Как Наполеон стал «катализатором» венесуэльской независимости

Георгий АЛЕКСЕЕВ

Как уже говорилось , даже в начале 19 века ситуация в Венесуэле и Латинской (точнее сказать — испанской) Америке в целом все еще была далекой от той, которую принято называть революционной. Да, имелись недовольные, происходило подспудное «брожение умов», изредка возникали эпизодические протесты и даже вооруженные выступления, впрочем, реально практически не угрожавшие сложившейся колониальной системе...

Однако «классики» — «когда верхи не могут (управлять по старому), а низы не хотят (по старому жить)», — пока не было и в помине. Лишним доказательством чего, помимо прочего, стал очень скорый крах попытки «Предтечи венесуэльской борьбы за независимость» Франциско Миранды поднять в этом тогда еще «генерал-капитанстве» настоящее восстание, для чего им была снаряжена в 1806 году экспедиция на бриге «Линдер» и двух шхунах.
Однако очень скоро положение радикально изменилось. Не столько из-за пока еще не слишком заметного нежелания венесуэльских «низов» мириться с существующим положением, — но вполне себе полноценного «кризиса испанских верхов», — устроенных Наполеоном. Который не только «для красоты» провозгласил себя в 1804 году императором, — но в этом качестве посчитал вправе отнимать и даровать королевские короны монархам отдельных государств, которые Бонапарт военной силой присоединял к своей европейской империи. В начале 1808 года наступил черед Испании. Формально, 100-тысячная французская армия под командованием нескольких наполеоновских полководцев, включая знаменитого фельдмаршала Мюрата, первоначально зашла на испанскую территорию чисто с «транзитной» целью — добраться до Португалии, на которую «корсиканец» давно уже «точил зуб». 
И хотя французы вошли в качестве вроде бы «нейтральной» (и даже дружественной) силы — все-таки испанское «величество» Карл Четвертый старался поддерживать с Наполеоном дружественные отношения — начало фактической интервенции очень взволновало королевский двор. Не без оснований заподозрив, что пресловутый «транзит» огромного количества иностранных войск в Португалию рано или поздно приведет к оккупации ими и Испании тоже, — министры начали готовить королевскую семью к эвакуации. Благо — куда бежать их величеству и высочествам мест хватало — испанские колонии были расположены по всему миру. А пример подобного сценария уже показали соседи-португальцы, — чей король с двором от греха подальше отправился в принадлежащую Португалии Бразилию.

***

Однако отъезд главы государства из столицы — в перспективе ее сдачи неприятелю: — вещь достаточно неоднозначная. С одной стороны, вроде и продиктованная рациональными соображениями, — с другой, напоминающее откровенное бегство. Что для лидера государства, заодно и верховного главнокомандующего его армии, попахивает трусостью и дезертирством, — мало сочетающимся с упрочением его авторитета среди населения и военных. Недаром Сталин Москву не покинул, даже когда командиры передовых гитлеровских частей могли наблюдать ее в сильные бинокли. Карл под номером 4 подобной храбростью не обладал, — а потому, когда жители столицы «за все хорошее», сделанное монархом, начали возмущаться — отрекся от престола в пользу сына Фердинанда Седьмого. 
Тут уж возбудился и сам Наполеон, — не смогший избежать искушения «перевернуть доску» в испанских «играх престолов». Притворившись «лучшим другом испанской династии» и «беспристрастным арбитром», он вызвал и отца, и сына, равно желавших носить корону, к себе на встречу в Байонну, — где и сообщил им 5 мая 1808 года, что новым королем Испании будет… его старший брат Жозеф! И Карлу, и Фердинанду пришлось согласиться. После чего их (по одним сведениям, добровольно, по другим — принудительно) отвезли во Францию для, хм, почетного пребывания. То бишь — почетную ссылку, чтобы не сказать «заключение» — дабы экс-монархи не путались в политических раскладах испанского королевства, намеченных лично императором Франции и большей части Европы.
Увы, для властолюбивого корсиканца сами испанцы (во всяком случае — многие из них) имели на этот счет другое мнение. Так что да, «конформисты» среди них молча (хоть и не без внутреннего ропота) признали своим королем Жозефа Бонапарта, в одночасье ставшего Хосе Первым, — но «пассионарии» не просто возмутились фактической оккупацией их страны чужеземцами, но и начали активно этому сопротивляться. Так что именно благодаря испанским патриотам очень многие языки мира ныне используют без перевода слово «герилья» (партизанское движение) и (пусть и чуть реже) — «герильясы» (партизаны). Конечно, против стотысячной, хорошо вооруженной и опытной армии небольшие партизанские отряды в открытой битве драться не могут, — но перехватывать вражеских фуражиров, курьеров, карать коллаборационистов у испанских партизан получалось, пожалуй, не хуже, чем у их русских коллег времен Отечественной войны 1812 года — и Великой Отечественной тоже…

