Значит ли это, что будущее за Римом? Да, значит!

Сергей ГАРСИЯ

6 января 71 года около 13-00 в районе скрытного размещения резервов Спартака (это были не укреплённые лагеря, а большие бивуаки, на которых в ночное время запрещалось жечь костры) появилось до 16 000 пехоты и конницы римлян под начальством Публия Консидия Лонга. Трибун Луций Квинкций повёл конницу в разведывательный рейд, а Публий Консидий тем временем поставил укреплённый лагерь, в котором поднял знамя Марка Красса. Но Спартак вовсе не собирался бездействовать. 

О постройке лагеря ему сообщили довольно поздно, однако с другой стороны, кавалерия Луция Квинкция не заметила резервы повстанческих армий, поэтому Спартак успел нанести удар первым. Он во главе своей галльско-германской опрокинул противостоявшие ему подразделения италийской конницы и быстро атаковал римских военных инженеров. Надо сказать, что для римлян укреплённый лагерь был буквально всем — домом, крепостью, тихой обителью и даже мужским клубом. Спартак не позволил римлянам укрепляться и почти оседлал только что насыпанный вал вокруг лагеря. Потом, стоя на вершине вала, он наблюдал, как медленно подтягивавшаяся повстанческая пехота вступала в бой с неготовыми к сопротивлению римлянами. Однако же основные силы римлян не успели зайти на территорию лагеря. Вскоре Спартаку доложили, что нечего тут возиться с легковооружёнными велитами и солдатами инженерных когорт: всего в нескольких милях прямо позади лагеря стоит в боевых порядках ВСЁ войско Красса, притом все первые когорты его легионов состоят целиком из активистов-«интеллиентов».

Итак, жребий брошен, не так ли?

Спартак тоже построил свою армию — это было 90 000 пехоты и 10 000 кавалерии. В самых первых рядах спартаковских легионов можно было видеть так называемых «маниаков» - то есть самых лучших воинов повстанческой армии. Вам теперь понятно, откуда взялось это странное слово маньяк?! т обыкновенных солдат их отличали золотые ожерелья — по ним они и получили это странное название! Одетые во всё белое жрецы Диониса во главе с Церцеей подвели к Спартаку его любимого коня. К сожалению, нам неизвестно, как его звали,  откуда он вообще взялся у Спартака. По легенде, это был густо-чёрный африканский скакун, которого иногда сравнивали с Буцефалом. Но командующий внезапно убил его мечом, как бы совершая этим жертвоприношение. В принципе, так поступали варварские вожди накануне важного сражения — дорогого сердцу коня приносили в жертву Гелиосу! Потом Спартак выступил с короткой речью:
— Если мы победим, я возьму самых лучших коней у врага, а в случае поражения не буду испытывать нужды и в своем. Сегодня нас ждет победа или смерть. Красс может отступить и соединиться с Помпеем; у нас нет другой надежды, кроме как на собственные мечи и копья, на мужество своих сердец и силу рук. Пусть малодушные оставят напрасные надежды сохранить жизнь бегством или сдачей в плен. Их участь будет печальнее и позорнее во сто крат, чем судьба товарищей, с честью павших на поле боя. Только меч поможет нам сохранить жизнь и свободу. Победив Красса, мы сможем одолеть и Помпея. Потом займемся Лукуллом. Мы окружим со всех сторон Брундизий и заставим его умереть от голода или сдаться. И тогда Рим сам падет у ваших ног и распахнет врата. Победа или смерть!

«Победа или смерть!» — это был основной лозунг повстанческой армии. Спартак с помощью горящей серы очистил жертвенную чашу из серебра, затем в неё налили вина. Спартак осушил чашу в честь Аполлона и других солнечных богов, затем верхом на белом коне объехал легионы по фронту. В этот же момент Красс и жрецы-авгуры гадали об исходе сражения по полёту птиц. Потом римляне оделись как на парад, украсили себя наградными фалерами (у кого были!), браслетами и амулетами «на счастье», и где-то незадолго до 18-00 войска стали сближаться для решительного сражения — кто кого победит?!

Все понимали, что сейчас будет резня

Спартак занял место в первом ряду 7-го центрального легиона и поднял вверх меч. Сотни труб подали сигнал к бою. Сначала произошло сближение велитов — пращников и лучников. Однако в следующий момент велиты были буквально смяты двинувшимися вперёд гладиаторскими легионами. Начался линейный бой пехоты — почти стенка на стенку. Ведь генеральное сражение тем и отличается от сражения обыкновенного, что оно не является результатом взаимной игры и хитроумного маневрирования на больших пространствах территории. Ход генерального сражения слегка не подчиняется логике ведения боевых действий. Тем не менее именно оно решает, кто прав и виноват перед историей.
Лучше всего об этом написал историк Аппиан. В тот момент, когда «маньяки» быстро сошлись с «интеллигентами», хуже всего пришлось вторым. Казалось, еще немного — и тяжелая пехота Спартака окончательно расколет стоявшие в центре римские легионы. Но Марк Красс приказал вводить в бой резервы. С правого фланга во главе конницы обрушился на гладиаторов Муммий, а слева вступил в бой легион Квинта Аррия. Теперь чаша весов склонилась в сторону римлян, однако тяжеловооружённый легион повстанческой армии, во главе которого стоял Спартак, находился уже довольно недалеко от той точки, где виднелся серебряный орёл армии Красса, и где, по мнению Спартака, должен был находиться сам Марк Красс. В книге Рафаэлло Джованьоли вы можете найти и более любопытное мнение — будто бы Красс и Спартак встретились накануне битвы и даже пообещали друг другу поединок — то есть пообещали сразиться друг с другом на поле боя как два гладиатора в цирке. Но Красс постоянно находился в стане кавалерии. Прямо у самого серебряного орла Красса Спартак убил двух центурионов в очень дорогих доспехах — оба явно штабные офицеры! — но и сам был ранен в бедро. На него активно наседали со всех сторон, видя в нём одного из высших командиров армии повстанцев.
Увы, дорогие доспехи ничем не прикроешь — даже фиговым листком! Спартак продолжал отбиваться, одной рукой опираясь на щит. Помочь было некому. В конце концов, его закидали дротиками. Он упал на спину и через пару минут полумёртвое тело лидера армии рабов и гладиаторов было растерзано в клочья. Потом Красс самолично искал тело Спартака, чтобы доставить его в Рим. Однако — вот проблема! — считается, что римляне толком не знали, как тот выглядит на внешность, и к тому же никто толком не знал, на каком боевом участке он находился — в центре, на левом фланге или был во главе конницы? Пленные говорили и так, и этак, и ещё как угодно, отсюда и странная легенда о спасении Спартака и последующем участии в заговоре Кателины. Получается, что Спартак уцелел и прятался в Риме, в доме старого товарища Гая Тауриния, которому адресовал один из «чёрных конвертов»?! Но — нет, этого, конечно же, не было. Но и тела лидера дионисалиев тоже так и не нашли. По утверждению Аппиана и Тита Ливия в Луканской битве погибло в общей сложности до 100 000 человек, и найти в этом морге одно-единственное мёртвое тело (да ещё в самом центре, где полегли сразу четыре легиона!) было на практике невозможно.

