Александр Росляков. Как нам вернуть, как птиц после зимы, родные самолеты?

После школы я так и не смог выбрать, куда поступать – влекла и техника, и литература – и ради брони от армии отработал год на огромном московском авиазаводе «Салют», в новом цеху программных станков, по части электроники, смысля в ней с былых занятий в радиокружке Дворца пионеров. Выпускали мы лучшие в мире двигатели для истребителей, с которыми те могли огибать чуть не любой рельеф, для чего требовалась мощность колоссальная при минимальных габаритах. И я на личном опыте познал, что нужно для того – и почему сегодня то же самое недостижимо.

А нужно перво-наперво – то, что называется сложением усилий всех единой цели ради. В нашей группе по электронике из 8 человек все, за исключением одного блатного паразита, искренне радели за наш цех – и даже в пивной после работы спорили запальчиво, как лучше сделать что-то в нем. Была тут и своя корысть: за рацпредложения платили премии, я тоже заработал не одну, но все-таки на первом месте был благой порыв. И вот какие две самые ценные вещи сделали мы с моим старшим наставником, спецом с институтским образованием, тем порывом одержимые.

Первая – счетчик импульсов своей конструкции. Все команды станку с программным управлением дают электрические импульсы, и устранение отказов электроники, чем занималась наша группа, то и дело требовало их подсчета. Для чего у нас был огромный, очень сложный, с кучей лишних для нас функций прибор ценой с автомобиль, откуда-то из космической отрасли, который мы с трудом катали на его тележке. Но главное – он давал то и дело сбой на импульс-другой, для его прямого назначения не страшный, но нас это заставляло пересчитывать все снова. За этим монстром еще все время была очередь – и мы решили сделать свой аналог, бессбойный и раз в сто дешевле и легче, чтобы носить как портативный магнитофон.

Принципиальная схема его была для нас элементарна, собрать все мы решили из готовых элементов для станка, сложность засела в мелочах. Какой и из чего сделать выпрямитель для питания, чтобы и предельно мал был, и не грелся, в каком корпусе и как угнездить все вместе с лампочками-индикаторами...  С месяц возились, спорили до хрипоты, даже слегка ругались, потом мирились – вышло на загляденье! Весь килограмма в два всего, ясно видные циферки; ребята бегали с нашим счетчиком легко, уже за ним очередь занимали, загнав старый в угол пылью зарастать. И больше премии за него нам грел сердца вид полного его успеха. Мы даже уже в пару дней собрали еще такой же, вконец сняв прежнюю с проблему с этим делом.

Второе оказалось сложней неизмеримо – хотя свелось, как это порой бывает, к самой простоте. У всех 60-и станков нашего цеха был один странный сбой, случавшийся раз в день или в неделю. Сорный импульс – который в процессе точения детали не значил ничего, будучи ценой меньше микрона, но при выборе инструмента, скажем, вместо сверла под номером 12 резца номер 13, мог поломать деталь и даже шпиндель или суппорт. Откуда он брался – никто не мог найти. Возник – потом опять день или всю неделю чистота. И мы решили раскрыть эту тайну тайн.

Что только ни делали, разбирали после сбоя весь шкаф управления размером с платяной, вынимали из него все полста блоков, проверяли каждый, толку – ноль. Словно какой-то бес шалил – но мы в него не верили, верили только законам физики, по которым у любого явления должна быть причина. Но не было ее! Мы опять спорили, ругались, несколько раз клятвенно бросали свои пустые поиски, но через день-другой звонили друг дружке чуть не среди ночи, озаренные новыми идеями...

Больше 2 месяцев у нас на эту муть ушло, мы вымотали все нервы, стали зло огрызаться на ехидные подначки товарищей по группе и ее начальника, следивших за нашим сизифовым трудом...

И все-таки нашли разгадку! Уже не помню, как именно и кто первый из нас к ней подошел – но оказалась она, как я уже сказал, проста до слез!

