Параллельная Польша, или Ненасыщаемый Виткевич

Пора открывать страницы того, что раньше было второстепенно. Кажется, магистральное обозначено, и дело доходит до более тщательной отработки... Мы обнесли важнейший (всеми упущенный) задел метками, и пора осматривать наши владения, владения несломленного свободного духа в окружении карликов начала тысячелетия, которого не наступило...

10 лет назад в Париже Жан Парвулеско подарил мне толстую книгу: "Мой дорогой, Вы должны (акцент) это прочесть". На обложке книге было запечатлено фасцинативное лицо. "Явно наш человек", сразу сообразил я, но почему-то читать не стал. Иногда я доставал книгу с полки и с удовольствием смотрел на нее. Не думаю, что книги созданы так уж для того, чтобы их обязательно читать. Некоторые книги просто сладко иметь, некоторые швырять, некоторые кромсать, некоторые избегать. Тексты, мысли, фразы, языки, словари, нарративы - леса и поля идей, множество населений, фигур... Книги как замерзшие птицы, они хотят огня наших глаз, но мало ли кто хочет огня наших глаз...

Древесные артефакты, испарения священного бука, лучи ядовитого тиса, травы строк... Опасная вещь... 

Недавно я понял, что пришло время мне прочесть роман великого польского писателя Станислава Игнаци Виткевича "Nienasycenie" ("ненасытность", "неутолимость", "ненасыщаемость").

Перескажу, как понял.

Барон Женецып Каппен - юный польский аристократ, чей суровый отец процветал на пивоварне, а мать тяжело тащила ношу покорности. Женецып открывал для себя мир, но мир был какой-то косой.

Уловленный в плоские неврозы пубертатного автоэротизма кузеном Тольдзио, юноша карабкается во взрослый мир. Он, это мир, явно безумен - в смысле политики, отношений полов, одаренности, национального польского психоза, метафизической запятнанности... Виткевич, писавший в 1927, описывает недалекое от него будущее. Очень странно читать о будущем, которое не настало и которое уже прошлое... Прошлое будущее...

В этом будущем - скажем, тридцатые - царит смятение. Москва переходит из рук красных к белым, в Европе установился повсеместно фашизм, напоминающий коммунизм, а кое-где коммунизм, неотличимый от фашизма. Сама Польша сохраняет демократию, в центре которой выстраивает вполне фашистский режим блистательный харизматический психопат-диктатор Космолукович, волевой грубый перверт-садист, огромной энергии... Но с другой стороны аморфный синдикат Национального Спасения тянется то ли к большевизму, то ли к общенациональному самоубийству, не прочь при этом грохнуть Космолуковича. Польша представляет собой форму декадентского кокаинического хаоса, в котором запрессовались все парадоксы и нерешенности европейской цивилизации - в других странах, где воцарился фашизм или большевизм, эта цивилизация фактически отменена, мертвецки заморожена.

Единственные, кто не теряют головы в этом бедламе - это китайские войска. Они провозгласили желтую эру, ввели западный алфавит и осознали, что ранее считавшееся их недостатком (созерцательность, коллективизм), является их главным достоинством. Придя к этому выводу, китайцы двинулись желтой стеной на Запад. Повторяя траекторию орд Чингиза (да будет чтимо его сульде in secolum secoli), китайцы заглатывают Россию. В конце романа они возьмут Москву и перейдут Одер, чтобы столкнуться с непобедимой армией гения войны польского генерала Космолуковича.

Ситуация осложняется тем, что Польша пронизана сетью агентов нового духовного учения Мурти Бинга, учащего о том, как при помощи особых психоделических веществ достичь состояния "дуальной двойственности". Это подрывает дух. Позже выяснится, что секта - всего лишь инструмент китайской инвазии, усыпляющий бдительность белых.

Тем временем Женецып хочет стать постарше, но кажется, он движется куда-то не туда... Он начинает просыпаться. От тихого баронета сына пивоварщика, страдающего манией отцеплять чужих жестоких собак от их уз - даже ценой страшных укусов, он движется к неуютному, недоброму холоду пола. Мужчина - это кусок жизни, заброшенный в ночь, в лед, в ужас, в ареалы гниющего безумия зла... Он, конечно, этого пока не знает, но слегка догадывается. Но как стать мужчиной? Он говорит внезапно отцу, что "хочет посвятить свою жизнь не пиву, но литературе". А пиво он по-социалистически разделит между рабочими. (В этом месте я хихикнул - отличная, подлинно социалистическая идея - пивовар отказывается от частной собственности на средство производства и раздает рабочим сваренное ими пиво, все ужираются и идут на деревенские танцы, а утром... серый день, плачет дождь, и новые звезды силятся выпростаться сквозь туман и сказать нам что-то, что забыли сказать вчера... будто сквозь мрак, будто неправда... будто мы ничего не знали, сокрушая челюсть, ломая ребра, любя не тех, не то... Выть в траве, в листве, не разбирая медведь ли, скот, смерть, дух, гладь...)

