Проблемы снежнобелости

Я желаю быть снежно белым

Я желаю быть снежно белым. Но вот я попадаю на некую Планету-Радугу, которая вылеплена из акварелей,  выстлана всеми красками, кроме белой. Мне говорят: тебе здесь жить, оставаясь белым. В желании быть белоснежным, я вхожу в многоцветный мир… и тут же измазываюсь: первое же прикосновение к его цветным поверхностям или глубинам отражается на моей белоснежности неким цветным уроном. Но мне здесь жить, причем, в рекомендованной белоснежности. Как мне дальше соизмерять свои действия со своими желаниями? Изо всех возможных телодвижений я вынужден буду выбирать те из них, которые приведут к наименьшим окрашиваниям. Степенью окрашивания я стану измерять весь этот чуждый для меня мир. Поскольку без окрашивания я не смогу сделать в этом мире и шага, чтобы в нем выжить, мне придется согласиться с некой минимально допустимой степенью окрашивания. Этот красковый минимализм я назову моралью и буду следовать ему с чистой совестью – ведь не я же выдумал эту горе-Радугу!

А теперь я спускаюсь на Землю, на  планету-разноцветье, уложенную и выстланную красками жизни и смерти. Здесь мне предписано оставаться белоснежным, что значит  живым. Я выхожу на поверхность Земли и стараюсь ступить на ее краски жизни, минуя краски смерти. Я начинаю оценивать эти краски, называю их добром и злом – на то мне даны чувство и разум. Я сталкиваю их, меряю градусником допустимой температуры смешений, моралью. Но краски настолько перемешаны, что мой слабый ум в полном смятении. Я столбенею, не решаясь сделать и шага. Но жить надо, и я иду.

 Я иду по Земле в желании жить, но в понимании неизбежности измазывания злом смерти. Я иду по закону морали, предписывающему мне минимализм в  окрашивании этой самой смертью. Все движения и даже мысли я соизмеряю с этим минимализмом. Я измеряю им зло и добро этого мира, движения людей и даже их мысли. Я неистово хочу быть живым, даже вечным, белоснежно белым. Вместе с тем, понимаю, что мое желание не совпадает с моими возможностями, и мне суждено согласиться с неким неабсолютизмом превращения одного в другое.  Мои мысли плавно вбирают сей неизбежный релятивизм, но однажды… приходят  в смятение. Разум - слуга действия, он вдруг обнаруживает, что в нем не предусмотрено чувство меры, математической  дроби или векторного склонения со смыслом  морального минимализма. Разум находит, что эти «вещицы» отнюдь не рождаются в нем самом, а выпадают из тех же желаний,  что значит, из коридоров стоящей над ним власти!

 …Так замыкается круг наших надежд на хотя бы относительную снежнобелость. Вопли разума без промедлений увечат пространство желаний, те склоняются к новым послаблениям в порывах к неснежнобелости,  и пошла, поехала…  Наш моральный минимализм, спасительное чувство меры все более склоняется к краскам смерти, к ее сернокислотному  релятивизму.  И вот мы вновь возвращаемся к тому, что выступает здесь причиной смятений.  Мы  вперяем свой  взгляд в эту самую снежнобелость: откуда бы ей взяться в нашем желании?

Ничего не поделать, приходится начинать все с начала. Начнем с первой фразы: «Я желаю быть снежно белым». В земном прочтении эквивалент: «живым».  Отчего бы мне быть живым посреди этой груды камней, называемых земной Твердью?  Ведь плоть  эта явно предпочитает оставаться наедине со своей смертью!

Ответ из никуда: ты забываешь о породившей тебя жизни, эта ведь тоже причастна к планете Земля, она-то и требует от тебя быть ее частью, быть живым.

Прекрасно, соображаю я, но ведь жизнь земная, разве она не стоит перед тем же недоумением, что и я? Разве ее идеал – смерть? Разве она не тужится всеми силами сохранить свою собственную белоснежность посреди этой смертно цветной пестроты?

 Ответ: жизнь, она привнесена извне, с какой-то другой планеты.

 Прекрасно, с другой. Ну, а на другой  у жизни разве не те же проблемы?

Ответ  напрашивается: эта планета должна быть чем-то живым, не воплощенной смертью, а исключительно  Жизнью.

Стоп! – говорю я сам себе, - кажется, приехали?  

Рассудим. Наше желание быть белоснежно живыми инспирировано, во-первых, извне и, во-вторых, неизвестной нам Жизнью, скорее всего, вечной. Оглядимся: чего хочет от нас эта непонятная Жизнь? Она мечтает, чтобы мы желали жить в белоснежности, что значит так же, как и она -  вечно. Она учитывает, что белоснежность-добродетельность в наших дебрях невозможна, поэтому предписывает нам некую минимальную меру измазанности злобой, не выходящую за пределы морали. Все это прекрасно. Но вот оказывается, что и мораль невозможна, поскольку неумолимо склоняется к круговому соответствию смерти.

Мы и вправду приехали, но теперь уж совсем в никуда.

Понятно, что, разорвать дурной круг  в сторону несущей нам жизнь вечно белой красочности  можно,   непрерывно реставрируя абсолютность,  вечностность,  жизнетворность,  снежнобелость  наших желаний. Но как? Дело выглядит  так, как будто наши желания, как и разум, не владеющие чувством  моральной меры, тоже вопят, взывают к своей собственной власти, которой здесь выступает Жизнь!  Что здесь – конец цепочки, триумф нашего несовершенства и неизбежного произвола?

Совсем нет.

Есть в наших желаниях ниточка белизны,  определенности, непоколебимости  – это любовь к этой самой, неизвестной нам,  Жизни. Никто не спорит?  Коснувшись территории наших земных желаний, эта любовь   «окукливается» - не в желание, а всего лишь в интуитивное ощущение снежнобелости. Это ощущение как раз и принуждает наши желания-намерения к постоянному соизмерению с  любовной правдой Жизни, к  неизменному возобновлению связи с абсолютным Источником живо-чувственных предписаний.  Эта любовная правда наших сознаний существует всегда и вопреки  рассчетам разума - как незадействованный мотив, тонкий призыв, стыдливый «интим» наших сокровенных желаний.

Что за «штука» такая, не время ли назвать ее?

Я уже назвал ее - нечаянно, мимоходом. Если кто упустил, вернем его к началу нашей патетики или  молитвы, устремив к искомому икс ее внутреннее движение.   «Этот красковый минимализм я назову моралью и буду следовать ему с чистой совестью».

…«Чистой» или «белоснежной» - велика ли разница?