Откровения последнего председателя КГБ: Стать диктатором я не захотел!

ГКЧП не был таким, каким его малюют

- Владимир Александрович, вы, конечно, меня извините, но когда я слушаю ваши сожаления о том, что произошло, я вспоминаю, какая тогда у вас была почти неограниченная власть. Мне кто-то из генералов КГБ сказал: дали бы вы ­команду, они бы в один момент арестовали всех этих раскольников Союза и отвезли отдыхать на Валдай. Почему вы не взяли на себя такую ответственность? Почему, будучи председателем КГБ СССР, не выполнили возложенных на вас обязанностей по защите Конституции Союза и не арестовали тех 23 главных «агентов влияния», которые, по данным разведки, осуществляли задание Запада по развалу СССР? Ведь теперь любому здравомыслящему предпринимателю ясно, каких экономических и рыночных возможностей мы все, бывшие граждане СССР, лишились. А вы это благодаря разведке должны были знать и понимать уже тогда. Почему не пошли на арест? Или в КГБ перестали вам подчиняться?

- Прежде всего напомню, как все было. Многие порядки в СССР изжили себя. Поэтому к началу 90-х можно и нужно было поступиться многим. Что мы и сделали. Мы задолго до ГКЧП отказались от жесткой централизации, всеобъемлющего планирования и однопартийной системы, перешли от командно-административного руководства к развитию рыночных отношений, предоставили право на жизнь всем формам собственности, начали приватизацию, и не обвальную, а тех предприятий, которые, находясь в руках государства, были убыточными, - то есть поступали так, как это делают лучшие экономики мира. Например, Англия... Заметьте! Против всего этого члены ГКЧП не выступали, они выступали за сохранение Союза, за строгое соблюдение законности и вместе с тем за развитие перечисленных выше новых норм. Итак, прежде всего главный исторический итог развития нашего тысячелетнего Отечества - Союз, единое государство, подлежал сохранению во что бы то ни стало!

А насчет несостоявшихся арестов 19 августа 1991 года скажу так: если бы мы на них пошли, тогда бы действительно были все основания говорить, что мы устроили путч. Конечно, вы можете спросить: представлял ли я четко, что последует, если ГКЧП не удастся осуществить поставленные задачи? Да, представлял. Абсолютно... Почти на 100 процентов. Дело в том, что 20 августа 1991 года должно было состояться подписание нового Союзного договора, согласно которому Союз фактически прекращал свое существование. В новом договоре указывалось прямо: «Государства, образующие Союз, обладают всей полнотой политической власти, самостоятельно определяют свое национально-государственное устройство, систему органов власти и управления, они могут делегировать часть своих полномочий другим государствам - участникам Договора...» Как видно из текста, новый договор давал все, что необходимо для совершенно самостоятельного государства. Более того, в 4-м разделе нового договора 23-я статья гласила: «Настоящий договор... вступает в силу с момента подписания... полномочными делегациями. Для государств, его подписавших, с той же даты считается утратившим силу Договор об образовании Союза ССР 1922 года».

Август 1991-го. Москву «вспутчило»...

Именно эту, 23-ю, статью собирался взять за основу для своих дальнейших действий тогдашний Президент Российской Федерации Ельцин, заявивший, что 20 августа 1991 года после подписания проекта Союзного договора Договор о Союзе 1922 года прекращает существование и начиная с 21 августа 1991 года никакие союзные органы уже не будут иметь силы. Исходя из этого, Ельцин заключил, что стремление Горбачева собрать Совет Федерации 21 августа для обсуждения каких-то там вопросов не имеет юридических оснований. Поэтому о созыве Совета Федерации и речи быть не может...

Вывод: 21 августа наши граждане могли проснуться в другом, чужом им государстве. И... чтобы этого не произошло, ГКЧП выступил, выполняя волю референдума от 17 марта 1991 года, на котором 76 процентов народа выступило за сохранение СССР.

- Вы не жалеете, что не довели начатое до конца?

- Нас остановил фактор пролитой крови. Мы еще перед объявлением ГКЧП решили сразу отказаться от чрезвычайного положения, если прольется кровь. Так и вышло. Мы опасались еще большей крови.

- Ну и чего вы добились? Остановившись перед малой кровью, вы открыли возможности для большой крови. Совершенно справедливо сказал мне Иосиф Кобзон: «Лучше бы обезвредили сотни и даже тысячи сомнительных личностей, чем теперь страдают и гибнут миллионы любивших Советский Союз людей». Почему вы не взяли пример с китайского руководства, которое в 1989 году не побоялось принять самые жесткие меры против провокационных элементов на площади Тяньаньмэнь и тем самым создало условия для нынешнего мирового успеха экономики Китая? Я не могу принять никакие ваши отговорки, потому что вы были специалистом в этом вопросе и понимали, чем все это кончится.