Женецыпа увлекает отвратительный гений-пианист горбатый хромоногий уродец Путрицид Танжье, извлекающий из рояля звуки "диареи богов". От его больной культи за версту несет грибами. Грибами, сгнившими грибами смердят все калеки, и те, кто подобны им. Холодной февральской ночью среди волков и снежного польского маразма Женецып вступает с Танжье в отвратительные незаконченные понятно какие (понятно?) отношения. У него в животе бродит гордость, жалость, тупость... Что-то бьется внутри, но не способен он это вывалить, изъяснить... Весь в прыщах, польский баронет, не гениальный, это понятно сразу, но полный чего-то, как бы сказать, чего полон каждый славянский юноша, если у него широкие масластые плечи, и он клонится, маршируя в ночь, исполненный соками, смущающими соками, шиповником, мятой, прелой листвой, талым снегом, водой наших озер, гнилью затонов, гордых просторов (мы владеем половиной мира, и так бессильны наши ресницы, славяне, странные, заколдованные, не расколдованные...) К Польше придется присмотреться более внимательно...

Прекрасная пожилая нимфоманка Виткевича - графиня Ирина Всеволодовна Тикондерога - правильно скажет им всем (включая обалделого Цыпека - уменшительно-ласкательно от "Женецып"): "Вы, поляки, ошиблись в одном... В вашем дурацком католичестве... Будь вы, как мы, русские, под Византией, все ваши комплексы испарились бы в два счета... Православие дало новую ось, где славянство может, наконец, разогнуться во весь свой размер... Вы же погрязли в антиномиях, сформулированных ложно, врагами истины... Если душа плачет, как у нас, славян, она должна убивать, спокойно и гордо, без оглядки..."

Женецып после прерванного половинчатого акта в волчьем лесу с грибным композитором тащится в замок Ирины Всеволодовны, чьи дети старше его. Блестящая сцена бессилия юноши перед изысканными адюльтерными - перед интриганским лицом мужа и сына - изысками графини, потом после душа он собирается с силами и... Новое пробуждение, новое обладание... Как хлипко, друзья, как хило... "Многим обещан был брак"... цитировал Ницше Головин со стаканом, мигая алкашам, замышляя что-то... Его главная жена, "Белый Тигр", была высшим советским специалистом по славянской литературе. Она не могла не знать Виткевича... Ирина Николаевна... Чуть было не ляпнул "Тикондерога"... Мы шли по снежной Москве в начале безвременных 80-х, когда эпоха растаяла и иcпод нее выглянула нижняя челюсть черной вечности, увенчанной строительными кранами, белой как желчь, черной как мысли таксиста того периода... Головин сказал: "Пойдем ко мне..., переночуем, завтра пива попьем (пили мы до этого уже не меньше недели)..." Я поверил. Дверь открыла усталая, прекрасная, умершая от заботы и любви к Головину Ирина Николаевна, "Белый Тигр", та самая, которая просто не могла не знать Виткевича... Женя впал в квартиру. Дверь перед моим носом с яростью захлопнулась.

"Он обещал, что утром мы выпьем пива..." Я сидел на белой, пушистой лавочке, и снежинки касались моего полного лица. Я понял тогда все, просыпаясь как Женецып, или почти как Женецып. Я видел, что более нет "я" и "он" (=Головин), что есть что-то одно, что скитается, изнуренно алчет, переводит с иностранного, воет, ненасытно, неутолимо, простертое и распятое на ветрах, на строительных кранах, на метровагонах, на губах блюющих в небо подруг, на сладкой жизни после жизни, на картах, костях, ударах, синяках - на мягкой судьбе тех, кто потерялся, пробудился и не может больше... совсем, совсем не может...Два слились в одно. И с тех пор время и место поменялись ролями. "Здесь" значит "сейчас"... "Жив" значит "мертв"...

Герой Виткевича делал шаг за шагом, и лицо автора на обложке французского перевода, подаренного Парвулеско ("L'age d'homme" - Дмитриевич велик, ясно, но зачем он издавал этого плевого муравья Зиновьева?) со всей очевидностью свидетельствовало, что конечной точки никто не знал, поскольку ее не существовало вовсе.

