Я глуп. Потому толерантен

Наш коллега  - гайдпаркер Ю. Мартыщенко,-  апеллирующий к безнадежно теряющим Бога научным представлениям замечает:  «Просто надо толлерантно воспринимать мировозрения своих сограждан и не лезть друг к другу с назойливыми попытками менторства». (Грамматическое своеобразие в подлиннике).

Грешным делом, я все лезу с попытками, и все в чужие мировоззрения. Мне стыдно, и я пытаюсь найти себе оправдания. И вот думаю: допустим я глуп как бревно, разве не стану я согласен со всеми мировоззрениями сразу, включая и те, которые не терпят друг дружку? Коль у меня нет осознанного разумом и уверованного чувством мировоззрения, разве может быть оно закрытым для наполнений? Если я туповат, то я по определению толерантен по всем измерениям пространства и времени! И лишь как только меня осенит, я смогу отнять от моего согласия со всем сразу толику соглашательства со своим разумом, с самим собой. В той же мере я нанесу ущерб своей неограниченной толерантности.  

Но вот я поумнел. Настолько, что определился со своим научным мировоззрением, более того, привык к нему, а потому и оградил от внешних повреждений. Забор неприступный, мировоззрение прочно – моя мировоззренческая толерантность никчемна, равна нулю. Но тут мне становится не то, чтобы стыдно, но боязно. Мне приходит в голову: а вдруг я познал не все? Это мое мировоззрение, ведь оно стоит на науке, а наука, она идет вперед!? Не должны ли и мои представления о бытии  и жизни идти вперед, плестись вслед за наукой?

Конечно, должны, решаю я. Еще раз цитирую в уме Мартыщенко и потихонечку проделываю дыру в заборе, открываю свою мировоззренческую неприступность к свежим ветрам науки. Но что это? Наука гоняется за мировоззренческой истиной, а истина за своей неприступностью, нулевой толерантностью; каждое новое дуновение знания неминуемо закрывает дыру в заборе, противодействует моей мировоззренческой толерантности.  Чем больше я научно умнею, тем меньше мое мировоззрение открыто для вторжений!

Теперь уж приглашение к толерантности меня оскорбляет, поскольку обращается в призыв к научному поглупению.

Но можно ли было ждать чего-то другого?

Мы ведь в самом начале заметили, что, предельно большая толерантность адекватна не уму, не науке, а их альтернативе. По мере того, как мы делаем ставку на ум, мы обособляем свои мировоззрения  до состояния неприступности.

Вывод: знание и толерантность вещи несовместимые. Это не прихоть воображения, таков закон.

Теперь на минутку представим себе, что мы живем по законам одной науки, под «тоталитарной» властью ее знания. Сколько людей, столько и знаний, столько же и миропониманий. Каждое мировоззрение стремится оградить себя колючей проволокой непоколебимости. Любые попытки проникновений пресекаются всеми доступными способами. Представили? Кто не смог, пусть поглядит вокруг себя, на нынешнюю действительность,  - эта буквально вопит, взывает к толерантности. Картина, которую ни умной, ни красивой, ни толерантной не назовешь.

Но, странное дело, вопя и взывая, мы апеллируем… к чему? К всеобщему разуму, к взаимо-пониманию. Смешно, правда?

Смешно и грустно. Потому что вовсе не в понимании вьет гнездышко человеческое взаимотерпение,  мировоззренческий компромисс. И даже вовсе не в мировоззрении, а в том самом наполнении  человека, которое существует параллельно и нередко вопреки его разумности и должно называться мироощущением, мирочувствованием. Спускаясь на Землю с Небес, эти интуиции обращаются в чувство, в чувство сопричастности, согласия, единения, словом, в чувство любви одного человека к другому. Это оно, чувство, являет себя энергетической основой, предпосылкой и условием нашей взаимотерпимости.

Приложенная  что к простому, что к выдающемуся уму, наша любовь действует одинаково безотказно

…Заметьте, я не сказал здесь ни слова о Боге. Вот только сейчас мне приходит в голову, что наша толерантность должна иметь еще и вертикальное измерение. Ведь, не считая времени, мы трехмерны!