***

Правда, с высшим государственным управлением у тех, кто не признал французскую оккупацию Испании, было похуже. Нет — желающих участвовать в борьбе с иноземными поработителями было немало и среди самых высших слоев населения. Вот только договориться между собой «кто главнее» получалось у гордых испанских грандов и идальго далеко не всегда. Так что в отдельные периоды собрания (хунты) отдельных же территорий и крупных городов ничтоже сумняшеся объявляли себя любимых «высшей властью королевства». Потом, правда, худо-бедно в этой почти полной анархии удалось навести некоторый порядок. В виде «центральной хунты», — созванных ею в 1809 году «кортесов» (то есть нечто среднего между «Учредительным» и «Законодательным» собранием), — Регентского Совета Испании с Индией. 
Жаль только, другая «высшая власть» в лице Жозефа-Хосе Бонапарта, а также приданного ему воинственным младшим братцем маршала Мюрата и крупного военного контингента тоже не дремала, — постепенно выдавливая испанских патриотов к южному побережью страны. Пока в их руках (не считая фактически контролируемых партизанами отдельных мест) не остался только крупный порт Кадис. К счастью для французской оппозиции — у нее нашлись мощные союзники: англичане. Тем более что командовал британским экспедиционным корпусом в Испании сэр Артур Уэсли — более известный как герцог Веллингтон, в 1815 году окончательно победивший Наполеона в битве под Ватерлоо. Кстати, вошедший в историю еще и как уникальный обладатель целых восьми маршальских званий! Не только от собственно британской короны — но и Португалии, Испании (аналогичное — генерал-капитан), Ганновера, Нидерландов, Российской империи, Пруссии и Австрии. 
Как бы там ни было — говорить об «испанских властях» в единственном числе в той ситуации не приходилось. Чем-то это напоминало период Смутного Времени периода одновременного правления Василия Шуйского (позже — сменившей, точнее, сместившей его «Семибоярщины») в Москве — и «царя Димитрия» (более известного под прозвищем «Лжедмитрий Второй» и «Тушинский вор») в том самом Тушине. И заодно, кстати, — на территориях Московского царства даже побольше, чем те, кто признавали власть Московского правительства. Такое положение создавало уникальные возможности обогащения для беспринципных корыстолюбцев-бояр, — регулярно переходивших от одного царя к другому и обратно, — получая за это все новые и новые вотчины (при этом умудряясь сохранять и «пожалования» преданного ими «шефа»).