Есть и другая версия гибели Спартака

Она стала крайне актуальна после начала раскопок в 1927 году города Помпеи, из которого происходил состоятельный обыватель по имени Феликс, оск по национальности. Где-то в 20-00 на поле битвы прибыл пятитысячный отряд конницы Помпея, в составе которого и находился этот Феликс, скромнейший декурион (то есть сержант) римской кавалерии. У военного трибуна Авла Габиния, стоявшего во главе конного подразделения, не было никаких сомнений, и он с жаром кинулся завоёвывать лавры для своего босса Гнея Помпея. Так вот: Спартак будто бы находился не в центре боя, а во главе своей конницы, и он в какой-то момент попробовал взять Авла Габиния на испуг. Спартак развернул своих кельтов и с рёвом и свистом встретил римлян лобовой атакой. Началась рубка на мечах. Вот именно там Спартак и получил ранение всадническим копьём-доратионом в правое бедро, а ранил его тот самый Феликс. 

Подвиг знатного обывателя Феликса был изображён на фреске, которую откопали из вулканического пепла вместе с его домом и вообще со всем городом Помпеи, и единственное, что смущает, так это наличие на картинке ещё одного героя, притом довольно неожиданного — там изображён трубач в каком-то хитоне! Что это за столь неожиданный участник баталии? Непонятно. Тем не менее есть мнение, что Спартак отдал щит оруженосцам и продолжил бой уже в пешем порядке. Римляне тоже спешились и пошли на сближение. Вскоре их стало больше, чем спартаковцев, и они просто затоптали своих противников. А потом появились некие люди, нашли останки вождя гладиаторов и вывезли их в Крым, в город Пантикопей, где и похоронили с великими воинскими почестями. Вот такая легенда или, вернее, легенда с неожиданным продолжением. Соратник Цезаря, полководец и писатель Гай Саллюстий Крисп, позже писал, что Спартак «пал, не отомщённым». А это что значит?! Или тут подразумевается ещё какое-то продолжение?! Впрочем, монография Саллюстия «О заговоре Катилины» считается более достоверным литературным памятником, чем всё, что он написал о Спартаковской войне и о других войнах, в которых по молодости лет не участвовал.

Cavit emporium

А всё-таки Марк Красс был олигархом, но не полководцем. В своём письме сенату он занизил римские потери до 1 000 человек, что было возмутительной неправдой, а командиру конницы Лукулла (он «опоздал» на битву) и помпеянскому легату Аилу Габинию он безапелляционно заявил, что победил Спартака в одиночку — только со своими легатами и трибунами. Требовалось написать сенату письмо о триумфальной победе и «делиться» с другими полководцами он не собирался. Декурион Феликс из города Помпеи чуть не получил от него по шарам, когда сунулся в палатку командующего с утверждением, что — «это я убил подлого гладиатора»! Потом в ставку Красса прибыл Гней Помпей, сообщивший, что война пока не может считать закончившейся, — бывший раб Публипор куда-то увёл четыре уцелевших легиона, и его, Помпея, войска начинают их преследование. Но Гней Помпей — почти торжествовал, видя, что проблема была решена без его собственного участия. Гней Помпей Магн ссадил победителя с должности командующего и распорядился передавать всех захваченных в плен рабов их бывшим хозяевам. Марк Красс приказывал их казнить.
Затем Гнею Помпею Магну был назначен триумф, второй в его недолгой судьбе. Он стал любимцем сената и римской публики. А настоящему победителю Спартака Марку Крассу была дарована овация — ему коллективно похлопали как артисту в цирке. Зато его увенчали лаврами, а не миртовым венком, и с большой радостью избрали в консулы-соправители. Можно сказать, что в данном случае «сбылась мечта идиота» — Марк Красс возглавил правительство! Но основным правителем был избран гад-Помпей.

А тогда, сразу после сражения, в полевой штаб Красса стрелой примчался принцепс сената Луций Валерий Флакк, человек пожилой и очень «политический», который прямо с порога заявил, что в Риме — опять неспокойно. «А в чём дело?» — не понял Красс. Он всю ночь пил вино и разнообразно развлекался со взятой в плен женщиной-гладиатором Герардеской и, вообще-то, не очень задумывался о делах в Риме. Сенатор объяснил, что Марк Красс больше не является командующим, поэтому в сенате удивлены: почему он не распускает свои легионы и почему не спешит в Рим с докладом? Сенатор был великим дипломатом, поэтому он не спрашивал, почему Красс не передаёт легионы Помпею. Он спросил, почему тот их не распускает... но Марк Красс с самого начала настаивал на триумфе, а принцепс сената обещал ему только овацию (ovatio), а для овации почти ничего не требуется: Марк Красс пройдётся по Риму в тоге высшего магистра с пурпурными преторианскими завязками (toga praetexta), а триумф на колеснице с парой белых коней получит, следовательно, Гней Помпей, притом «оптом» — и за Испанию, и за Спартака. Эта новость словно оттолкнула Красса от Луция Валерия. А Луций Валерий Флакк тут же заверил Красса, что ЭТА овация будет самой лучшей за историю Рима.
— Как же я запамятовал-то?! — криво ухмыльнулся Марк Красс, ещё дальше отодвинувшись от принцепса. — Когда заканчивается война, начинается служба… ещё полгода назад весь Рим трясся от страха при одном только виде раба с кухонным ножом. А теперь можно наплевать на всех оптом и на меня в том числе! На абсолютно всех, кто сражался с рабами все эти два года! Я ведь прекрасно понимаю ситуацию, — в конце концов, смягчился Красс. — Если Помпей — любимец сената, то меня назначили командующим только из-за одного страха быть прирезанным в собственном доме. Понимаю — как же! И я должен уступить?
— Прежде всего распустить свои легионы, — подсказал сенатор.
Красс объяснил ему:
— Во-первых, сенат экономил на моей армии и не выплачивал людям жалование, отлично зная, что завтра утром этих людей может и не быть на свете. Я искренно благодарю сенат за такое отношение к римским воинам. А во-вторых, я ему не верю …

