Долгая жизнь с точки зрения стыда и совести

Шел бодрой походочкой по улице, как и требуется для здоровья. 

И день был для этого тоже пригожий – тепленький, безветренный. В общем, жизнь в эти минуты радовала.

И вдруг – совершенно непонятно с какой стати – померещилось мне, что навстречу идут тени моих давних мертвых товарищей.

Ну, это еще как-то объяснить можно, поскольку человек я, склонный ко всякого рода мрачным фантазиям даже в самые радужные моменты.

Но вот что особенно странно – завидев их, я почему-то почувствовал какую-то неловкость, как-то стыдно мне стало, что застукали они меня таким бодрым и целеньким. Была даже мыслишка ускользнуть от них, сделать вид, что не заметил...

Картинка эта, конечно, быстро улетучилась, но вопрос остался: чего я, собственно, так смутился? Что живой еще, когда они уже давно мертвые? Выходит, что так – других причин у меня для стыда нет. Так это я еще им на обычной прогулке попался. А если бы в поликлинике или в фитнес-центре? – «Ага! – крикнули бы они – здоровьицем своим драгоценным занимаешься, хочешь подольше пожить!..» – Или, скажем, –­ не дай Бог! – засекли бы меня на каком-нибудь квази-важном совещании о повышении, усилении и т.п. – Да я бы со стыда сгорел, что в таком уже почтенном возрасте продолжаю во всей этой показушной говорильне участвовать?! 

Получается, что долго жить, по крайней мере, как я живу – стыдно? А я ведь, между прочим, еще далеко не худший экземпляр из долгожителей. Я и выгляжу очень даже неплохо, то есть не порчу столичную эстетику, меня мужчиной еще называют, а не старым хрычом, место в метро, слава Богу, не уступают… Жить можно.

Но надо все же признать: каждый долгожитель, как ни выгораживай его, ни называй молодцом – это большой эгоист, холит себя, как богатую невесту, от всего неприятного огораживает, всякие таблеточки для омоложения пьет...

А если уж совсем строго – еще и трус. Никогда не рискнет, не полезет на рожон, лишнюю рюмку не выпьет, чтобы инсульт не хватил. То есть, здоровье становится для него главным приоритетом. И во всем теперь должна быть умеренность и аккуратность по-молчалински – как же тут не завибрировать перед мертвыми дружбанами!? У них-то было все не так. Пожили мало, но зато круто, без удержу, давление каждый день не мерили… И баб было больше, чем у меня за всю долгую жизнь. Поэтому при такой встрече со мной они, конечно же, были бы по-мужски в выигрыше.

Глянули бы на меня с усмешкой и спросили с высоты своего положения: «А ты все коптишь небо?.. Ну и что тебе это даёт, если кайфа от жизни уже не получаешь?..» 

А я бы по привычке оправдывался: да я еще, мол, не старый, вон у нас сантехник работает, так ему уже за сотню лет, меня сынком называет… 

Я ведь только сейчас, кажется, понял весь сарказм горьковской фразы, что человек – это звучит гордо. А так бы и умер в иллюзии…

Мне бы еще хотя бы годочка два-три, чтобы внучку на ноги поставить и за какого-нибудь состоятельного иностранца замуж выдать, да и вообще сказать, что я обо всем этом думаю… 

А они бы, слушая меня, снисходительно похмыкивали...

Да уж, мало кто там, на небесах, будет рад увидеть меня еще таким живехоньким. Чужой я им теперь – и чужой, и смешной со своими жалкими увертками. Впрочем, может, и позавидуют втихую, все-таки жить даже в проклятой старости – лучше. 

Разве что с мамой покойной такого непонимания не было бы. Вот она бы точно порадовалась за меня, что еще живой.