- ...Я с вами согласен. Однако мало того, чтобы понимал я. Необходимо, чтобы понимали массы. А массы...

- Извините! Массы не обязаны понимать все! Руководство для того и существует, чтобы руководить со знанием дела. Вы ведь сами когда-то написали, что за недальновидность власти расплачивается народ! И народ ждал от вас решительных действий, соответствующих обстановке того времени. Народ справедливо полагал, что вы знаете больше и поэтому должны действовать в соответствии с этими знаниями, а не в угоду сомнительным личностям, которыми, как рассказывали разведчики, заправляли по указке Запада «агенты влияния» и которые, напугав вас «малой кровью», довели СССР до большой крови, остановить которую не удается и по сей день.

- Вы судите меня с позиций 2003 года. А что вы говорили и где вы были сами в августе 91-го? Сейчас все стали умные и решительные...

- Во-первых, ко мне это не относится. Именно в те августовские дни я написал то, что заявляю сейчас. Это подтверждают две мои книги того времени. Кстати, Андрей Макаревич выступил против этой моей позиции, когда я пришел к нему на концерт... Во-вторых, в одном из разговоров со мной Семичастный, находившийся в свое время на таком же посту, как и вы, сказал мне, что «мы, чекисты, должны были видеть и понимать, куда нас заведет Хрущев, и потому своевременно предприняли все, чтобы этого не случилось». А вы видели и понимали, но до конца дело не довели... Недаром Семичастный еще сказал мне: «Почему не сделал того, что был обязан сделать, Крючков, я не знаю. Вот у него и спросите, почему он не сделал!»

- Раз так, то вы имеете право ставить вопросы.

- Тогда разрешите еще раз спросить: вам что, отказались подчиняться ваши спецслужбы, например, «Альфа»?

- Все подчинялись!

- То есть вы могли приказать арестовать на основании разведданных тех, кто действовал по указке Запада и их сообщников... хотя бы до прояснения обстановки?

- Мог. И вы знаете, все это могло быть сделано... ну... в течение часа.

- И почему вы не сделали?

- Потому что люди были настолько напичканы обещаниями лучшей жизни со стороны Ельцина и его группы, что быстро разубедить их было невозможно. Потом... ельцинская группа готова была пойти на большую кровь. Это подтвердилось в ­93-м, когда Ельцин пошел на расстрел неугодного ему Верховного Совета в стенах так называемого российского «Белого дома». Мы же тогда сделать подобное не решились. Повторяю: еще за день до ГКЧП, 18 августа, мы договорились, что, если возникнет опасность пролития крови, мы остановимся на любой стадии развития нашей линии...

- Получается, вы просто не взяли на себя ответственность?

- Знаете, я все-таки был только председатель КГБ. В ГКЧП были и поглавнее меня. Там были и Предсовмина Павлов, и вице-президент Янаев, и Лукьянов - Председатель Верховного Совета СССР.

- И все-таки, ведь вы могли взять на себя главную ответственность?

- Мог, но тогда бы я должен был стать диктатором, а диктатором я стать не хотел!

- А что, в истории диктаторы только плохое делали? Мы знаем теперь многих диктаторов, которым народ кланяется и по сей день за их диктаторство: диктатор Иван Грозный, диктатор Петр Первый, диктатор Сталин, диктатор Андропов... Да и Путин в чем-то проявляет черты диктатора. Выходит, если диктатор действует преимущественно в интересах народа, то такой диктатор - хороший, а если вопреки интересам народа, как Ельцин, то - плохой. Разве Ельцин выступил не как диктатор, когда расстрелял народ и его депутатов в Верховном Совете?

- Согласен.

- Вот видите, Ельцин был диктатором против народа, а вы не захотели стать диктатором за народ! Ведь вы сами говорите, что в дни ГКЧП старались в интересах народа добиться единой законности, равноправного развития всех форм собственности. Хотели, чтобы приватизировалось только то, что не работает, а что работает, должно оставаться в распоряжении государства... Значит, вы должны были взять власть в свои руки и тут же сказать людям: «Все! Рестораны, парикмахерские, химчистки, автосервисы, колхозы и так далее  - все это приватизируйте! Оно у нас не работало, так что пусть начинает работать в частном порядке у вас!»

- Все правильно. Даже некоторые отрасли можно и нужно было целиком приватизировать.

- Значит, вы могли быть таким диктатором и даже в какой-то мере сыграть роль советского Пиночета?

- Нет. Вот роль Пиночета я не сыграл бы в любом ее качестве... Тогда была такая ситуация, когда было еще не ясно, что будет.

