Самый прекрасный монастырь Москвы(к 95-летию взрыва Симоновой обители)

Серые существа, похожие на людей, с кувалдами и ломами, стекаются дружными колоннами с разных сторон. Они оживлены и радостны, они предвкушают торжественный миг. И новогодний мороз нисколько не остужает их задора… Прежде стекались в эти дни ко вратам древней обители богомольцы. На Рождество столь много бывало их, что полным-полны стояли древние храмы, и от этого особенно торжественной становилась служба. Но нынешние пришельцы нисколько не походили на прежних людей, будто другого племени были они, племени, ещё не достигшего высоты эволюции, замершего на полпути. Зачем же пришли они? Для чего понадвинулись стаей, ощетинившись ломами и лопатами? На какого неведомого врага вооружились? Замер монастырь, не понимая, что же творит людской муравейник у его гордых башен, у неприступных стен, переживших на своём веку войны и разрухи, пожары и бедствия. Замер, не веря надвигающейся грозе. Да и как было поверить ей 560-летней обители!

СОЗИДАНИЕ

В середине 14 века Преподобный Сергий Радонежский благословил своего племянника Феодора, духовника князя Дмитрия Донского, «поставить монастырь на Москве». В ограде новой обители суждено было упокоиться и славным останкам созидателей ее иноков Пересвета и Осляби. Богатые раки их изготовлены были в 17 веке по указанию Императрицы Екатерины Великой. В ХХ безбожном столетии разоренное Старо-Симоново отойдет заводу «Динамо», и в Рождество-Богородицкой церкви над прахом богатырей полвека будут работать компрессоры...

Через 4 года после Куликовской битвы архимандрит Феодор был возведен в архиерейский сан и поставлен на кафедру Ростова Великого. Этим событием род преподобного Сергия навсегда духовно соединил родной ему город с Москвой. Святитель Феодор являлся крупнейшим иконописцем своего времени, украсившим образами многие церкви Москвы и Ростова.

В конце 14 века Патриарх Константинопольский взял Симонов монастырь под свое управление, и к началу нового столетия обитель стала одной из самых крупных и населенных на Руси. Судьбы многих русских святых и обителей тесно связаны с Симоновым. В его стенах начинали свой подвиг иноки Кирилл и Ферапонт, позже основавшие знаменитые Кирилло-Белозёрский и Ферапонтов монастыри.

В конце 15 века под Переславлем Залесским устраивается хозяйственное подворье Симонова монастыря, на месте которого вскоре вырос Николаевский пустынный монастырь на Сольбе. Эта обитель была основана по благословению архимандрита Варлаама, настоятеля Симонова монастыря, ученика преподобного Нила Сорского и будущего митрополита Московского и всея Руси.

Однажды митрополит Московский решил после соборной службы обойти обитель, благословить и напутствовать каждого насельника. В пекарне он застал юношу, задремавшего от усталости на лавке. Пальцы его правой руки непроизвольно были сложены в форме пастырского благословения. Владыка запретил будить послушника и предсказал, что тот сделается великим первосвятителем и столпом Русской Церкви. Десятилетия спустя спавший юноша стал святым митрополитом Ионой. Первым русским первоиерархом, возведенным на кафедру без участия Византии, которая желала видеть в Москве сторонника принятой ею Флорентийской унии грека Исидора, а вскоре и вовсе попала под владычество турок. С той поры де-факто начинается самостоятельный путь Русской Православной Церкви и становление Москвы, как Третьего Рима, хранительницы и столпа истинного Православия.

В этот период идейного созревания русского царства Симонов монастырь также играл одну из центральных ролей. При князе Василии Третьем здесь развертывается масштабная работа по переписи и переводу богослужебных и духовных книг, руководил которой прибывший с Афона ученый монах Максим Грек. Этот выдающийся подвижник до своего пострига учился в Париже, Венеции и Флоренции. Его наставником был знаменитый богослов Савонарола, яро обличавший многие преступления папства. Неистовый Савонарола дважды восходил на костер инквизиции, но оба раза небо заволакивали тучи, и огонь угашался дождем к изумлению толпы… В нашей истории Максим Грек получил прозвище «русский Савонарола». Он унаследовал непримиримость своего учителя. В Симоновом Максим сперва отказал митрополиту Даниилу в переводе церковной истории Феодорита, где содержались тексты писем еретика Ария, пояснив, что «сие опасно для простоты». В дальнейшем исповедник доказывал, что монастырям не должно владеть землями и крестьянами, поддержав таким образом нестяжателей Нила Сорского против их оппонентов, принявших сторону преподобного Иосифа Волоцкого.