***

Вот так и многие испанские вельможи вроде дона Винсенте Эмпарана Рамона-и-Обре, — назначенного генерал-капитаном (то есть фактически тем же «фельдмаршалом»!) Венесуэлы 26 мая 1808 года, — когда еще не просохли чернила на документах о, хм, «добровольном отречении» Карла Четвертого и Фердинанда Седьмого. То есть назначал сего дона «на воеводство» братец Бонапарта, одевший королевскую корону, — и дон против этого факта в тот момент ничего не имел. Но потом, видимо, «раскаялся» — и перешел на сторону сторонников испанской королевской династии, правивших от ее имени. Так что те даже издавали указы своих «хунт» и «советов» от имени короля Фердинанда. Хотя, кстати, утверждала сановника венесуэльским губернатором еще всего лишь «Севильская хунта», по сути — правительство лишь одной из испанских провинций, правда, той из них, через столицу которой шла почти вся колониальная торговля. Так что в этом смысле легитимность назначенца роялистов была несколько сомнительной. С другой стороны, когда многочисленные «хунты», наконец, смогли худо-бедно объединиться в единую структуру — дона Висенте от новой должности не отстранили, так что, как говорится, и то хлеб… 
Справедливости ради надо заметить, что сам Висенте Эмпаран в Венесуэлу особо и не рвался, — справедливо полагая, что судьба Испании, ее колоний главным образом решается на «европейском театре» боевых действий, где и хотел бороться с французами в качестве генерала своей армии. Но «старшие товарищи», подумав, в марте следующего 1809 года сказали ему: «Раз ты назначен венесуэльским губернатором — значит в Венесуэлу и езжай, только уже нашим наместником!». Возможно, не без тайного желания послать туда администратора в уникальной ипостаси «носителя двух мандатов» — и «короля Хосе» по версии Наполеона, и короля Феринанда по версии испанских патриотов. 
По сути, ситуация абсурдная, конечно, — как если бы, например, в годы Гражданской войны управлять, скажем, КВЖД в далекой Маньчжурии послали бы полпреда, имеющего полномочия и от предсовнаркома Ленина, и от «Верховного правителя России» Колчака. Хотя, может, деятели «Кадисской хунты» еще и опасались — вдруг в Венесуэле среди активной части населения есть не только испанские патриоты, но и революционеры, считающие своим «кумиром» именно Наполеона? Вот и пригодился бы для них в качестве «верительных грамот» нового губернатора, почти что «слуги двух господ», мандат, подписанный наполеоновским братцем… 

***

Несколько слов о том, почему же и сам «король Хосе Первый», и его брат, император Франции, столь «философски» отнеслись к тому, что назначенный ими губернатор переметнулся на сторону их противников — и тут же не послали за океан более надежного наместника? Да просто Наполеон, как неплохой стратег, не хотел «распылять силы» на завоевание далеких и не таких уж важных в тот момент территорий. Справедливо считая, что главное — это надежно упрочить свою власть в «Старом Свете», — а колонии европейских государств и сами потом упадут ему в руки. 
Точно так же, как и почти полутора веками позже Гитлер, тоже завоевавший почти всю Европу, вполне по примеру Наполеона тоже бросил все силы против СССР, — не слишком заморачиваясь вопросом, что пока не контролирует лично весьма немаленькие колонии порабощенной Франции — в Африке, Индокитае. Тем более что последние были фюрером неофициально «сданы» его восточным союзникам, японцам, — хотя и так, что сам он оказался при этом якобы «ни при чем». Так что до самого конца войны вполне себе мотивированных «на борьбу с проклятым большевизмом» французских коллаборационистов-эсэсовцев из дивизии «Шарлемань» воевало на германо-советском фронте на порядок-два больше, чем французских же бойцов «сопротивления» образца эскадрильи «Нормандия-Неман». 

Да не слишком, если честно, у Бонапарта и получалось «воевать на два фронта» — европейский и американский. Если уж армия его довольно-таки неплохого генерала (и мужа родной сестры будущего императора Полины) Леклерка умудрилась «продуть» французскую же колонию Гаити даже не европейцам, — а взбунтовавшимся чернокожим невольникам, не имеющим ни нормального оружия, ни боевого опыта, — что же говорить о потенциальных противниках посерьезнее?! Хотя, справедливости ради, поражение французы потерпели уже тогда, когда зять Наполеона умер от желтой лихорадки, — а вместо него принял командование гораздо менее талантливый виконт Рошамбо…
К слову сказать, французскую колонию Луизиану вокруг устья великой реки Миссисипи Наполеон продал американцам в 1803 году за довольно крупную по тем временам сумму в 15 млн долларов.