— Ах, опять Помпею? — с ехидной улыбкой догадался Луций Валерий Флакк. — Я прекрасно знаю тебя, Марк. Тебе, конечно же, нравятся лавры Суллы Счастливого? Может, не стоит идти на крайности только из страха быть обойдённым при разделе лавров? В конце концов, не так уж и страшен Гней Помпей. Он всегда послушен сенату и выполняет волю сената, как и ты ...
До эпохи шумных военно-политических переворотов было рукой подать, поэтому многим казалось, что эта эпоха уже давно настала. В конце концов, у многих была на памяти борьба демократов Мария с олигархатом Суллы Счастливого. И кто сказал, что Помпей мало напоминает Мария, а Красс не похож на Суллу?! Но Марк Красс не желал становиться настоящим родоначальником новой эпохи, гораздо более циничной и кровавой, чем все предыдущие. Он объяснил главе сената, что его солдаты всё равно никуда не пойдут, пока не получат своё денежное содержание. Принцепс пообещал Крассу найти деньги у Лукулла, вернувшегося из Азии с большой добычей, и взял с него слово, что как только деньги будут выплачены, армия Красса будет немедленно распущена по домам, а сам бывший командующий немедленно отбудет в Рим с докладом о ходе войны. А как же в таком случае армия Помпея? Глава сената гарантировал, что армия Помпея тоже прекратит своё существование — «люди устали воевать», посетовал пожилой сенатор. Пора ехать в Рим за лавровыми венками. И — кстати!
— Надо договориться с Помпеем …

Ну, и быть по сему!

Помпей сам приехал к Крассу, когда узнал о его приезде от слуги Цезаря. Красс был предельно дружелюбен. И Гней Помпей улыбался как солнышко. Только что прогремел его триумф, и полководцу Помпею не терпелось узнать, почему полководец Красс отказывается от овации. Тот ответил, что овация — не триумф, и вряд ли может удовлетворить его амбиции, но он, в принципе, ещё ни о чём с сенатом не договорился и запросто может уступить. Но от звания консула — пусть даже и при соправлении с Помпеем — он ни за что не откажется. Пусть даже и не уговаривают. Но Гнею Помпею ещё не передали список кандидатов на все очередные претуры и магистратуры, поэтому теперь настала его очередь шарахаться в сторону: значит, Марк Красс станет вторым консулом и это — дело решённое?! «Ладно, фиг с ним!» — подумал вчерашний триумвир и… со всем согласился, тихо сказав:
— Я не вижу в Риме человека, более достойного консульского звания, чем ты. Ну, может, только Цицерон или Цезарь?! Или Катилина? Ему тоже было обещано консульство, но он вряд ли согласится после таких событий, в которых участвовали ты да я с нашими победоносными армиями. У него амбиции куда выше консульских, и он этого совсем не скрывает.
— Он всю жизнь в оппозиции, — промолвил Красс, на что Помпей громко ответствовал:
— Поэтому ты всегда можешь рассчитывать на мою поддержку.

Ему хотелось, чтобы Марк Красс был хоть в чём-то ему обязан, поэтому он с такой бешеной скоростью рванул катить его в соправители, что в сенате даже перепугались: это СКОЛЬКО ж «бабла» заплатил олигарх за поддержку со стороны популярного полководца?! А другой герой войны с Серторием и Митрадатам — Метелл Пий (кстати, ничего не получивший в сравнении с Помпеем и Крассом) так и сказал Помпею:
— У тебя особый талант возвышать своих врагов… осторожно надо!
На что Помпей ответил:
— Ты не Сулла, и я не Сулла. А Красс — не консул Лепид, которого мы тоже хорошо помним как негодяя и популиста. Можно в чем угодно обвинять Красса, но назвать его человеком вероломным очень непросто. Я ведь знаю его с детства. Он почти наивен в своём этом стремлении скупить весь Рим как свиней на базаре. Деньги ему явно мешают, — констатировал Помпей. — К тому же, мой отец дружил с его отцом …
— А теперь вспомни, что с ними обоими случилось, — остро парировал Метелл Пий. Действительно: отец Красса был убит демократами-популярами, а отец Помпея — Гней Помпей Страбон видный политик времён Союзнической войны, погиб при очень странных обстоятельствах. Здесь мы процитируем Плутарха:

«Действительно, никого в Риме римляне не ненавидели так сильно и так жестоко, как отца Помпея — Страбона. При жизни последнего они опасались силы его оружия (он был замечательным воином), когда же Страбон умер от удара молнии, тело его во время выноса сбросили с погребального ложа и осквернили. Буквально растоптано ногами. Причина ненависти к отцу Помпея была лишь одна — его корыстолюбие».

Рафаэлло Джованьоли изображает Помпея каким-то Геркулесом без страха и упрёка, крепким и очень мужественным. Однако стоит взглянуть на скульптурное изображение полководца, чтобы понять, что это неправда. Гней Помпей был человеком среднего роста и сравнительно полного телосложения. И Марк Красс тоже не напоминал античного бога. Он был мужчиной широким, приземистым, с кривоватыми ногами и длинными руками, почти без шеи, с широким полным лицом, на котором если что-то и выделялось, так это большой хрящеватый нос, и с наполовину лысой головой: в семье Крассов мужчины лысели сравнительно рано. Но что было общего между Крассом и Помпеем, кроме, конечно, политики? А общее было то, что оба они не доживут до пенсии и погибнут почти так же, как погибли их отцы — и оба лишатся после смерти голов! Ну, а пока на их крепко сидящие головы были помещены почётные венки — лавровые! — поскольку Помпей признал несущественной такую награду как миртовый венок, полагавшийся Крассу во время его «овации», и потребовал от сената, чтобы венок Марка Красса ничем не отличался от его собственного венка — из дубовых листьев. Впрочем, а чем миртовый венок хуже венка дубового?! Ничем. Миртовые венки «любимца Венеры» носили диктатор Сулла, тиран Тиберий, психопат Калигула, умственно недостаточный Клавдий и непризнанный поэт Нерон. И каждый из них тоже — всякий по-своему — лишился в результате головы.