- Извините, вам-то должно было быть ясно. Вы все-таки лично прошли через венгерские события 1956 года.

- Нет-нет. Мне-то было ясно. Вопрос не во мне. То, что ясно одному, еще ничего не значит.

- Знаете, если Сталину что-то было ясно и он видел, что этого не понимают остальные, он, будучи наделенным властью, делал то, что было нужно. Делал один. На то и необходим диктатор в решающие моменты истории. А вы? Вы все понимали и были просто обязаны сделать...

- Николай Алексеевич?! Я... Вы знаете...

- Скажите, сейчас вы бы сделали это?

- Когда я все это увидел - другой вопрос. Но, к сожалению, в большой политике так не бывает, потому что в истории невозможны подходы с позиции «если бы да кабы»...

- И все-таки, имея личный исторический «венгерский опыт», вы, как никто, должны были действовать.

- Знаете, есть одна муд­рая народная пословица: «Если бы молодость знала, а старость могла!»

- Так вы что... не могли?

- Все могли бы сделать... Кстати, я должен сказать насчет Венгрии, что это была первая попытка Запада пересмотреть итоги Второй мировой войны. И как хорошо, что мы эту попытку сорвали тогда, и как плохо, что ее не удалось сорвать теперь, когда с ней столкнулся уже сам Советский Союз.

- Вот! Значит, у вас-то этот опыт был?! Так что же вы не применили этот свой опыт в Советском Союзе, когда над ним нависла та же самая угроза?! Не на вашей ли совести то, что был допущен развал Советского Союза?!

Главная тайна Яковлева и Горбачева

- Опыт был. Был опыт. Да-а-а... А теперь представьте, что 4 августа 1991 года, уезжая отдыхать в Крым, Горбачев сказал: «Готовьте документы по введению чрезвычайного положения. Будем вводить, потому что так дальше нельзя!» «Хорошо!» - ответил я и взялся за дело. А где-то накануне я неожиданно услышал от него такие слова: «Да-а-а. Советская власть - все для меня! Партия для меня - все! Да я от поста президента откажусь в любое время, потому что самое главное для меня - это партия... Я же коммунист!» Помню, услышав это, я подумал: «Боже, а у меня еще были сомнения в этом человеке!..» Между тем это такой артист, что может сыграть все, что захочет, и вы поверите! Вот и я тогда на это купился, решив, что Горбачев все-таки хороший, что он все-таки правильный, честный человек... Но недавно он отправился в Турцию. Там был Американский университет, он выступал там и вдруг заявил, что с юных лет мечтал покончить с коммунизмом. «Целью моей жизни было уничтожить коммунизм, - сказал с гордостью Горбачев, - и я этого добился». Вот вам два Горбачева. Какой из них истинный?

- Владимир Александрович, но вы-то знаете, что людей должно судить не по словам, а по делам их. И потом, разве ваши спецслужбы не докладывали вам, что делал Горбачев?

- Наши органы были законопослушными и ни в коей мере не следили за тем, кто был защищен законом.

- А Семичастный говорил мне, что ему докладывали, что делали Брежнев и все секретари ЦК. Говорил, что люди КГБ были прикреплены к ним для охраны и держали его в курсе дела: кто, что, где и когда. Но не для того, чтобы потом был компромат, а для того, чтобы не было случайной утечки важной государственной информации, чтобы потом предупредить того или иного члена Политбюро: дескать, будьте осторожнее в следующий раз...

- У меня с Горбачевым было несколько иначе. Я стал председателем КГБ в 1988 году. Стал, так сказать, на волне моего глубокого уважения к Горбачеву. До этого я лично его мало знал. Потом стал присматриваться, и, скажу откровенно, у меня начали появляться ощущения, что что-то не так он делает. Я стал с ним объясняться. А он ввел меня в Политбюро. Я даже поразился этому. Потому что больше всех спорил с ним, наверное, я... Первое, что основательно меня насторожило, это то, что он ездил на встречи с президентом Соединенных Штатов Америки и в отличие от предыдущей советской практики не давал никаких отчетов. То есть раньше, скажем, Брежнев представлял полную запись беседы, и можно было узнать, о чем шла речь. Горбачев ничего этого не делал. И я засомневался, что что-то здесь не так. А тут еще по линии разведки мне стали поступать материалы из-за границы... Я не мог поверить своим глазам, предполагая: или в них написано неправильно, или наш президент гребет не в нашу сторону. А что еще мне оставалось делать? Все-таки - Генеральный секретарь, Президент СССР...

Потом я стал получать материалы на Яковлева Александра Николаевича о том, что у него очень недобрые контакты... кое с кем. Однако он был членом Политбюро, и мы не имели права перепроверять эту буквально ошеломляющую информацию. Тогда я пошел к Горбачеву. Объяснился с ним по этому поводу.