Не исключено, что лишь для того, чтобы получить хоть что-то за земли, которые алчные «англосаксы» и так рано или поздно прибрали бы к своим загребущим ручонкам, — как, например, чуть позже они отобрали Техас у Мексики. 
Так что опасаться каких-то серьезных силовых акций от Наполеона и его «прокси» в Мадриде испанским колониям в Южной Америке как минимум до гипотетического «окончательного решения российского вопроса» самозванным императором, не приходилось. Так-то, конечно, новые европейские «гегемоны» были бы не прочь контролировать еще и земли за океаном. Но если сие не получается, — то ослаблять свои европейские позиции отправкой серьезных контингентов за тысячи километров от Европы никто не собирался. А вот «развести» на то же самое испанскую «фронду» в Париже были бы очень даже рады — ведь даже без усиления колониальных войск оплот антифранцузского сопротивления Кадис держался из последних сил.

***

Таким образом, после фактического устранения испанской королевской династии от власти в 1808 году, владения Испании за океаном оказались в ситуации как раз того самого «кризиса верхов». Чтобы не сказать — их почти полного фактического отсутствия. В самом деле, абсолютно необходимый атрибут любой власти — ее сила, способность добиваться от подчиненных послушания и сотрудничества. Конечно, это не означает, что властные структуры должны действовать исключительно насильственными методами — такая модель с давних времен носит одиозное название «тирания» — от греческого слова «мучительство». Но в то же время и роль «Повара» из басни Крылова, занимающегося исключительно уговорами обнаглевшего Кота Васьки, который «слушает да ест» украденные продукты, вместо того чтобы «власть употребить» — для любой уважающей себя формы правления тоже не самый лучший вариант.
Соответственно, в Венесуэле на фоне спровоцированного Наполеоном в метрополии «кризиса верхов» возник все более нарастающий «вакуум власти». Генерал-капитан дон Висенте Эмпаран прибыл-то в Каракас благополучно — даже на подобающем его статусе 74-пушечном линейном корабле «Сан-Леандро». Вот только кроме самого топ-чиновника и его свиты полагающегося в столь политически нестабильный период «силового подкрепления» из Испании так и не приехало. Да, кой-какие лояльные свергнутому Наполеоном королю Фердинанду войска находились и на Кубе, других принадлежавших Испании островах в Карибском море, да, в общем, и в самой Венесуэле тоже. Но исходя из того, что рядовой и младший офицерский состав там формировался преимущественно из местных уроженцев — рассматривать их в качестве надежной «силовой поддержки» на случай возможных сепаратистских выступлений было бы не слишком обосновано. 
Так что и новому генерал-капитану, и его начальству из пока еще не покорившихся Наполеону испанских провинций предстояла не слишком легкая задача — удержать под контролем метрополии Венесуэлу, почти не имея для этого сколь-нибудь серьезного и надежного силового ресурса. Можно заметить, что на этом пути роялисты действительно добились немалых успехов — и едва не добились вышеуказанных целей. Увы, для них — как гласит старая ироническая поговорка: — «чуть-чуть — не считается!»