Ученый монах также разработал основы русской лингвистики, как части философии. Он часто вел беседы и даже споры с высокопоставленными боярами на духовные и общественные темы. Так, вокруг о. Максима сформировался кружок «православных любомудров». Однако, такое свободомыслие вскоре вызвало недовольство Василия Третьего, и кружок был разгромлен. В ответ Максим Грек пишет в стенах Симонова письмо-трактат к Великому князю о принципах просвещенного абсолютизма, где утверждает необходимость человечного отношения к подданным и уважение свободы личности в рамках нравственных требований. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Василия, стало осуждение греческим монахом его решения заточить в монастырь свою бесплодную супругу Соломонию ради женитьбы на Елене Глинской. О. Максим провел в заключении более четверти века. В эти тяжкие годы он писал книги, слагал стихиры и каноны, которые поют на службах и сегодня, а также сподобился дара прозорливости. Свободу «русскому Савонароле» вернул лишь Иоанн Грозный, при котором Максим Грек завершил свой жизненный путь в Троице-Сергиевой Лавре.

При грозном Царе в стенах Симонова по преданию была собрана огромная библиотека, впоследствии исчезнувшая. Поколения москвичей рассказывали легенду о якобы существующим от Симонова до Крутиц тайном подземном ходе, где и сокрыта библиотека.

Разны бывали отношения обители с земными владыками, но во все поры продолжала расти и украшаться она. В 1593 году над западными воротами была возведена церковь в честь Спаса Преображения в память успешного отражения нападения крымских орд под главенством хана Казы-Гирея. В конце XVII столетия зодчие Парфен Петров и Осип Старцев выстроили одно из самых замечательных произведений русского зодчества – здание трапезной палаты, к которой пристроили жилые палаты для царя Федора Алексеевича, любившего бывать в этом монастыре и подолгу жившего в нем.

В XIX веке архитектор Тон возвёл огромную, высотой в сорок четыре сажени, колокольню, не имевшую равных в Первопрестольной.

Редкий монастырь мог состязаться великолепием с веками слагавшимся ансамблем Симонова. Это чудо русского зодчества было одной из главных жемчужин Москвы. Но для чёрных глаз новых властителей России не было ничего нестерпимее, нежели свет этой красоты, самим существованием своим свидетельствующей о начале божественном… И врагом, на которого стягивались серые орды в январе 1930 г., был не какой-нибудь лихой супостат, а монастырские стены и храмы, безмолвно ожидающие своей участи и всё ещё надеющиеся на проблеск разума в обезумевших людях.

ЦИТАДЕЛЬ

«Мы до сих пор не можем победить египетские пирамиды. Багаж древности в каждом торчит, как заноза древней мудрости, и забота о его целости – трата времени и смешна тому, кто в вихре ветров плывет за облаками в синем абажуре неба… …Скорее можно пожалеть о сорвавшейся гайке, нежели о разрушившемся Василии Блаженном. Стоит ли заботиться о мертвом? Всякое собирание старья приносит вред. Я уверен, что если бы был своевременно уничтожен русский стиль, то вместо выстроенной богадельни Казанского вокзала возникла бы действительно современная постройка», – так витийствовал ещё в 1919 г. глава художественного отдела Моссовета Казимир Малевич.

И мечты его воплощались в жизнь. Сперва нерешительно, непоследовательно. При Наркомпросе были собраны лучшие специалисты в области искусства, дабы выявить и поставить на учёт памятники старины, обеспечить их дальнейшее существование. Отбираемые у церкви монастыри и храмы переводились в разряд музеев. Так, в Симоновом был открыт музей русской воинской славы с богатейшей коллекцией древнего оружия.