Ирина Всеволодовна Тикондерога высказала все истины, которые только можно было высказать. Она провела Цыпульку по лабиринтам извращения, вплоть до унизительного заточения в ванную комнату с открытой щелкой для созерцания измены с кузином Тольдзио... Один ее прежний возлюбленный после чего-то подобного застрелился.

Женецып не застрелился, он сделал еще один прыжок к ледяной пустыни мужчин.

Папа-пивовар отошел в мир иной, неожиданно завещав хозяйство социалистическому кружку. Наконец-то, пиво будет выпито... Новое пиво... Мама-баронесса прочно залегла с пахнущим табаком ротмистром Михальским, он приехал от социалистов описать пивоварню. Цыпека понимала только младшая сестра, холодно увлеченная абсурдистом литератором Стурфаном Абнолем.

Одуревший от серии пробуждений Женецып переехал в столицу. Там он сталкивается с новой фигурой ужаса - великолепной и страстной (сейчас узнаете в каком смысле) Перси Зверьзонтовской, племянницей знаменитой графини Блинска-Глупеску. Поясняя свое происхождение Зверьзонтовская скажет: "Моя бабка была немкой, поэтому я такая странная. Ее наследственное девичье имя было, не смейтесь, Тренделенделенделенделенделенбург. Un nom bizarre, mais tres ancien".

Перси Зверьзонтовская, новая любовь Женецыпа (помоложе Тикондероги и посвежее), на самом деле, еще ужасней. Она дразнит Женецыпа обнаженным телом, покрытым загадочными синяками и ссадинами, пытает его подозрениями, пляшет перед его кроткими ресницами без штанов в короткой ночной рубашке... Она вызывает у него новую волну пробуждения.

Тикондерога - с ее ванной и аристократическими извращениями в прошлом. Китайцы подступают. Женецып становится курсантом в армии Космолуковича.

Подтянутый, ослепительно едва перекошено прекрасный, угрюмо-сладкий он смотрит на Зверьзонтовскую в задранной постели и диким взглядом - она мечтает о таких извращениях, которые не способны угнездиться в малой и мягкой человечьей голове, Женецып появляется на свет вновь.

Мужской Норд дает о себе знать изящным толчком в ребра.

"Ты будешь созерцать мое обнаженное тело, не смея, ты слышишь, Цыпек, никогда, никогда, прикоснуться к нему..." Женецып не может перенести, но и не может не перенести...

"А в этой комнате, - Зверьзонтовская толкает потайную дверь, -- иногда останавливается мой дядя, он любит выпивать и тогда предпочитает остаться у меня, вместо того, чтобы плестись к семье..." В потайной комнате пахнет табаком, а ложь Зверьзонтовской улыбчиво проглядывает сквозь.

Женецып верит, не верит, чувствует, не чувствует...

Информация: Зверьзонтовская, на самом деле, пассия самого Космолуковича, он избивает ее, пытает, любит, потом снова избивает, снова пытает и снова любит, нрав его огромен, небо плещется в нем, желая снова и снова терзать плоть Зверьзонтовской... Вот в какую историю попал барон Женецып Капен, сын пивовара.

После очередного сеанса нагого балета неприкасаемой Зверьзонтовской из тайной комнаты выходит напудренный педераст в военной форме, адъютант Космолуковича. Зверьзонтовская исчезла, напомаженный старик открывает Цыпеку объятья: "Вы еще не знали настоящей мужской дружбы... Идите, прекрасный юноша, я покажу Вам таинство истинной страсти...". Женецып идет, но в руке его тяжелый кованый молоток. Не понимая, что делает, рука сама поднимается и прямо в завитые рыжие вихры черепа...

Потом стремглав прочь... Зверьзонтовская после скажет, что "Цыпек просто выполнил ее тайное желание..." Там где кровь, там женские чары и округлые женские формы... Они всему виной. Это она так думает... Мы думаем иначе...

Женецып бежит по улице и видит пару подвыпивших мужчин, горланящих антипольские, космополитические песни. Польский Сергей Адамович Ковалев встречается на пути послемолоткового Женецыпа. Тот уже не может с собой совладать и бьет жестко в челюсть. (Макс Сурков хвалился, что московской зимней вьюжной ночью так же отправил в сугроб демократа Ковалева, думаю перепутал и сбил невинного, или вообще все придумал, для "эстетизации биографии", а один член "Памяти" рассказывал мне, что один раз увидел инвалида-русофоба Илью Заславского одного в коридоре и уже было занес над кривым черепом руку, но гуманизм - страх? - перевесил).