При работе токарного станка на его резец подается струя эмульсии – особо текучей и теплопроводной жидкости для охлаждения, без которой деталь будет плавиться, а резец быстро сгорит. Выдвижное ограждение с окошком не спасало от нее, она все равно разбрызгивалась вокруг, даже уборщица постоянно вытирала ее шваброй с тряпкой. А часть проводов шкафа управления лежала прямо на полу – и эта эмульсия имела коварный дар ползти вверх по проводам, испаряться и создавать высоко над полом, где попадались открытые контакты, очаги проводимости. Невидимая искра – и вот он, сорный импульс! С помощью простой салфетки мы все это уличили, подняли с пола провода и замазали лаком открытые контакты. И эти сбои прекратились, а производительность цеха выросла чуть не 5 процентов, кто понимает – величина огромная!

Зачем я так подробно расписал все это? Чтобы передать ту атмосферу, что царила не только в нашем цеху, где с нашей группой заодно механики, технологи и программисты ставили на ноги новое дело – но и в других цехах завода. У нас у всех была уйма претензий и к его начальству, и к самой советской власти, разводившей в телевизоре и на партсъездах всякую брехню, а по зарплатам – целый гамбургский счет. Но где-то в самой сердцевине сидел знак какого-то капитального согласия с основой всей родной махины – на чем и держался успех наших движков, в изготовлении которых участвовали тысячи человек. Во всяком случае в пору моей работы на «Салюте», откуда я ушел на филфак МГУ, хотя мне за мои успехи предлагали без экзаменов профильный ВУЗ и следом лучшую карьеру на заводе.

Но я сделал свой выбор, сохранив на всю жизнь огромное тепло к своему цеху, где работал далеко не за одну корысть. Скажем, за поимку сорного импульса нам вообще не заплатили, потому что наше открытие не вошло в стандарт рацпредложений. Но нас это мало огорчило – ведь мы старались для родного цеха, как для дома своего. Вот это и есть то, чего сегодня нет и без чего большие, сложносочиненные проекты, требующие особой внутренней сцепки, спайки – неосуществимы.

Да, есть холуйская покорность с дутой патриотикой, но опираться на них в большом и сложном деле – пустой труд. Презрение власти к народу через кривые выборы, дрянную медицину и образование, стремящиеся не вылечить и обучить, а ободрать – и сеет нынешний карманный шиш. У нас же на «Салюте» были такие курорты за копейки для трудяг, такой профилакторий, что люди после них сияли, говорили: «Чудо! Сказка!» Ну и еще много чего – и наводившего ту сердцевину, без которой сыпется все сложное и не способное держаться на одном палочном контроле.

Сегодняшние кривь и кось, идущие с самого верху, родят такое отторжение, с каким все, что плохо лежит – в карман, и да что хорошо – туда же, подстать высшему ворью. Никто и пальцем от себя не шевельнет, а почти 3 месяца убить, как мы с другом, на адов труд до нервных срывов не личной поживы, а общего дела ради – кому сегодня в голову придет?

Вот потому-то уже 30 лет, как самолетов своих нет – как и компьютеров, автомобилей со своей начинкой и много чего еще. Конечно, можно вон из кожи сделать что-то сложное – с запредельной себестоимостью и самого отсталого пошиба – когда всяк прет свою былинку на себя. Но толку с того будет чуть, поэтому все, что сложней гвоздя, да и гвозди тоже – из Китая, Кореи, Сингапура и «параллельного импорта». И самолеты свои, по которым мы некогда были в первыми в мире, к нам назад, как птицы с юга после зимы, не прилетят – пока наш климат вновь для них не станет теплым. И не вернется то, о чем я здесь рассказал – и что царит сейчас, на свой, понятно, лад, с зарплатами под миллион на наши и с могучей профсоюзной скрепой, на Боингах и Эйрбасах.