Table-talk: «Щедрость сердца» Бориса Пастернака, с ремарками

Игорь ФУНТ

«Мне Брамса сыграют, — тоской изойду…»

Пастернак не был бы Пастернаком в том виде, — в каком его знает мировой читатель — вне привязки к исторической взаимосвязи с культурой Европы. Понятно — славные образованнейшие родители. Понятно — издетства, как изрекал Вяземский, — он впитывал дух гениальности, свободы волеизъявления: от музыкантов-художников-искусствоведов, прозаиков-поэтов, настоящих мастеров, посещавших отчий дом.

Так, Рильке — по пути в Ясную Поляну (1899 г.) — не преминул заглянуть и к Пастернакам. На следующий год — снова заглянул. Борису — десять. Он уже «взрослый мальчик». 

[Ремарка на полях. Библиографы (наряду с самим Б.Пастернаком) утверждают, что Борис лицезрел Рильке «вживую» один лишь раз: на Курском вокзале и в поезде по пути в Тулу¹. (Хотя, собственно, Л.Пастернак пишет, мол, пересёкся с Рильке на какой-то станции меж Москвой и Тулой. Расхождения несущественны.) Конкретно насчёт «домашних» встреч я материала не нашёл. Но тем не менее — предположить такое «незафиксированное» домашнее событие вполне можно: почему нет?] 

Те встречи на всю жизнь остались в душе и творчестве, особенно в переводах, и особенно — в обширной корреспонденции с немыслимым количеством людей: О. Фрейденберг, А. Штих, С. Бобров, В. Брюсов, Мандельштам, Чуковский, В. Познер — двоюродный брат отца нынешнего телевизионщика Познера, мн. др. С Рильке же переписывался отец — Леонид Осипович Пастернак: протагонист европоцентристского взгляда на импрессионизм в искусстве рисования. Борис же — очертил Рильке в «Охранной грамоте» (1928—1931) — совместно с обширными немецким воспоминаниями. Кстати, раз уж коснулись… 

Пару слов об «Охранной грамоте»

Услышав о трагическом уходе Р.-М. Рильке, Пастернак и задумал развернуть о нём поподробней. В дальнейшем характеризуя «Грамоту» английскому переводчику Джорджу Риви 28 марта 1931 г.:

«Это — ряд воспоминаний. Сами по себе они не представляли бы никакого интереса, если бы не заключали честных и прямых усилий понять с их помощью, что такое культура и искусство если не вообще, то хотя бы в судьбе отдельного человека. <…> Эту книгу я писал не как одну из многих, а как единственную. Мне хотелось высказать в ней несколько мыслей, свойственных мне по ряду вопросов. Части этих вопросов нельзя было касаться. Остальные, которые можно было затронуть, я, вероятно, сформулировал недостаточно удачно. Книга вышла втрое меньше задуманного. Но и того, что осталось, достаточно, чтобы в моих глазах это было самым важным из всего, что я сделал. Я в этой книге не изображаю, а думаю и разговариваю. Я стараюсь в ней быть не интересным, а — точным».

Непосредственно с поэзией австрийского «пришельца» Пастернак познакомился в 1907 г. В студенческих тетрадях сохранились его первые попытки переводов из Рильке. Спустя много лет на вопрос о том, кем был для него Рильке, ответил: «Я всегда думал, что в своих собственных опытах, во всём своём творчестве я только и делал, что переводил или варьировал его мотивы, ничего не добавляя к его собственному миру и плавая всегда в его водах». — Из письма (по-французски) историку-филологу Мишелю Окутюрье 19 марта 1959 г.

Однажды Леонид Осипович поздравил Рильке с 50-летием (1925-й). В ответ на его поздравление Рильке написал в том числе и о том, что, дескать, читал намедни стихи сына Л. Пастернака — Бориса. Сухо так, без оценочных суждений. 12 апреля 1926 г., за несколько месяцев до ухода Рильке, Борис отправил восторженное послание: «…я обязан вам основными чертами моего характера, всем складом духовной жизни. Они созданы вами». — Рильке прекраснодушно отозвался 3 мая 1926 г., до крайней степени взволнованный «щедростью сердца» Пастернака. Отведшего ему «столь значительное место в своём духовном мире».