«Да-а-а... - протянул Горбачев, - что же делать? Неужели это опять Колумбийский университет? Да-а-а... Нехорошо это. Нехорошо».

Владимир Крючков во время августовского путча

Ситуация осложнялась тем, что неожиданно и очень серьезно начали подтверждаться старые связи Яковлева. Еще в 1960 году он стажировался в США в Колумбийском университете и был замечен в установлении отношений с американскими спецслужбами. Однако тогда ему удалось представить дело так, будто он пошел на это в стремлении использовать подвернувшуюся возможность достать важные для СССР материалы из закрытой библиотеки. Как бы там ни было, но Юрий Владимирович Андропов в свое время прямо говорил мне: «Яковлев - антисоветчик!»

...И вот теперь я наблюдал, как Горбачев, находясь в полном смятении, никак не мог прийти в себя, словно за страшным сообщением о Яковлеве скрывалось для него нечто большее. И тогда я сказал: «Происходящее с Яковлевым никуда не годится. Надо думать, как быть».

Через какое-то время Горбачев взял себя в руки и начал, как всегда, не искать решение возникшей проблемы, а думать, как уйти от нее. «Возможно, с тех пор Яковлев вообще ничего для них не делал,  - заглядывая мне в глаза, лепетал он. - Сам видишь, они недовольны его работой, поэтому и хотят, чтобы он ее активизировал».

Понимая всю нелепость таких рассуждений, Горбачев надолго замолчал и вдруг с облегчением выпалил: «Знаешь что? А ты сам поговори с ним! Что он тебе скажет?» Я спросил: «О чем поговорить?» «Скажи ему, что есть вот такие материалы», - предложил Горбачев.

Я ответил: «Такого еще никогда не было... Я приду и выложу ему всю оперативную информацию, чем выдам наших разведчиков. Как же так можно?!» «А ты как-то так... попробуй», - снова предложил Горбачев.

Что делать? Все-таки указание Генсека, и я обязан его выполнять. Нашел подходящий момент. И вот мы остались с Яковлевым с глазу на глаз. Излагая в общих чертах суть дела, я, не отрываясь, следил за его реакцией. Он был явно растерян и ничего не мог выдавить в ответ, только тяжело вздыхал. Для него весь этот разговор явился полной неожиданностью. Так мы и сидели, не проронив ни слова по существу, пока не появился Болдин, хозяин кабинета...

Встретившись с Горбачевым, я сказал: «Яковлев промолчал...» Горбачев толком ничего не ответил, и я понял, что Горбачев уже имел с ним беседу. Прошло время, и как-то между делами Горбачев, словно невзначай, обронил: «Ну что? Яковлев не возвращался к тому разговору?» «Нет, - говорю, - не возвращался, но сам я хочу вернуться... Пусть все-таки скажет: да или нет». «Да стоит ли?» - осторожно засомневался Горбачев. «Это очень серьезно. Поэтому стоит», - сказал я и вскоре снова нашел возможность встретиться с Яковлевым. Я поинтересовался: не говорил ли он с кем-либо, в частности, с Горбачевым, о нашей неприятной беседе? «Вопрос серьезный, - подчеркнул я, - мало ли что может быть». В ответ услышал лишь еле слышное, неуверенное: «Нет». Потом: «Ах-ах... Да мало ли что говорят», - и больше он ничего не сказал. Мне все стало ясно.

...Когда я докладывал Горбачеву о повторном разговоре с Яковлевым, Горбачев промолчал, как будто не услышал моих слов. Видимо, они с Яковлевым в конце концов сошлись и нашли общий язык. Согласия на проверку разведданных по Яковлеву Горбачев так и не дал. На том все и кончилось: все словно воды в рот набрали...

ИЗ ДОСЬЕ «КП»

Владимир Крючков - член ГКЧП СССР. С 5 по 17 августа 1991 года организовывал встречи и совещания будущих членов ГКЧП. В ночь на 19 августа 1991 года подписал документ об отстранении Михаила Горбачева от власти и введении в стране чрезвычайного положения. В связи с августовскими событиями 1991 года был арестован по статье «Измена Родине» и 17 месяцев находился в тюрьме «Матросская тишина», впоследствии был амнистирован Государственной Думой в 1994 году.

3 июля 1992 года Крючков выступил с обращением к президенту Б. Н. Ельцину, в котором, в частности, обвинил Бориса Ельцина в перекладывании вины в развале СССР на членов ГКЧП.

Скончался 23 ноября 2007 года в Москве на 84-м году. Похоронен в Москве на Троекуровском кладбище.