Антипольские песни должны караться по всей строгости, и Цыпек дает волю ступням. Браво!

Кажется Женецып реально сходит с ума. На грязной улице, по которой он бежит, его останавливают странного вида люди и передают таблетки от секты Мурти Бинга, по их разговору становится ясно, что они знают о нем все.

Возвращение в казарму.

Его точно посадили бы на несколько месяцев в казарме за нарушение режима, если бы не путч: Синдикат Национального Спасения поднял мятеж против Космолуковича. Цыпек бежит вместе со всеми, стреляет вместе со всеми, пуля попадает ему в ногу.

В больнице над ним лицо Элизы, племянницы княгини Тикондерога. Женецып внезапно понимает, что она станет его женой. Элиза гладит его щеку: "Все в порядке. Я адепт Мурти Бинга. Я буду твоей супругой по закону дуального единства. Все просчитано. Вся боль осмыслена. Прими таблеточку - ту, которую получил перед перестрелкой."

Принял. Увидел. Остров. Джунгли. Убогое прибежище Мурти Бинга. Беспомощный старик. Его кормит одетый в желтые буддистские одежды послушник. Это Джевани, посланник Мурти Бинга в Польше. У старика из плеч растут крылья, он похож на адского петуха. Новое сознание входит в старое сознание Женецыпа. Он пробуждается в который раз. "Теперь все ясно", думает одна половина его мозга. "Какая все-таки чушь", думает другая.

А что ты хотел, дружок?!

Он выздоровеет и Элиза станет его женой. Он примет учение Мурти Бинга, оставаясь убежденным, что это надувательство для среднего класса.

Брачная ночь. "Делай со мной, что хочешь", шепчет она. "Забудь о дуальном единстве, которое нас свело, поступай со мной как со шлюхой за 50 злотых..." Женецып зашел в сферы безумия процентов на 80. Постель в отеле. Вторая женщина в жизни. Он хочет (или ему кажется) ее задушить. Здесь лежащую, изогнутую, пылающую, белую... Он ее душит.

Как ни в чем не бывало, вышел, сел в поезд. Напротив пассажир, улыбается. "Мы все знаем, пан Капен. Элиза не могла иметь детей. Она выполнила свою роль для организации. Она была более не нужна. Вы поступили с ней абсолютно правильно."

Взгляд Женецыпа похож на взгляд английского дога. В нем понимание, непонимание, покорность, буйство, восстание, рабство. Собака-то большая, а чего-то в ней не хватает...

А теперь на встречу с Космолуковичем. "Господин главнокомандующий! Курсант Капен прибыл для исполнения обязанностей Вашего адъютанта". (В щелку подглядывает Зверьзонтовская, представляю, что с ее мышцами). Звонок телефона. Космолукович снимает трубку: "Труп?... Задушил?... В первую брачную ночь?..." Присвистывает. "Мне нужны такие ординарцы. Только совершенно безумные люди должны заниматься канцелярскими вопросами."

Впервые смотрит на Женецыпа с интересом. "Идите, работайте! Все улажено".

Последние 20 процентов замкнулись. Он больше не он.

Завтра решающая битва с подступившими к Польше китайцами. Они несут новый китайский порядок. Россия под ними прочно. Если кто их и остановит, то Космолукович. На Европу надежд нет. Последний белый человек Космолукович.

Посланцы Мурти Бинга приносят ему гашиш - он принимает его, чтобы увидеть новые горизонты. "Какая все-таки чушь", вторая половина мозга. "Запретить тлетворное пораженческое учение азиатских лазутчиков", ревет генерал Космолукович в телефон. Но галлюцинации свое взяли. Фрагменты их застряли в запотевших зрачках.

Завтра бой. Все готово.

Женецып - труп-Женецып - уверенно плетется (тенью) за Космолуковичем. В роковой момент мировой истории нужны такие генералы и такие адъютанты.

Бой-то бой, но общая ситуация обречена.

Космолукович перед выбором: либо слава и поражение (ценой кровавых озер), либо тихая жизнь с женой и вихрастой белокурой дочкой, в поместье... Ведь исход предрешен и мир принадлежит китайцам...

Образ избитой, ухмыляющейся голой Перси Зверьзонтовской зовет - бой, бой, кровь, кровь... Жена и дочка, смиренно - готовые стерпеть покорно все и вся -- мир, мир, тишь, тишь...

Войска выстроены, сейчас пойдем стеной на китайцев. Польша - последнее слово мировой истории...