Как восстание становится фарсом

Восстание Спартака как бы расставило всё по своим местам — банкиры и олигархи остались при своих деньгах, полководцы — при знамёнах, а рабы и плебеи получили от них небольшие, но очень своевременные послабления. На выборах их щедро кормили (олигарх Марк Красс однажды накрыл стол на 10 000 нищих ртов), а Гней Помпей отчаянно обещал реформы плебейского законодательства. И все боялись только трёх вещей — военного переворота, нового выступления оппозиционеров и, разумеется, ещё одной Спартаковской войны, причём громче всех шумели именно оппозиционеры. Их ничто не могло убедить в том, что необходима «стабильность», и, как «качали» они весь Рим во время Спартаковской войны, так и продолжали «качать» его после окончания военных действий. И главное, что «качали» почти впустую. Основным действующим лицом этой партии был Катилина, бывший одновременно и благородным сенатором, и пламенным дионисалием, бывшим с самого начала почти соратником Спартака по заговору.
Спартак даже присылал к нему своих гонцов — сперва своего «секретчика» Публипора, неплохо знавшего римскую элиту со всеми её симпатиями и увлечениями, а потом корпусного командира Гая Канниция, и каждый из них старался убедить Луция Сергия Катилину выступить в поддержку беглых рабов или даже возглавить повстанческую армию, что, конечно же, приведёт в спартаковский стан огромное количество коренных римлян и даже патрициев и вечно всем недовольных эквитов. А это переведёт войну в совсем другую политическую плоскость. Однако сенатор Сергий Каталина был более знаком артистам и блудливым бабам-вакханкам из подпольных кружков любителей Диониса, поэтому ни Публипор, ни Канниций так и не добились от него внятного ответа. А последний почти напугал Катилину, когда заявился к нему в полной походной амуниции римского центуриона, да ещё в сопровождении некоего Париса, одетого денщиком, притом весьма плюгавой наружности. Ладно уж, говоруна Гая Канниция он быстро вспомнил (он когда-то видел его в Капуе, к тому же тот привёз письмо от Спартака), но этот мелкий тощий солдатишка в грязном походном плаще с некрашеной подкладкой сразу привёл заговорщика в сильное замешательство: «А он надёжный человек?» — «Да, ещё бы! Он сперва служил в римской армии, а потом сидел в тюрьме за уголовное преступление!» — смело ответил Гай Канниций. «Ну да, надёжен дальше некуда!» — сделал вывод Сергий Катилина и с тем же недоверием спросил Гая Канниция: известно ли ему содержание письма? «Нет! — был ответ, — содержание мне неизвестно». — Да и откуда он мог знать содержание этого письма?! Письмо было запечатано в металлическую трубку и опломбировано чьим-то патрицианским перстнем. Кателина даже не понял, чьим именно. Но печать вроде бы очень знакомая.
— Хорошо ...

Он очень сдержанно сообщил корпусному командиру Спартака, что ничего особенного в письме не написано, зато в нём содержится одно очень странное поручение:
— Я с вашего позволения сообщу, что ваш спутник должен прямо по прибытии сюда, то есть — в мой дом — пойти переодетым в какой-то бордель-лупанарий и найти там нужного человека …
— Да?
Гай Канниций взглянул на Париса с этаким очень весёлым удивлением в глазах — типа, а как это понимать? — а тот быстро-пребыстро закивал головой: дескать, я всё понял, да-да-да, я всё понял! Тем же вечером он переоделся рабом в гардеробной хозяйского дома и пошёл в торговый район Субура, где вошёл в одно из самых грязных и одновременно популярных заведений древнего города. Весьма смелым и даже оригинальным украшением этого заведения было гениальное полотно «Пьяный Геркулес соблазняет и лишает невинности нимфу Фрею» — это нечто вроде «Иван Грозный убивает своего сына»! — а прямо над входом помещался полутораметровый фаллос, крепко обгаженный древнеримскими голубями. На первом этаже борделя был скорее уж ресторан, чем бордель. Здесь можно было нормально поужинать, попутно вкусив толстые белые хлебцы в виде фаллосов, и запивая их вином из кубка, слепленного в стиле женского полового органа. За прилавком шустро трудились в основном  маленькие девочки-«нани» (это будущие проститутки) и блудливые мальчики-кинеды из Греции, любимцы знатной римской публики. Однако истинные «волчицы»-луперки и прочие общепризнанные корифеи этого жанра живали в «нумерах» на втором этаже заведения и вниз почти не спускались. Именно к одной из луперок и направился бывший солдат, немного потолкавшись среди вульгарно настроенной и не вполне трезвой публики. Но по пути он чуть не ткнулся лицом в огромный плодородный фаллос какого-то очень грузного и лохматого изваяния ростом почти под самый потолок. Во б.я! Понаставили тут всякое, на... Темновато. Коридор второго этажа освещался какими-то очень тусклыми факелами.
Парис неуверенно спросил:
— Есть тут кто живой?

Тишина. Народ — занят. Наконец появилась какая-то довольно полная рослая баба в очень коротком и тоненьком хитоне. Смазлива, хоть и не молода. И — близорука. Парис хорошо её знал. Она его тоже знала. Когда-то лет двадцать назад она чуть не стала его женой.
— Чего изволите?
— Лупа, дорогая моя! — Парис почти обрадовался. — Мне нужен Гай Тауриний …
Баба его сразу узнала, но виду не подала:
— Тауриний? Ну, бывает иногда.
— Что, жена уже не велит, да? — ухмыльнулся бывший солдат и уголовник. — Я к нему домой — не могу. Да и опасно это. За ним могут следить, как уже бывало. Но мне надо его видеть — так, в неформальной обстановке.