***

Тем не менее немало грамотных ходов со стороны метрополии было сделано. Одним из самых важных из них стал созыв в 1809 году «кортесов» — авторитетного представительского органа парламентского типа. Куда вошли не только делегаты от собственно испанских провинций, — но и колоний тоже. Среди последних, правда, было немало обид на предмет «недостаточного числа депутатов, ведь соседям дали квот больше». Тем не менее этот испанский квази-парламент стал представлять собой не только одну лишь Испанию, — но и практически весь испано-язычный мир тоже. Даже председателем кортесов был избран делегат от тогда еще испанского острова Пуэрто-Рико — капитан испанского военно-морского флота Рамон Пауэр-и-Хиральт. 
Решения делегатов тоже носили вполне революционный характер — принятие Конституции, преобразование прежней абсолютной монархии в конституционную, отмену инквизиции, аристократических прав и привилегий, запрет работорговли, свобода слова и печати, секуляризация церковных земель и многое другое. И главное, для жителей колоний — уравнение их в правах с гражданами собственно Испании!
То есть по сути, реформы, инициированные кортесами, удовлетворяли большинство извечных чаяний минимум умеренно антиколониалистски настроенных жителей колоний, — не исключая Венесуэлы тоже. Неудивительно, что радикальные борцы за независимость в то время заняли резко обструктивистскую позицию в отношении этих новаций. Тот же «Предтеча» этой борьбы, Франциско Миранда, весь 1809—1810 год буквально «бомбил» соотечественников своими издаваемыми в Англии и США периодическими изданиями, в которых призывал не признавать ни самих кортесов, ни сколь-нибудь реальной зависимости от Испании — любой, будь то под властью короля-француза или короля-испанца. 

Борьба между «умеренными» и «радикалами» шла с переменным успехом. Хм, «лучшие люди» (они же самые богатые) не слишком желали делать резкие шаги — особенно с учетом того, что они могли вызвать радикализацию, что называется, «улицы». А то — и «глубинки», в которой не то что белые аристократы-креолы, но даже и просто белые бедняки не составляли большинства, представленного индейцами и чернокожими. 
Так что до поры до времени венесуэльская верхушка «сидела на двух стульях». И посылала делегатов в испанские кортесы (что вроде бы автоматически означало и согласие с решениями этого органа), — и все больше привыкала к самостоятельности. Судя по всему, подогреваемой не столько даже вышеупомянутой пропагандой Миранды сотоварищи — сколько осознанием того печального факта, что независимая испанская государственность с каждым днем съеживается, как шагреневая кожа. К 1810 году уменьшившись до размеров порта Кадис, — державшегося против превосходящих его защитников французов только благодаря поддержке экспедиционного корпуса будущего герцога Веллингтона. И не способной ни наказать за неподчинение свои колонии, — ни оказать им сколь-нибудь реальную помощь в случае необходимости, например, восстания индейцев или чернокожих рабов в духе недавних событий на Гаити. Как говорится — «сами, все сами». 
Ну, так и для чего тогда признавать над собой такую бессильную власть — если можно дальше жить своим умом? И заодно, ни с кем уже в метрополии не делиться даже частью своих доходов. Ну и потом, испанское сопротивление хоть и действовало от имени короля, — но сам-то король, находившийся под «почетным арестом» во Франции, — никакого участия в его реформах не принимал! Стало быть в случае гипотетического возвращения в Мадрид с короной на голове мог с чистой совестью «дать реверс» и «включить красный свет» всем этим многочисленным демократическим преобразованиям. Что, кстати говоря, и реально произошло уже в 1814 году — после того как Наполеон после серии поражений и взятия коалицией своих противников Парижа первый раз отрекся от престола и отправился в тогда еще относительно почетную ссылку на остров Эльба. 