Все напряжены, пару сенаторов расстреляны, пару мятежей - они хотели сдаться китайцам - подавлены.

Все наготове. Окончательно пробужденный Женецып - струна без воли, инструмент спокойного безумия - молоток в гомоэротический лоб, удушенная в брачных объятиях невеста, тень графини, ползающая тазом по задыхающемуся лицу, грибной запах музыканта Путрицида Танжье, метафизические парадоксы Стурфана Абноля, наркотики Мурти Бинга, польская кровь - он уже по ту сторону, верный барон Капен, войско, как тетива, хитрость в расположении армий, весь план битвы в гениальной голове. Рука Космолуковича поднимается, сейчас сигнал к бою...

Сейчас... Сейчас...

Сейчас...

"Приказ по армии всем сдаваться китайцам" - генерал Шапокржецкий не понял. Когда понял, выстрелил в Космолуковича, но не попал. Подстегнув лошадь, поднял батальон в атаку на китайцев, но верные Космолуковичу войска в спину пулеметным огнем повалили нападающих.

"Во имя человечества", спокойно сказал Космолукович.

Приехал китайский посланец, осторожный, испуганный, с саблей. "Уважаемые генералы, китайский главнокомандующий Ванг просит всех отпраздновать разумное решение в нашей ставке".

Космолукович, Зверьзонтовская, Женецып и пара ординарцев едут на русскую территорию, где обосновались китайцы. Мирное поместье и дочка в глазах Космолуковича.

Картина: пять китайских военных командиров на коленях со связанными за спиной руками расположились рядком. Над ними китаец с острой шашкой. Раз, и голова отскочила, лежит и мигнула на прощанье. Зверьзонтовская в обмороке, но, кажется, она к этому-то и вела...

Теперь обед. Главнокомандующий Вань поднимает тост: "Милый генерал Космолукович! Человечество оценит Ваш жест. Вы избавили тысячи людей от страданий и смерти. Мы несем не просто китайскую идею - мы сторонники арио-монгольского смешения. И расы Запада и расы Востока по отдельности исчерпали свой творческий потенциал в истории - вы по-своему, мы по-своему. Нас может спасти только смешение. Тот строй, который мы, китайцы, несем миру, основан на смешении - желтые смогут отныне жениться только на белых, а белые только на желтых. Так мы выведем новую расу, которая будет веселей и яростней, чем мы. Есть ли у Вас, Космолукович, жена, любовница? Да? Теперь они должны принадлежать мне. Я бы дал Вам желтых женщин, но мы расцениваем Вас как слишком большого индивидуалиста. А индивидуализм не совместим с арио-монгольской этикой. Поэтому Вам придется отрубить голову. За Вас, доблестный генерал!"

Все выпили, увереннее всех пил Женецып Капен.

Космолукович отлучился на последнее свидание со Зверьзонтовской (в следующую ночь с ней переспят все присутствующие, включая Цыпека, который, впрочем, ничего не почувствует, не тот возраст, не тот опыт) и вышел на то место, где час назад - до обеда - казнили китайцев. Раз, и его голова также мигнула в кустах.

Так, по Виткевичу, больная, безумная, схваченная метафизической грибной первертной диаррей Польша хотела спасти человечество, но споткнулась на пороге невыносимого решения. В послесловии говорится, что пожилая русская графиня Ирина Всеволодовна Тикондерога все же попыталась поднять восстание против желтых, и была расстреляна на баррикадах. Она урвала свое последнее наслаждение. Русские в этом романе симпатичнее всех остальных (как всегда, впрочем).

Парвулеско знал, что делал, даря мне роман Виткевича.

Польша, правда, зачаровывает. Есть там глубины и тайны, лабиринты ужаса и подземелья страсти. Важна и прекрасна эта польская Польша, разверстая, обнаруженная, вытащенная из европейско-католического уродства. Польша полярная, бездонная, совершенно и законченно безумная, кровавая, неутоленная, нездешняя. Оторвавшаяся от нас и не могущая прибиться вновь, отчужденная, рыскающая по дну ада, чтобы отыскать путь обратно...

Восточная Европа это самая лучшая Европа, если в Европе и есть что-то, внушающее доверие...

В большой геополитике - этот нюанс. Так, как ненасыщены мы, никто так не ненасыщен. Это не обсуждается, но и у них, друзья, с душой не все в порядке. "Ох, как пила его любила, как она его ласкала...", цитировал Головин переводы Ирины Николаевны одного черного польского поэта.

Эта параллельная Польша нам по-настоящему интересна.