Широка душа

Широка душа. 

1

Русская душа широка - так полагает не только сама эта широкая река-душа. По-другому это можно назвать русской неистовостью, ментальным дионисизмом. Наше  дионисическое широкодушие -  это наша основа, это  то поле, на котором вырастают  чертополохи  ментальных увечий.  И, естественно, реабилитаций. Широкая душа - так полагают люди. Не станем обольщаться - Мир, как ему и пристало, ироничен. Возьмем от этой широты совсем немного и примерим к каждому в отдельности и ко всем вместе.

Широта души - то же, что широта покаяния, любви к себе вечному, отделенному от себя «хронического», сиюминутного, мало значимого. Это нечто, что принадлежит  пространству больше, чем времени, Будущему больше, чем настоящему, чувству больше, чем разуму. То, другое и третье – химеры "дистанционные", обостряющиеся в разделении.  В великой своей широте русский открыт, следовательно, ментально разуплотнен,  рассредоточен; в той же мере он  духовно уязвим. Насколько русским владеет пространство, настолько русский индифферентен ко времени, к его Разуму; более того, он не придает абсолютного значения своему "сегодня", своей земной обители, наконец…  самому себе. Русский вверяет себя Пространству и Вечности, следовательно, Судьбе; он невзросл,  беззаботен - инфантилизм доверчив. Русский своеобразно "альтруистичен", себе реальному сермяжному он предпочитает себя отдаленного, затерянного в грезах. Самодовлеющий индивидуализм и эгоцентризм – нечто невыносимое для  его распростертости. Наше ментальное Отечество состоит не из любимых "я", а из сиюминутно невыносимых "мы", не из тяготеющих к обособлению атомов, а из противящихся разделению, но безразличных друг к другу  кварков, не из умиротворенных персон, а из духовно напряженных групп,  коллективов,  коммун,  общин.

С эгоцентризмом у нас, и вправду, не густо. Еще бы, для того, чтобы испытать любовь к самому себе, русскому требуется…  извлечь свое "я" из края дальнего. Он и делает это, предпочитая себя реального, горького да прокислого, себе умному, красивому, в меру святому. Концентрируясь на этой предположенной особе, наш эгоцентризм уходит из реальности в область виртуальных  предпочтений: каждый любит себя неистово, но… воображаемого-желаемого, красивого да справедливого; к себе же реальному относится как к неизбежному факту. Отсюда – удивляющий людей всеобъемлющий русский скепсис. Кажется, будто и в коммуны-то мы собираемся из-за  желания разделить с кем-то тяготы своего собственного осязания.

Последнее замечание можно было бы принять за шутку, если бы в нем не проглядывала вполне знакомая физиономия правды любого из нас. Нам трудно вообразить, что может быть по-другому, но, вероятно, такое бывает,  иначе откуда бы взяться ныне доминирующему в Мире индивидуализму - мироощущению, глядящему не в небесно воображаемый автопортрет, а в себя любимого, на инстинктах  замешанного.

2

Мы ментально первозданны, реликтовы,  фундаментальны - это бесспорно. При этом мы любимые дети не Адама, а Евы. Мы срываем греховный плод, не мудрствуя о последствиях. В этой своей беспечности нет ничего от генетической тупости, просто каждый из нас доверяет рассчету как чему-то банальному, вторичному, пренебрегающему его родной свободой, интуитивным чувством и беззаботностью. Ментально "чистопородная" Русь – это Женщина, этническая совокупность библейских Ев.  Русский предельно доверчив, он спокойно отдает себя отдаленному: судьбе, загранице, своей общине, другому русскому (вознесенному над ним или мудрейшему), своему интуитивному "авось" - словом, кому и чему угодно, но только не тому, что рядом, что одного поля с ним.  На все от него удаленное он и возлагает ответственность за свой произвол. Это не приобретенное, это генетика. Безответственность непроизвольно жестока, и это в нас тоже. Русский нетороплив, терпелив, нелукав, отважен, верен, вынослив, сентиментален -  тайно, неярко, "отдаленно". Любовь  его задействована в его грезах, отчего безответна. Народная песня о "жестокой любви" могла бы стать гимном Отечества.

…Такой здесь мнится правда русского национального образа, скажем так, первозданного, исконного, не изуродованного историей. Слова-символы не слишком подходящий материал для создания иррациональной модели, какой является дух человека.  Этой истории лучше подходит не механическое осмысление, а наитие, предчувствие, - словом, поэзия. Холодным словом здесь воссоздано лишь бесстрастное первое  приближение к истине, лишенное главного достоинства образа – его дремлющей в безотчетном пространстве любви.

Отнесемся со снисхождением к глупостям  импровизации,  не станем стыдиться и кривеньких форм их предмета – нас самих.

Какое ни какое, это - наше.

Поклонимся ему и поблагодарим Бога.