Пошли девчонку за ним …
— Ну ладно! Сейчас! — Баба постоянно щурила глаза и левой рукой поправляла высокую причёску. — А что ему передать?
Парис немного подумал и нашёл, что сказать:
— Гай Тауриний обещал кое-что ...
— Я поняла, поняла… подожди!

Баба пошла искать «вестницу богов», а Парис зашёл в одну из комнат и завалился подремать. Всё равно Гай Тауриний раньше полуночи не заявится. Однако Гай Тауриний не заявился вообще. Пришла баба — с пирожками, мульсом (это горячее вино с мёдом), колбасой и жареным фаршем на плоском хлебе, а ещё принесла свёрнутый в трубку пергамент, на который было что-то нанесено почти курсивом. Такие «либеры» из свиной кожи отличались дикой дороговизной и плохой читаемостью, а в наше время чудом сохранившиеся древнеримские послания научились читать лишь в конце 19-го века — такие они были загадочные! Но самое главное, что женщина принесла тарелку борща. Да-да, самого обыкновенного борща, поскольку разнообразные свёкольно-капустные супы с мясом и салом были изобретены именно в древнем Риме. Вообще же, приписывать изобретение борща украинцам, или щей с блинами — русским, или шашлыка — грузинам, это примерно то же самое, что приписывать изобретение колеса коллективному творчеству рабочих завода КАМАЗ, — эти блюда появились задолго до рождения современных народов Европы и Азии. А самым известным мастером древнеримского борща был поэт Гораций Флакк, он же прославленный римский свиновод. Если же быть более точным с точки зрения истории, рецепт современного украинского борща почти полностью повторяет рецепт повсеместно встречавшийся в древнем Риме фракийской овощной похлёбки с мясом и сметаной. А сметану в Риме просто обожали. Её на столе у Париса была целая тарелка.
— Тауриний не придёт, так что ешь скорее, — заявила баба, присаживаясь рядом и добавила: — Во славу Диониса супчик!
— Он письмо с девчонкой передал?
— Нет.
Парис даже ложку отложил в недоумении:
— Письмо хранилось здесь???
— Ну да, — ответила баба. — Вчера занесли. Мне сказали его уничтожить, если ты не придёшь…
— Вот как?
А девчонка-нани, стало быть, просто передала циркачу некий сигнал, означающий, что письмо передано по назначению?!

****

Что ж, согласился Парис, неплохо придумано. Действительно — никакого риска. А кто занёс письмо Гаю Тауринию и откуда оно вообще взялось в городе Риме, этого Парис не знал и не мог знать. Здесь «работала» осведомительная сеть братьев и сестёр Диониса, связь с которой поддерживал «секретчик» Публипор. А теперь, как видно, уж и не только Диониса… Парис мельком заметил: в углу комнаты стояла чашка с мясом, рядом с которой помещалась статуэтка чёрной кошки — это был признак принадлежности культу Изиды, которому были тайно привержены многие бывавшие на Востоке римские женщины! Так-так, это — нечто новенькое. Но и настоящая живая кошка в комнате тоже была — она мирно спала на полке рядом со статуэтками богов и богинь! — а это представлялось Парису чем-то ещё более интересным: дело в том, что домашних кошек в то время в Риме почти не было — их стали в массовом порядке привозить из Египта только в правление Октавиана Августа! Кстати, одна такая кошка как-то раз чуть не сожрала заживо самого Гая Юлия Цезаря, когда тот решил погулять по Канопе, популярному пригороду Александрии, — ему даже пришлось вытащить меч, чтоб защититься от неведомого зверя с зелёными глазами, после чего будущего диктатора прогнали по улице камнями. Кстати, эта же почти невиданная в Риме домашняя кошка-мурка была символом армии Спартака: её изображение помещалось на навершии значка гладиаторского легиона — там, где у римлян обычно была волчица.
— Что тут у вас ещё новенького?
Кошка проснулась и подняла голову, а баба пожала плечами:
— А что может быть новенького в таком заведении, как наше?
— Ты письмо читала?
— Да у меня глаза такие, что я даже вывеску прочесть не могу с первого раза, — почти возмутилась жительница лупанария. — Не смейся над старой своей подругой…
— Эх, было же такое хорошее время, — внезапно замечтался бывший солдат, — когда вся жизнь была впереди. Помнишь, нам казалось, что мы весь мир покорим. Я ушёл в легионы Мария …
— А я тебя ждала, — подхватила баба, — и до сих пор жду.
Парис чуть не поперхнулся супом:
— Да брось ты! Кому ты это рассказываешь?! Мне? Будто я тебя не знаю?! Никого ты никогда не ждала — даже своего этого Руфия, мясника, которого я прирезал как свинью, вернувшись из похода! Ты всегда плачешься как бедная-несчастная, а на самом деле циничнее тебя, голубица, во всём свете не сыщешь! Приветик потом передашь от меня… сама знаешь, кому. А нам скоро в обратный путь. Или в последний!

У всех равные шансы

Когда у любовников годами не складываются отношения, на помощь им приходит память. Теперь Парис готов был вспомнить почти всё, что происходило с ним (и с нею!) на протяжении 20 лет! Но женщина не была готова пересматривать прошлое. Она не считала свою жизнь неудавшейся. Как говорится в таких случаях, если тебе предлагают жарить сосиски — это значит, что тебе даётся один шанс. А если тебе предлагают не только жарить их, но и торговать ими, — значит, у тебя целых два шанса! Вот ей, в конце концов, и «предложили», обратив внимание, что она со своим женихом-уголовником ни на что другое рассчитывать уже не может. А социальные перегородки в римском обществе были столь прочны и вечны, что положение проститутки (и жарщицы сосисок в ресторане на первом этаже борделя!) представлялось чем-то несоразмерно выгодным и даже высоким, — например, в сравнении со статусом уборщицы помещений, работающей наравне с рабынями и несущей точно такую же ответственность перед хозяином, как и они. К тому же древнеримские «лупы» неплохо зарабатывали и относились к своему ремеслу с определённым пиететом. И ещё бы! Ведь «сам» главный оппозиционер Рима страшный сенатор Луций Сергий Катилина регулярно бывает в их заведении, и он никогда не стеснялся одаривать знакомых женщин чем-нибудь интересным и неожиданным. Например, он им подарил кошку. А кошки по римским улицам не бегают — это ведь очень редкий заграничный зверёк. Да! И стоят они немаленьких денег — так?