В 1571 г. обитель подверглась захвату крымских татар Девлет-Гирея. После этого Борис Годунов решил укрепить монастырь. Выстроенные при нем укрепления затруднили врагу подход к Кремлю с юго-востока. Создание современной фортификации было поручено знаменитому архитектору Федору Коню. Перво-наперво была возведена опорная башня «Дуло», для которой зодчий нашел множество новаторских решений. Благодаря «Дулу», другим уникальным башням и могучим стенам, выстроенным Конем, Симонов сделался настоящей крепостью. В 1591 г. он успешно отразил набег крымских татар Казы-Гирея.

В 1606 г. обитель осадили войска Ивана Болотникова, но иноки и служивые люди выдержали натиск разбойников. На Пасху 1611 года, когда столица была подожжена интервентами, Симонов монастырь стал убежищем для бежавших из горящего города жителей.

Осенью 1612 года войска, остававшиеся в обители, перешли ко Второму ополчению и удерживали этот важнейший форпост до самой победы над поляками.

Последний эпизод военной истории Симонова монастыря относится к 1812 г. Эпизод этот печален, т.к. наполеоновские полчища разграбили обитель. Паперть соборной церкви и башни были отданы под конюшни, а в монашеских кельях поселились солдаты. Восстановление обители относится уже к 20-м годам 19 века. Большую роль в оном сыграл Император Николай 1, неоднократно посещавший Симонов.

ТРАВЛЯ СВЯТЫНИ

Советская власть, с первых дней объявившая памятники старины «каменными агитаторами» и поведшая борьбу против них, как «наследия царизма», вовсе не была заинтересована в сохранении Симонова хотя бы и в качестве образца древней военной крепости с уникальными фортификационными сооружениями.

В 1926 г. Президиум Моссовета постановил: «Предложить всем отделам Московского Совета препятствовать изысканию новых памятников старины». С этого момента началось активное наступление на русскую старину. В Центральных государственных реставрационных мастерских не успевали разбирать заявки властей разного уровня на снос десятков храмов: из Суздаля и Кашина, Ростова и Кинешмы, Мурома и Соликамска, Переславля и Великого Устюга, Калязина, Юрьева-Польского, Ярославля, Владимира, Костромы… Гибла безвозвратно русская культура. И ни искры жалости не пробивалось к созданию гения человеческого, к красоте.

Неделя за неделей неистовствовали газеты, науськивая серое племя против Симонова: только одно и мешает установлению для вас земного рая – очаг мракобесия среди обступивших его заводов! Уничтожить его, и возвести на расчищенном месте дворец культуры при заводе имени товарища Сталина! И тогда свет культурной жизни прольётся на вас! И уверовало серое племя, возгласив лозунг «светлого будущего»: «Построим на месте очага мракобесия очаг пролетарской культуры!»

Особенно усердствовал советский геббельс Максим Горький, предлагавший оставить от Симонова монастыря лишь одну башню на память и советовавший московскому градоначальнику Лазарю Кагановичу мостить набережные Москвы-реки надгробными плитами уничтоженных московских кладбищ. Не отставал и журналист Максим Кольцов (Фридлянд). Этот убежденный борец «за атеистическую веру в победу света человеческого разума над мракобесием средневековья» вел в печати все главные кампании эпохи от пропаганды публичных казней «врагов народа, окопавшихся в высших эшелонах партии», до воспевания «воспитующей силы труда» на стройках Беломорканала, Северной Печорской железной дороги и в прочих отдаленных местах. Если бы у кого-нибудь появилась охота изваять памятник подобным «мастеровым пера», его можно было бы исполнить как залитую кровью от головы до пят фигуру с журналом «Огонек» в руке, попирающую пьедестал в виде груды черепов из верещагинского «Апофеоза» на фоне полуразрушенной стены архитектурного шедевра…

Кольцов развернул в печати визгливый шабаш. Партийный актив местных заводов выступил с почином субботника, на который согнали рабочих под лозунгами борьбы с «тошнотворными испарениями монастырских трапез».  