[Ремарка на полях. Первая часть «Охранной грамоты» напечатана в журнале «Звезда»-1929, № 8. Вторая-третья главы (с впечатлениями о трагической гибели Маяковского) — в «Красной нови»-1931, №№ 4, 5-6. Отдельным изданием в книге: Пастернак Борис. Охранная грамота. Л., 1931. Я так подробно указываю, потому что мне самому сие чрезвычайно интересно как редактору. Оттого — ещё немного уточнений…
Сохранился автограф второй и третьей частей повести и — две машинописные копии 1930 и 1931 гг.: всего текста. Окончательная машинопись с авторской правкой — в фонде ГИХЛ (изд-во худлита). В архиве «Звезды» — наборная машинопись первой части «Грамоты». Авторская и редакционная правки машинописи помогли восстановить цензурные сокращения в издании 1931 г., также не включённые автором фрагменты рукописи и «Послесловье», снабжённое отметкой Б.Пастернака: «Послесловье предполагал закончить. Остаётся недописанным, потому что упраздняется целиком и для печати не предназначается».] — «Упраздняется целиком…» — сетую я, нынешний. А ведь именно это и было бы любопытно: «Для печати не предназначается» — Вот бы и почитать! «Go to the archive!» — как говорится…

За представленными выше скупыми издательскими данными видится живой мятущийся человек, нервически переживающий происходящее за «окнами поезда»… Которому до главного события жизни, главной его книги — оставалось ещё достаточно, довольно много времени: по меркам человеческого бытия, конечно, — почти пятнадцать лет.

Кадры «воздушных путей»

Но продолжим небольшое наше повествование… Хоть оно и молото-перемолото сотнями филологов — юбилей обязывает. Итак…
Детская, подростковая домашняя «повседневность» в кавычках повернулась к Борису кадрами великого искусства — воочию, близко. Вспоминал, уже не юношеское: как в 1913 году к отцу пришёл один из отцов символизма Эмиль Верхарн, тому было под шестьдесят: казался очень уставшим, замкнутым. Леонид Осипович (ему тогда — 50 с хвостиком), молодцевато «окучивавший» модель, никак не мог расшевелить гостя: «Займи, пожалуйста, портретируемого, — обратился художник к сыну. — Дабы не застывало и не мертвело лицо». — Борис с «понятным восхищением» стал разглагольствовать сначала о само́м Верхарне. Потом робко спросил, слышал ли он когда-нибудь о Рильке? Позировавший тут же преобразился! Отцу и не надо было лучшего. Борис отметил: «Одно это имя оживило модель больше всех моих разговоров…» (Кадр из «Воздушных путей» Б. Пастернака)

И знаете, дорогой читатель… в открытой всемирной Сети я почему-то нашёл портрета Верхарна работы Л. Пастернака 1913 года, — плохо искал? — не исключено. Вероятно, вещь находится где-то в частных руках. Но…
Пару альбомных скетчей я таки выцарапал и сфоткал в одной из (великих) провинциальных библиотек, и чего мне это стоило — не спрашивайте. Фотки не очень качеством, хотя — тот самый 1913 (максимум 15-й) год — безо всякого подтверждения, что именно те рисунки (или эскизы), о которых упомянуто выше.

 
Л.Пастернак, Эмиль Верхарн

Далее был, как известно, Берлин… 1905—1906 гг. Вся семья, учитывая давние связи, вновь погрузилась в бескрайний океан немецкой культуры. Весна-лето 1913 г. — углубили «скорби», в том числе философские — в универе г. Марбурга. Под призором неокантианца Г. Когена, чуть не затащившего Бориса к себе на кафедру — достойно прожить «спокойные» грядущие годы — преподом по философии в центре Европы: Борис, подобно такому же европофилу Тургеневу, прекрасно знал англо-франко-немецкий языки. Но увы… Профессор Коген не убедил студиозуса, — как уважал говаривать в бытность свою Лесков. По окончании семестра Борис рванул в Италию — к путешествующей там родне. Жадно впитывая великое искусство Флоренции-Венеции. Что всенепременно нашло отражение в поэзии, автобиографических произведениях, скетчах. Ну, как пример — смотрите (слушайте table-talk) дальше…

Начало

В увертюре пути — 1915-м — Пастернак создал новеллу «Апеллесова черта». Эпиграф: в древней-древней Греции знаменитый художник Апеллес, перший друганец Македонского, навестил своего давнего соперника — тоже художника — Зевкиса. Но — не застав того, — оставил на стене автограф — простую линию. 

[Реплика на полях. Физически встреча та, рисованная Пастернаком, была невозможна: векторы жизни у них не соприкасаются. Зевкис же — вообще привык упражняться черчением линий. Чем, конечно же, не преминули воспользоваться в дальнейшем авангардисты Ротко, Малевич, Б.Ньюман.] 

  
Линеарность Марка Ротко, почерпнутая из глубокой древности

В свою очередь, Зевкис — отгадал, кто был гость, и — отплатил тем же. Эта вот тривиальная на первый взгляд линия — стала символом-воплощением высшей степени оригинальности, художественности. Если не гениальности… 

Дальше в рассказе...