Когда Парис снова перешагнул через порог дома Катилины, все рабы уже спали. Привратник-сириец в металлическом ошейнике с неприличной надписью долго ругался, запирая за ним дверь. По хозяйским апартаментам многозначительно вышагивал нетрезвый комкор Гай Канниций и делал вид, что читает греческие стихи. На самом деле он с глубоким чувством, с толком, с расстановкой и с присущими только ему актёрскими интонациями объяснял такому же пьяному Катилине, что политический процесс в Римской республике окончательно зашёл в тупик... Сейчас, по прошествии почти года, Сергий Каталина вспоминал визит послов Спартака почти как анекдот, как некое смешное недоразумение, однако принесённое Парисом письмо до сих пор хранилось в специально оборудованном тайнике внутри несущей стены дома — вместе со многими другими компрометирующими хозяина бумагами! Уже не было на этом свете ни бывшего солдата Париса, ни говоруна Гая Канниция, а письмо по-прежнему тихо лежало в тайнике, почти никому не нужное. В нём Спартак ещё раз уговаривал Катилину взять на себя ответственность за исход военных действий. А Катилина, наоборот, дабы отвести от себя всякие подозрения, предлагал свои услуги олигарху Марку Крассу. В конце концов, Красс назначил его на легатскую должность в своей армии, и Луций Сергий Катилина просто вихрем помчался на Сицилию — качать права с претором Гаем Верресом, с которым он был знаком с самого раннего детства! Они когда-то дрались чем только можно, во всех древнеримских песочницах — тузили друг друга совками и вёдрышками! Теперь Веррес и Кателина были довольно уж немолодыми мужчинами с весьма солидным жизненным опытом, но их отношения за столько лет так и не подобрели.

А потом был целый год угрюмого мужского пьянства и борьбы в сенате, борьбы в сенате и снова угрюмого мужского пьянства. Окончательный разгром армии Спартака не обрадовал римскую оппозицию. И Катилина тоже не обрадовался, когда Помпей уничтожил последние четыре легиона восставших, которыми пробовал руководить Публипор, бывший начальник полевой канцелярии Спартака и хранитель многих его секретов. Самого Публипора спрятал у себя Гай Тауриний — тот был крайне нужен римским оппозиционерам! — но потерянной армии было уже не вернуть, как и потерянного времени. К тому же вслед за разгромом началась «реакция» со стороны принцепса сената авторитетного старика Валерия Флакка, не всегда злая и обстоятельная, однако едкая и вдобавок сопровождавшаяся обильным клеением ярлыков, и без того заслуженных. Главному оппозиционеру Рима Сергию Кателине припомнили буквально всё, в чём он был «виноват» прям с момента своего рождения! А человек он был колоритный. К таким, как он, гражданам надо привыкать как к лохматым паукам из тропиков: он был мужчина высокого роста, широкого коряво-мужественного телосложения, с полным и бледным морщинистым лицом и с сильной краснотой вокруг глаз. Что это за такое странное лицо?
А взгляд Луция Сергия Катилины был подобен молнии. Он буквально пригвождал к полу, — впрочем, как и его знаменитая на весь Рим грубость и вспыльчивость... Дурная слава о нём ходила со времен Суллы Счастливого. Еще до введения диктатором проскрипционных списков он убил своего брата, чтобы завладеть его имуществом: братик гулял с кем-то неназванным по берегу Тибра, а потом нашли его тело с ножевым ранением в спину! В дальнейшем Сергий Катилина попросил внести этого родственничка в список словно живого, что и было успешно сделано. В общем, он избежал суда. В благодарность за это Катилина выследил и убил одного из видных сулланских противников — Марка Мария Гратидиана, бывшего двоюродным родственником лидера популяров, притом он убил его так, как совершались только ритуальные жертвоприношения. Его голову он, капитально пьяный, принес в подарок Сулле, а затем пошёл в храм Аполлона и вымыл там окровавленные руки в священной кропильнице.
Помимо всех этих преступлений Сергия Катилину (фамилия переводится как «щенок») обвиняли в сожительстве с собственной дочерью, а потом с некоей Фабией, сводной сестрой жены Марка Цицерона — жрицей-весталкой; обвиняли в убийстве своей первой жены и её брата Квинта Цецелия, а потом и своего собственного сына от первой жены, яростно выступавшего против второго отцовского брака: Кателина хотел жениться на некоей Аврелии Арестилле, простолюдинке, которую очень хорошо знали в грязных лупанариях торгового района Субура. А ещё за ним числились крайние злоупотребления в бытность претором в Африке. Там уж Луций Сергий Кателина продемонстрировал не меньшие таланты и способности, чем его «песочный» собрат Гай Веррес, занимавший в то время должность претора прямо в Риме, в столице Республики! В общем, нехороший человек был этот Катилина, «редиска» какая-то... Но чем же, спрашивается, он был столь привлекателен как для современников, так и для потомков? Соратник Цезаря Гай Саллюстий Крисп писал о нём, как о предельно аморальном человеке с криминальными манерами, но в его книге «О заговоре Катилины» прямо написано, что человек он был сильный, активный и самостоятельный. Но — очень крикливый и неожиданный в поступках. Примерно то же самое писал недоброжелательно настроенный Марк Цицерон, которому уж точно выпивать с ним никогда не приходилось. А пил Сергий Катилина почти запоями.

