. Земская реформа для Великороссии не стала политическим прорывом – благодаря многочисленным ограничениям, многоступенчатым сословным выборам и надзору ей не удалось стать школой демократического самоуправления для страны. В определённом смысле для народников она стала способом реального внедрения в хозяйство страны, каналом распространения своих взглядов. В 1890-х легальное народничество активизировалось в этом направлении, «теория малых дел» требовала активного участия в земских учреждениях, так как этим предполагалось облегчить участь народа при переходе к капитализму. Требование распространить земскую реформу на Сибирь было одним из главных лозунгов областников, с которым были солидарны партии кадетов и эсеров.
Любопытно, что мнение об особом статусе Сибири и необходимости концентрации всех рычагов власти в одном месте неожиданно возродило идею Приказов-Комитетов в неожиданных обстоятельствах. В 1892 года с целью содействия строительства Транссиба был организован Комитет Сибирской Железной Дороги. Деятельность КСЖД санкционировалась на высшем уровне, его председателем назначался наследник престола, Николай Александрович, а в его деятельности регулярно принимали участие министры. С самого начала Комитет стал заниматься не только финансовыми и техническими вопросами, он оказался удачной организацией для решения очень многих вопросов, связанных с сибирскими делами. Главным из вопросов, сопутствующих деятельности КСЖД, стала реализация переселенческой политики. По административной логике, коли железная дорога занималась перевозкой поселенцев, то и должна была взять на себя их обустройство. И на самом деле, частичный успех Столыпинской реформы в той части, которая касалась переселения крестьян в Сибирь, во многом обеспечен деятельностью Куломзина, председателя Комитета. В прессе КСЖД для простоты называли «Сибирским комитетом», вызывая в памяти образы его многочисленных предшественников.
Два столетия, которые Сибирь пребывала в составе империи, в целом можно описать как несколько циклов перемен мнения о том, как надо управлять удалённым краем: от стремления к стиранию границ между двумя частями империи, до признания особого статуса - вплоть до создания специального органа управления. В ловушке бюрократической логики Сибирь была задушена, а Россия скована неизвестно зачем доставшимся ей приращением холодного полу-континента. Власть пыталась нащупать золотую середину самостоятельности и централизации, при этом - не выходя за пределы своего самодержавного имперского мировоззрения. Выход, который казался единственно разумным на основании опыта других стран и к которому призывали областники – дать право населению Сибири самому решать свою судьбу - так и не был реализован. Среди многих причин краха трёхсотлетней империи неразрешимость сибирского вопроса в условиях самодержавия занимала не последнее место.
Только исходя из такой истории управления Сибири – весьма отличной от гораздо более известного великоросского хода событий – надо рассматривать деятельность исторических областников, судить о степени их сепаратизма.
Деятельность областников могла иметь антигосударственный характер, направленной на отрыв от империи одной из провинций, насильственное отделение Сибири, ниспровержение существующего государственного строя. Это воспринималось как государственная измена. В том же русле лежали планы сибирских ссыльных - народников и польских инсургентов - поднять восстание в Сибири и устроить там демократическую республику. Но впоследствии, когда областники перешли к достижению своих целей «самостоятельности» законными методами и в границах Российской империи, то никаких препятствий они не встречали – ни со стороны властей, ни со стороны общественности. Мне неизвестны отзывы, характеризующие областников как русофобов или разрушителей «России». Идея наделения Сибири особыми правами не вызывала отторжения, поскольку бюрократически такое положение было зафиксировано и существовало издавна. «Сверху» Сибирь признавалась отдельной территорией со своими особенностями. Областники же хотели делегировать народу право на определение степени такой самостоятельности, а также исходить из интересов самой Сибири. Царскую власть не устраивала сама возможность инициативы «снизу» в таких вопросах. Но в диалоге с областниками на эту тему в строго заданных рамках - не было ничего противозаконного. Такие диалоги происходили на всех национальных окраинах, в разных формах и с разными результатами. По результатам их происходила постоянная смена частных законов на отдельных территориях, для прочих областей страны – и особенно Великороссии – проходившая незамеченной, так как, повторюсь, общеимперские законы были исключением.
Фобия отпадения Сибири властвовала в умах петербургской бюрократии на протяжении столетий.
Любопытно, что она усиливалась самой же властью: в Сибирь ссылали самые неблагонадёжные элементы империи – воров, участников крестьянских бунтов и национальных восстаний, изменников, целые дивизии восставших поляков. Надеяться на верноподданность таких людей было бы глупостью – и, действительно, скрытое бунтарство сибиряков имело подпитку от тех, кто выражал ненависть к царизму открыто.
Правительство не имело внятной стратегии обороны своих азиатских владений. Империи очень везло в том отношении, что с середины восемнадцатого века на восточных границах не было сильного и агрессивного противника. Иначе бы в Сибири и на Дальнем Востоке повторился бы аляскинский вариант развития событий: империя бросила свои отдалённые владения при первой же демонстрации силы того, кто имел виды на эти земли. Даже когда угроза на востоке от Китая и Японии была в полной мере оценена, а для противодействия ей были приняты беспрецедентные меры вроде строительства Транссиба и оборудования Владивостока как крепости и базы ВМФ, то всё равно их было недостаточно. Русско-японская война и интервенция периода Гражданской войны показали, что власть сама по себе, без общенародной помощи, не в состоянии решить проблему обороны русских окраин. Но власть не допускала общество к решению стратегических задач.
Так что в обострённой реакции власти и отчасти общества (тогда и сейчас) на «сепаратизм» областников можно видеть психологические мотивы – бессилие перед объективными обстоятельствами и результатами собственной деятельности, подсознательное желание переложить на других плачевные результаты свой политики, найти врага в другом человеке в ситуации, в которой, прежде всего, надо винить себя. Поиск врагов народа и вредителей – занятие, издавна излюбленное на Руси.