К немецкому романтику Генриху Гейне, когда тот был в Пизе, пришёл — но никого не застал, как в эпиграфе: — итальянский поэт Раликвимини: из Феррары. Автор популярной поэмы «Кровь», также любовной лирики, посвящённой прекрасным феррарским женщинам. Перед этим он кинул Гейне анонимку, где намекал на связь Страсти с Кровью, выражая желание где-нибудь сойтись для разрешения неких своих диковинных, непонятных со стороны сомнений. 
Гейне — оставил клочок бумаги, дескать, отбывает в Феррару. Приложив в конверте фрагмент манускрипта — с описанием жаркой встречи Энрико с Рондольфиной. То — был намёк и призыв не только к поэтической, но и любовно-эстетической конкуренции. Сим образом Пастернак нашёл в притче «применение» своим недавним итальянским впечатлениям, — связав их с фигурой великого немецкого романтика. Но…
Персона итальянского соперника Гейне была, бесспорно, вымышлена: та фамилия появилась в ранних прозаических опытах Пастернака. Примечательно и то, что герой рассказа, как и сам автор, сильно колебался в выборе меж музыкой и — поэзией. Тем не менее фортепианные уроки детства воплотились в дальнейшем — в кинематографе СССР. Три больших советских картины:

• «Ирония судьбы, или С лёгким паром!». Стихотворение «Никого не будет в доме…»-1931;
• «Служебный роман». Стихотворение «Любить иных — тяжёлый крест…»-1931;
• «Старый новый год». Стихотворение «Снег идёт»-1957:

Снег идёт, снег идёт.
К белым звёздочкам в буране
Тянутся цветы герани
За оконный переплёт.

Снег идёт, и всё в смятеньи,
Всё пускается в полёт, —
Чёрной лестницы ступени,
Перекрёстка поворот.

Снег идёт, снег идёт,
Словно падают не хлопья,
А в заплатанном салопе
Сходит наземь небосвод.

Словно с видом чудака,
С верхней лестничной площадки,
Крадучись, играя в прятки,
Сходит небо с чердака.
<…>
Может быть, проходит время?
Может быть, за годом год
Следуют, как снег идёт,
Или как слова в поэме?

Снег идёт, снег идёт,
Снег идёт, и всё в смятеньи:
Убелённый пешеход,
Удивлённые растенья,
Перекрёстка поворот. 
                                   1957 г.

1920-е… Коротко

Поступил (и он принял) госзаказ на обзор ленинских публикаций на Западе. Согласился, но… Вновь очутившись в Европе, всенепременно и самозабвенно занимается искусством: типа «Не до Ленина в натуре!». — Несколько месяцев в Берлине (1922—1923) совместно с художницей-супругой Е. Лурье, также радужные беседы с родителями, жившими там же: погрузили нашего героя в безбрежную и — безальтернативную — культурно-художественную атмосферу немецкой столицы. Там были сделаны: 

• Программное произведение «Сестра моя — жизнь» (1922)
• Идёт активная переписка с эмиграцией
• Переписка с М. Цветаевой
• Поэмы «Лейтенант Шмидт», «Девятьсот пятый год», сборник «Темы и вариации» (1923), роман в стихах «Спекторский» (1925), цикл «Высокая болезнь».

Период конца 1920—начала 1930-х гг. — краткая вспышка безоговорочно-официального признания. На первом съезде Союза писателей СССР в 34-м Бухарин просил руководство назвать Пастернака лучшим поэтом страны Советов! Апогеем же «прекраснодушных» 20-х, перетекающих в 30-е, считается участие в парижском Международном конгрессе в защиту мира и культуры (1935). Что позволило ему лично познакомиться со многими выдающимися евро-представителями авангарда левой(!) ориентации. Увы, это был последний год заграничной свободы — далее он оставался исключительно в Союзе: бессонница, Ахматова, Сталин, родное Переделкино…

Музыка — предтеча переводов

Имея довольно основательное музыкальное образование, Б. Пастернак пытался сочинять. А… давайте-ка, кстати, послушаем пару его прелюдий: «Ми-бемоль минор» и — «Соль-диез минор» (1906):

Будучи по изначальной профессии музыкантом, довольно профессиональным, я добавлю: это — очень хорошая, ребята, работа — блестящая партитура! В конце второй минорной прелюдии — слышатся вполне себе оптимистические мажорные нотки, аккорды… Увы, это же самое начало. Все Пастернаковские горести и беды — впереди. Впереди. Впе-ре-ди. Ему нет и двадцати… Отсюда — явный мажор в конце.