Сейчас под начальством главной древнеримской «бабы-яги», которая всегда «против», находился отряд из 300 спортсменов-гладиаторов. Это они, кстати сказать, сопровождали Цезаря в его первой поездке на юг Италии — в ставку Марка Красса. А далее они наводили порядок в Сиракузах, зверски расправляясь с недовольными, стоявшими за спиной Гая Верреса. Под раздачу попали какие-то вольноотпущенники из его свиты и некий артист, которого претор приволок из Рима, но только не сам претор. Тот, наоборот, внезапно «поумнел» и обратился к Крассу с продолжительным посланием, в котором клялся в любви к «сенату и народу Рима». В последствии этот жлоб и жулик ещё попадёт под огонь и вынужден будет удалиться в изгнание, выплатив один из рекордных по тем временам штрафов, но на тот момент его союзный договор с «полпредом» Красса легатом Кателиной (союз с острыми ножами за поясом) казался почти непробиваемым.
А потом начались бесконечные выборы — то на одни должности, то на другие. Вечный город Рим напоминал муравейник, в который свалили большую кучу коровьего дерьма — это, если выражаться в меру корректно! Кателина мог бы выразиться и грубее. В город прибыло множество сулланских ветеранов, традиционно весьма политизированных, а также вчерашних легионеров Марка Лициния Красса — многие из них до сих пор считали себя как бы его «армией», но кого эта армия поддерживала, знал только Кателина, претендовавший сразу на множество городских должностей и на высшую должность в Римской республике — должность консула. А следом за давно и недавно демобилизованными солдатами дико оживились клиентелы знатных фамилий. Бедноте всё равно терять было нечего: все они подолгу ждали каких-нибудь выборов, чтобы подороже продать свои голоса, и теперь старались использовать любую возможность хорошо нажиться. Страсти подогревал Катилина, носившийся по Риму верхом во главе отряда своих персональных гладиаторов. Цицерон тоже передвигался по городу не иначе как на колеснице и во главе многочисленного отряда своих вооруженных клиентов, притом его «боевики» недвусмысленно задирали бойцов Катилины. На каждом форуме оглушительно орала какая-нибудь «электоральная группа» — «митинговщина» разливалась широкими зловонными ручьями. Казалось, еще бы немного «энтузиазма трудящихся» — и всё, покатятся чьи-то горячие головы, однако выборы прошли в общем без инцидентов.

Победу одержали клан Антониев (и Марк Антоний в их числе!) и тот же самый Марк Туллий Цицерон; последний лишь немного опередил Катилину. А кто всё это проплачивал? Марк Красс. Он только что сложил с себя полномочия соправителя Гнея Помпея Магна, поэтому лично из своего полуразрушенного поместья на юге Италии щедро оплатил все предвыборные страсти-мордасти конкурирующих штабов и корпораций. Однако золото почти легендарного олигарха оказалось потрачено почти что впустую. Увы, куклы не всегда талантливее своих кукловодов. Но с другой стороны, Красс прекрасно понимал, что Сергий Катилина — это гарантированная война. И это — почти гарантированные социальные конфликты, звучащие под спартаковскими лозунгами. «Вот только второго Спартака нам и не хватало!» — подумал в тот раз Марк Лициний Красс, воочию узрев орду лохматых гладиаторов, сопровождавших не всегда трезвого Сергия Кателину на всех общественных мероприятиях:
— Да пошёл он… туда же, где теперь этот Веррес!!!

Нехороший Гай Лициний Веррес как раз был только что сослан куда-то в провинцию. Штраф он заплатил, однако множество антиквариата и предметов роскоши, присвоенных им на Сицилии, всё же остались в полном его распоряжении, что станет впоследствии (согласно Ювеналу) причиной репрессий по отношению к нему и ко всей его фамилии со стороны «вторых триумвиров», в числе которых был и совсем молодой Октавиан Август. Хоть Веррес и не претендовал на должности во время выборной кампании, последовавшей за разгромом Спартака, тем не менее он тоже будет убит в 43-м году по приказу консула Марка Антония, октавиановского соправителя, притом убили его почти одновременно с самым активным участником тех выборов Марком Туллием Цицероном — вместе со своим песочным «другом детства»! Они, наверное, даже на тот свет прибыли одновременно, почти держась за руки. А Марк Антоний, чьё имя упоминалось историками в основном в связи с пьянками и спортивными состязаниями в голом виде, стал в ходе той кампании очень важным политическим деятелем Древнего Рима, и уже тогда он смог привлечь внимание Юлия Цезаря, верховного понтифика и другой точно такой же важной фигуры, только державшейся где-то глубоко в тени. Кстати, Марк Антоний был консулом целых три раза. В общем, если он и пил вино, то не в таких количествах, как Сергий Катилина. Марк Антоний — дед Клавдия, прадед Калигулы и прапрадед Нерона. Веселая у них компания, не так ли? В гинее они пребывают где-то рядышком.

Вскоре после выборов Марк Красс и Катилина встретились на одном из римских форумов. Они с улыбками пожали друг другу запястья. Марк Красс только что приехал с юга — из своих разорённых спартаковцами поместий, и выглядел очень неважно. Разговор был натянутым — разговор двух неудавшихся политиков: Катилина всё «валил» на Цицерона с его обширной «группой поддержки», а Красс мысленно подсчитывал убытки. И то, и другое никак его не радовало. Он-то надеялся хотя бы за спиной скандалиста Катилины проникнуть во власть и там как-то поправить дела, но и это никак не получилось. Но с другой стороны социальная демагогия в стиле марианских популяров-демократов двадцатилетней давности и сознательная игра Катилины «в спартаковцев» тоже никак его не устраивала.
Однако Марк Красс не уставал повторять:
— Да, Луций. Несомненно, ты был очень близок к победе, и на следующих выборах обязательно получишь консульство ...

Красса сопровождали две собаки, очень похожие на современных ротвейлеров. Катилина гулял с воспитанницей подруги своей Семпронии — с рабыней по имени Нона, лицо которой скрывала вуаль. Отцы-сенаторы приехали сюда на лёгких и малоудобных, однако весьма скоростных четырёхколёсных колесницах, которых следовало бы считать самыми первыми каретами на планете. У каждого было по четыре чёрных коня в упряжке — это считалось нормой. Для большинства современных людей «комильфо» и нормы поведения — это что-то совершенно неприемлемое в условиях, когда каждый поступает так, как ему заблагорассудится. Но в Древнем Риме всё было совсем не так. Там люди вели себя и представляли в неких определённых пределах, и — строго по регламенту. Одевались все патриции почти одинаково — у всех были одинаковые тоги с красной каймой — однако впереди колесницы сенатора-олигарха Марка Лициния Красса бежали его любимые собаки, а просто сенатор Луций Сергий Кателина брал с собой на прогулку красивую женщину под вуалью.
— Это ещё не проигрыш! У меня есть кое-какие планы. Что ты намерен предпринимать? — тихо спрашивал Красс. Их разговор происходил, конечно же, не без свидетелей, однако свидетели обязались молчать в тряпочку — а особенно травильные собаки.
— А я не собираюсь молчать, — запальчиво заявил Катилина, — и завтра вечером у Марка Порция Леки на улице Серповщиков соберутся друзья …
Сенатор Марк Порций Лека был до того знаковой фигурой римского «света», что у Марка Красса не было никаких сомнений.
— Дионисалии? — догадался Красс. Тайные поклонники Диониса были заметной силой в Древнем Риме. — Ох, осторожнее, Луций!
— Мы больше не собираемся в доме банкира Эзефора, — ответил Катилина. — Там замечена слежка, поэтому мы выбрали надёжное место для собраний.
Красс как бы между прочим сказал ему:
— Гней Корнелий Долабелла много рассказывал о ваших странных собраниях…
Прошла минута тяжёлого молчания, после которой Катилина ответил:
— Гай Веррес тоже бывал у банкира Эзефора, и именно после него мы и заметили слежку. Кто-то заработал свою проклятую тысячу сестерциев, почти ничем не рискуя. Но теперь всё будет иначе. Мы вышвырнем всех болтунов и шпионов в Тартар!

