Когда бедность становится добродетелью: синдром гордого нищего

Я не припомню, чтобы кто-нибудь из моих знакомых в позднем Советском Союзе или в его дряхлеющих осколках всерьёз хотел стать богатым — так, чтобы признаться в этом честно, без оговорок, без скабрезного словца про «жирных торгашей». Быть состоятельным считалось чем-то вроде моральной девиации, как если бы ты публично обмолвился о влечении к двоюродной сестре.

Я наблюдал это странное чувство, почти оккультный культ бедности, который растягивался от коммуналки с облезлой занавеской до прокуренного кабинета директора школы. У нас умели превращать отсутствие в достоинство. Нищета была не недостатком, а знаком избранности: «Мы зато честные», «Мы не воруем», «Мы простые люди». Гордость за отсутствие выбора, гордость за пустой кошелёк, гордость за то, что больше не осталось ничего, кроме принципа.

…подумай об этом — и, если не боишься мыслей, загляни в мой Telegram-закоулок,

Впрочем, я подозреваю, что этот синдром — вовсе не советское изобретение. Он старше любых плановых экономик. Но именно в СССР он приобрёл масштаб массовой религии, где аскетизм стал тем же идолом, что и портрет Ленина в красном углу. Люди жили в странной шизофрении: с одной стороны, их распирало презрение к «богатым» — ко всем, у кого были деньги, машины, привычка ездить за рубеж. С другой стороны, они же каждый вечер сидели на кухнях, слушали шёпотом рассказы о немецких куртках, польских сапогах и югославских стенках, как слушают хроники параллельной цивилизации.

Это был эталонный пример когнитивного диссонанса. В сознании сливались два мифа: один про «загнивающий Запад», где все, конечно, духовно опустились, а другой — про непризнанное величие советской души, которая в своём рубище всё равно чище и благороднее любого «капиталистического выродка».

Я замечал, как из этого диссонанса рождалась особая форма презрения — смесь зависти и самозащиты. Когда человек не может получить что-то, он начинает яростно доказывать, что это нечто — зло, соблазн, предательство. Так в детстве у нас была девочка, которой родители не покупали жвачку. Она ходила за теми, кто жевал «Love is…», и со злой взрослостью шипела: «От этой химии зубы выпадают». Никто ей не верил, но главное было не убедить, а оправдать свою обиду.

В зрелом возрасте эта логика не исчезает. Она лишь обрастает словами покруче: «олигархия», «эксплуатация», «нечестный труд». Хотя на самом деле под этими терминами почти всегда прячется старая детская обида: «Почему у меня этого нет?»

Я видел, как взрослые мужчины, до одури повторявшие, что им ничего не надо, что они гордятся своим скромным бытием, втайне жаждали хоть капли из того «проклятого» богатства. Им хотелось, чтобы их дети ездили отдыхать не в пыльный пионерлагерь, а хотя бы в Болгарию. Чтобы жена носила не уставшие от стирки халаты, а приличное платье. Чтобы в холодильнике стоял импортный сыр, а не вечная колбаса второго сорта.

Но признаться в этом значило бы предать коллективное братство обездоленных. А значит, легче было объявить свою бедность добродетелью и возвести её в ранг нравственной победы. Этот синдром гордого нищего становится частью личности — как шрам, который сначала болит, а потом делается украшением.

Мне вспоминается, как одна моя знакомая, уже в девяностых, со смесью обиды и высокомерия рассказывала, что у них в семье «никогда не копили деньги на машины и дачи». Словно это был титул, знак чистоты крови. Хотя потом, случайно заглянув в её блокнот, я увидел столбики расходов — каждое число обведено красной ручкой, сжимая горло тревогой. И внизу: «Опять не хватило на лекарства».

Я бы хотел, чтобы это закончилось. Чтобы мы научились переставать считать бедность честной, а достаток — преступным. Чтобы перестали делать из дефицита достоинство. Но боюсь, что это слишком древняя болезнь — она вплетается в язык, в мимику, в интонацию, как плесень, которая живёт внутри стен.

Тот, кто вырос в культуре гордой бедности, всегда будет чураться богатства не по идейным причинам, а из ощущения, что у него его никогда не будет. И чтобы не чувствовать себя неполноценным, он начинает возвышать своё положение до нравственной высоты.

Синдром гордого нищего — это не экономическая проблема. Это психологический барьер, где бедность становится алтарём, а каждый, кто от него отходит, автоматически записывается в предатели. Этот культ очень удобен: он снимает ответственность. Зачем что-то менять, если ты и так праведен?

Я не осуждаю их. Я понимаю. Но я больше не хочу участвовать в этом ритуале. Потому что честнее признаться в своих желаниях, чем всю жизнь таскать на шее медаль «Я ничего не добился — значит, я лучше всех».