Его крайняя восприимчивость к европейской музыке, навыки с ней «разговора» — формировались под влиянием маминой игры на пианино: в поэтическое наследие он внёс стихи, свидетельствующие о рефлексии внутренних Муз. Чрезвычайно насыщенных метафорами, косвенными, туманными сравнениями-ассоциациями. Они — априори неподвластны выявлению их подоплёки — исторической, музыкальной, не суть… Читая, к слову, «Бетховена мостовых», можно только догадываться, что в художественном мире произведения — на улицах и площадях — слышны волшебные звуки бетховенской сонаты, доносящиеся из окон филармонии. 
Столь же трудно, скажем, обнаружить чёткую связь содержания с названием в стихотворении «Скрипка Паганини», — где доминирует сугубо нотная терминология: в перспективе модальных реминисценций — с переживаниями Любви. Там звучат мнемоники «пассажей», «анданте», «адажио»: с «загрубевшей от музыки коркой…» — Да, вот она — непрерывающаяся связь: мелодии с личным; грубого своего — со светлым сценическим. Где переживаемый семейный кризис интерполируется во внимание к вариациям Брамса — во время отдыха в Ирпене под Киевом (лето 1931-го): в сочинении «…когда-нибудь в зале концертной».

В.Авдеев, Б.Пастернак (1942–1943). Л.Пастернак, сын пишет письмо (1919). Л.Пастернак, сын на фоне Балтики (1910)

Работа над переводами Гёте и Шекспира подвигла Пастернака к собственной трактовке некоторых персонажей классики. Пишет циклы стихов, всего лишь в некоторой степени относящихся(!) к «Фаусту», «Гамлету». Вообще к трагедии Гёте он обращался в 1919 г. в стихах «Мефистофель», «Маргарита», «Любовь Фауста». — Очень вольные ассоциации — далеко и далеко не версификация известных литературных типажей, сюжетов-конфликтов. Мизансцен. А — Гёте как импульс. Гёте — лишь наблюдение за эмоциями непосредственно Пастернака, не более… 
Но, — присовокупим, — творчество гениального английского драматурга привело к созданию уже более встроенных в тематику виршей, не столь отвлечённых, как гётевские: «Уроки английского», «Шекспир» (1919). Ну и, естественно, — открывающий рифмический цикл Юрия Живаго — «Гамлет»: во время работы над «Доктором Живаго» (1946). Через четверть века почти… Где «Гамлет» не связан с содержанием драмы либо образом главного героя, но — скорее связан с игрой на сцене, подмостках — подоплёке творчества. Жизни — внутри роли, требующей самопожертвования. Там же — по-булгаковски — важнейшей параллелью к гамлетовской: выступает тема крестной муки Христа… Ипостасью боли. Мучений — за род человеческий. 
В «Шекспире» же — Пастернак (запоздало) спорит с протагонистом о восприятии элитарного искусства — чернью. В «Уроках английского» — даёт субъективную интерпретацию переживаний шекспировских героинь — Офелии с Дездемоной — пред лицом приближающейся Смерти с большой буквы. Утверждая их всенепременную связь с природой вообще и — искусством в частности. 

Париж. Бальзак

«Он оградился от забот шестой главою от Матфея».

1927 год. Зарождается стих «Бальзак». Там — буржуазный, до внутренней дрожи, Париж — эксплицируется в «крещендо» исканий Бальзака. Он пытается заслониться, найти защиту от посягательств в… евангельских мудростях. А смысл? Читаем в Библии: «Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своём: довольно для каждого дня своей заботы». — Библия, восточная, античная мифологии, художественное творчество многих народов — всё является эпохальным элементом мысли Пастернака. Мировая культура, как и тотальная природа — Nature, — стали неисчерпаемым источником Пастернаковских олицетворений-обобщений, гипербол, метонимий, эпитетов-сравнений.

Все, абсолютно все произведения Пастернака, вдохновлённые протуберанцами Европы, свидетельствуют о том, что поэт в совершенстве владел её гигантским духовным наследством: литературных строк, палитрой музейных красок, архитектуры… Но — не подражал первоисточникам, а — воспринимал их толчком к собственным переживаниям, рефлексиям. Представлениям, вплоть до сценических перформансов — с той же Ахматовой, «царицей молчания». Богатства литературы, живописи, музыки явились исходной точкой для экзистенции воображения. И, попадая в художественный Пастернаковский Космос, подчинялись «верховно»-галактической концепции, — будто бы перевариваясь сами в себе: — постепенно, неспешно обрастая этическими принципами большого русского поэта: Бориса Леонидовича Пастернака. 

Затем — война, Вождь, Мандельштам, инфаркт, нобелевка… Но это уже совсем, совсем другая история, уважаемые господа. Совершенно — иная. Спасибо!

Примечание:

^1.«Перед самой отправкой… подходит кто-то в чёрной тирольской разлетайке». — Встреча Рильке с Л.Пастернаком произошла 17 мая 1900 г. Рильке со своей спутницей, нем. писательницей Лу Андреас Саломе, направлялись в Тулу к Л.Толстому. Л.О.Пастернак известил их о времени, когда Толстой будет в Ясной Поляне. Эта встреча отмечена также в кн.: Пастернак Л.О. Записи разных лет. М., 1975. Там же в «толстовском» поезде был подросток Борис.