Где-то там, глубоко внутри, Марк Лициний Красс отлично его понимал — в конце концов, благородный род Сергиев так захудал и облез, что стал напоминать старого деревенского козла-производителя, которого волокут к ближайшей выгребной яме, чтобы отправить на тот свет со всеми почестями — однако соглашаться с чьими-то политическими амбициями и входить в чьё-то положение — это ведь не всегда одно и то же, правильно? К тому же Катилина мало напоминал «осколок прошлого» — он считал, что будущее только за ним, оппозиционером, и ему подобными. Вообще-то, время показало, что он не ошибался. И быть может, именно поэтому личность Луция Сергия Катилины столь притягательна.
— Я приду, — пообещал Марк Красс и немедленно направился к щедро раззолоченным носилкам-летике некоей молодой дамы — та помахала ему ладошкой в перстнях, чуть отодвинув занавеску. — Луций Сергий Катилина издалека пожелал Крассу удачи. Первыми к ней подбежали собаки. Дама погладила их по носам.

Пешком в гости

Путь был не близок, и всё это время Марк Красс мысленно ухмылялся. Он знал примерный список «друзей» Катилины и знал, что это в основном болтуны и банкроты, как, например, народный трибун Луций Бестиа, не менее горячий «спартаковец», чем сам Катилина. Но среди них были и очень серьёзные люди, карьера которых так или иначе вертелась вокруг личности Марка Туллия Цицерона, недавно ставшего одним из двух консулов Республики, — например, сенатор Луций Кальпурний Писон-Цесоний, которому суждено было отправить Цицерона в изгнание, профессиональный оппозиционер Публий Корнелий Лентул Сура, впоследствии задушенный по приказу Цицерона, идейные революционеры-законодатели и противники Цицерона — Гай Манилий, Гай Корнелий Цетег, (казнённый по приказу Цицерона), и Авл Габиний Непот, тоже выступавший за изгнание прославленного сенатского соловья из пределов Вечного города. Что их объединяло, кроме родства и принадлежности к патрицианскому сословию? Их и ещё с десяток оппозиционеров-сенаторов объединяла принадлежность кружкам братьев-дионисалиев, к которым принадлежал некогда и лидер гладиаторов Спартак. Сейчас его роль в этом обществе играл выходец из плебеев Гай Тауриний, популярный и состоятельный артист цирка, силач и «алконавт», каких ещё поискать надо. Но он был чрезвычайно близок к лидерам братьев-дионисалиев — к вождям, не носившим патрицианской тоги. Он вырос среди них, самых простых рабов и римлян, участвовал с юных лет во всех мистериях этого загадочного религиозного ордена Древнего Рима, и был точно таким же идейным демократом, как и сам «брат» его Спартак.

Ещё в этом пьяном обществе можно было видеть и высокомерного аристократа Гая Антония, старшего брата другого Антония, которого все очень хорошо знают. Только что он победил на выборах, стал консулом и соправителем Цицерона и готов был выступать в роли благодетеля для всех этих «неудачников», пивших и гулявших в доме лидера патрицианской оппозиции. Он тоже плохо настроен по отношении к Цицерону. Цицерон — оратор и юрист, знаменитость, а Гай Антоний… кто он такой? Пьяная апатичная личность и братик известного гуляки? Но пройдёт немного времени, и он на пару с тем же Марком Туллием Цицероном уничтожит уже самого Сергия Катилину, прежнего своего единомышленника. Как известно, основное правило всех заговорщиков звучит примерно так: «Что знают трое, то знает свинья». Шпионы говорят об этом ещё проще: «Дольше живёт тот, кто работает один!»

В общем, Марк Красс шёл в гости к людям, с которыми лучше было не связываться. Что его там интересовало? Он искал союзников для предстоящей борьбы с Гнеем Помпеем Магном — вот о ком римляне быстро забыли, увлекшись выборами и оппозиционной борьбой в триклиниях. Все эти сенатские соловьи Цицероны и прочие Антонии не представляли серьёзной угрозы для «его препохабия» римского капитализма, поскольку они были такими же спекулянтами, как любой из рода Крассов. Римская республика «кончалась», и теперь надо было определить длину пути до конечной станции: это будет скоро или не очень?
А главными кандидатами на все посты в умирающей Республике он видел или спекулянтов, или профессиональных военных типа того же Помпея. Но готов ли он был делиться властью с Помпеем? Нет, не готов. Что до Катилины, то Катилина смотрел так далеко, что даже у Красса голова кружилась. Марк Красс, к примеру, не был знаком со Спартаком, хоть и провоевал с ним немало времени, однако считал Спартака личностью фееричной, утопичной, неспособной к серьёзному мышлению. Это разве ж можно сколько-нибудь всерьёз отрицать кривую военщину и власть наличных денег?! Нет, деньги счёт любят, а фантазёр-полководец — это и вовсе недоразумение, каким и был, в общем-то, этот фракиец, звезда древнеримского цирка. Он был человек талантливый и сильный, признавался Марк Лициний Красс, но увлечение сочинениями Гая Блоссия, а также плебейством и равенством — это как-то не заслуживает таких высоких лавров, какими владеют полководцы.
— Cal est… Gravis nоn est esse tantum… — произнёс Марк Красс. — Нет, это — дерьмо! Серьёзные люди так не поступают.
В последний момент он отказался идти к Катилине.