*** 

Так что хотя генерал-капитан Висенте Эмпаран и старался лишний раз не провоцировать недовольство венесуэльцев своим правлением, — но когда это любая власть, любой чиновник во все времена были равно удобны и симпатичны абсолютно всем гражданам? В любом обществе есть конкурирующие группы, конфликты интересов — и угодить всем без исключения невозможно в принципе. А уж когда недовольные ущемляющим их решением элитные группы подключают к своим разборкам не слишком ими уважаемое, но тем не менее используемое в качестве «рабочего инструмента» «простонародье» — тогда для власти начинаются не слишком радужные дни. 
В Каракасе ситуация обострилась к апрелю 1810 года, — когда недовольное решениями губернатора «кабильдо», городское собрание, даже в знак протеста приняло решение о самороспуске. В ответ активизировалась (явно не без отмашки обиженных наместником элитных групп) та самая «улица». В Великий Четверг, накануне Пасхи 19 апреля собравшаяся под окнами городской ратуши с явным намерением призвать Эмпарана, уже намылившегося в церковь на мессу, — к ответу. Тот вышел на балкон — и, так сказать, «поставил перед толпой вопрос о вотуме доверия», — прямо спросив, хочет ли народ, чтобы он и дальше правил Венесуэлой? Священник Хосе Кортес де Мадариага (судя по фамилии с приставкой «де» выходец отнюдь не из нищих крестьян или ремесленников, — но минимум дворян) выкрикнул «нет!», поддержанное многими из собравшихся. Дон Винценто, прекрасно осознавая ограниченность своих силовых ресурсов и общую, как внутри- так и геополитическую ситуацию, в ответ принял решение оставить свой пост и уехать в Испанию.
Добившись своего, столичная венесуэльская аристократия тут же организовала Верховную хунту в составе 25 человек — и обратилась за ее признанием к властям Англии и США. В чем явно видится влияние Миранды, который имел с данными странами и их правящими кругами не просто многолетние — многодесятилетние связи. Впрочем, до полного разрыва с Испанией тогда еще не дошло — «лучшие люди» Венесуэлы все еще выжидали, как все повернется. В конце концов, с формальной точки зрении они не сделали ничего такого, что выходило бы за рамки поведения их коллег из активных слоев общества в самой Испании. Где тоже после начала кризиса королевской власти самозванных региональных хунт стало как грибов после дождя. 
Так что организация хунты еще и венесуэльской в случае необходимости могла быть интерпретирована ее «отцами-основателями» в качестве вполне законного желания — ну, например, максимально активно поддержать законного короля Фердинанда Седьмого в его борьбе за возвращение ему престола своих предков. А что губернатору, назначенному в Испании, «на дверь» указали? Так это ж только потому, что он, негодяй, недостаточно хорошо всем этим благим начинаниям истинных сторонников Его Величества из его верноподданной колонии способствовал!

***

Так, скорее всего, и произошло — если бы из Испании вслед за прибытием туда опального дона Винценто в Каракас отправилась бы внушительная эскадра с не менее внушительным десантом. Как там писали парижские газеты в период «100 дней» Наполеона при его приближении к столице Франции? Сначала «корсиканское чудовище высадилось в Марселе», — а когда до столицы оставались считанные километры — «Париж встречает своего любимого императора!». Но на беду и испанских, и венесуэльских роялистов (три местных «капитанства», Коро, Маракайбо и Гайяна, остались однозначно верными метрополии) их последний оплот в Испании, Кадис, уже подвергался обстрелу тяжелыми осадными орудиями французов, — ввиду захвата последними всех защищающих город близлежащих фортов. Тут уж не до колоний — хоть бы последний свой оплот на испанской территории отстоять. 
Так что сторонники полной независимости все больше укреплялись в мысли о том, что «им за это ничего не будет». Ну, кроме, естественно, всевозможных «плюшек» благодаря полной свободе от Испании в духе ставшей «мемом» слегка перефразированной остроты из голливудского киношедевра «Великолепная семерка» — «Техас имеют право грабить только техасцы!». В октябре 1810 года ими были инициированы выборы в Конгресс, — начавший работать 2 марта следующего года. И все равно радикалы сумели убедить более осторожное большинство объявить о полном разрыве с Испанией только спустя несколько месяцев — 5 июля 1811 года. 

Однако, как это нередко случается в истории, радужные мечты могут обернуться очень большим разочарованием. Включая и окончательный конец политической карьеры, а чуть позже — и жизни самого рьяного сторонника независимости Венесуэлы Франциско Миранды. Но об этом — уже в следующем материале.