ОЧАГ КУЛЬТУРЫ

«Всего приятнее для меня то место, на котором возвышаются мрачные готические башни Симонова монастыря», - это Николай Михайлович Карамзин. Сегодня на месте метро «Автозаводская» решительно ничего не напоминает о том, что здесь когда-то располагался воспетый писателем пруд, тот самый Лизин пруд из повести «Бедная Лиза». Вспомним отрывок из нее: «Часто прихожу на сие место и почти всегда встречаю там весну; туда же прихожу и в мрачные дни осени горевать вместе с природою. Страшно воют ветры в стенах опустевшего монастыря, между гробов, заросших высокой травою… Там, опершись на развалинах гробных камней, внимаю глухому стону времен, бездною минувшего поглощенных, стону, от которого сердце мое содрогается и трепещет. Иногда вхожу в келии и представляю себе тех, которые в них жили… Иногда на вратах храма рассматриваю изображение чудес, в сем монастыре случившихся… Все сие обновляет в моей памяти историю нашего Отечества – печальную историю тех времен, когда свирепые татары и литовцы огнем и мечом опустошали окрестности российской столицы и когда несчастная Москва, как беззащитная вдовица, от одного Бога ожидала помощи в лютых своих бедствиях».

Русские писатели не раз обращались к образу дивной обители в своих произведениях и любили бывать здесь. К примеру, башня «Дуло» была любимой смотровой площадкой Михаила Юрьевича Лермонтова. С нее открывался широчайший вид на всю первопрестольную. Тогдашний вид на обитель поэт отписал во фрагменте «Панорама Москвы»: «Далее к востоку на трех холмах, между коих извивается река, пестреют широкие массы домов всех возможных величин и цветов; утомленный взор с трудом может достигнуть дальнего горизонта, на котором рисуются группы нескольких монастырей, между коими Симонов примечателен особенно своею, почти между небом и землею висящею платформой, откуда наши предки наблюдали за движениями приближающихся татар»...

А, вот, как писал о Симоновом Михаил Загоскин: «Кто из приезжающих в Москву, особенно летом, не побывал на Воробьевых горах и у Симонова монастыря, чтоб взглянуть с двух сторон на нашу златоглавую красавицу Москву! Я не говорю уже о постоянных жителях московских; конечно, многие из них очень редко бывают на Воробьевых горах, но зато почти все ездят летом в Симонов монастырь: одни, чтоб помолиться богу и послушать благолепное пение монастырских иноков, умиляющее душу своим неизъяснимо благозвучным согласием; другие для того, чтоб полюбоваться колоссальной панорамой одного из самых живописных городов в мире».

Чудный образ прекрасный и в то же время тихой обители запечатлели многие художники, но в особенности удался он представительнице могучей плеяды художников Маковских Екатерине. Это не парадный портрет монастыря, а живой образ обители, её повседневная жизнь. Помимо архитектурных красот, здесь было весьма основательно подсобное хозяйство: сады, огороды, пруды, мастерские, мельница. Иноки работали сами и давали работу слободским жителям. А позади заливных лугов уже шумели рабочие окраины, трубы которых виднелись за буйством зелени…

В Симоновском некрополе были погребены поколения русских людей, многие известные наши соотечественники: князья Мстиславские, Урусовы, Юсуповы, Бутурлины, Татищевы, Нарышкины, Шаховские, Вадбольские, композитор Алябьев, коллекционер Бахрушин…

Здесь был похоронен и так много обещавший своим даром юноша-поэт Дмитрий Веневитинов. Его идеальная безнадежная любовь к княгине Зинаиде Волконской стала одной из ярчайших историй времени. А в культуру он вошел как душа кружка «любомудров», открывших следующий за «декабризмом» период в развитии общественно-философской и литературной мысли. Это поколение образованных молодых москвичей положили начало тому явлению, которое через полвека впервые назовут интеллигенцией. А следующим шагом в этом развитии станет рождение «западничества и славянофильства».

Спустя десятилетия рядом с могилой Веневитинова опустят в землю гроб с телом Константина Сергеевича Аксакова. Блистательный критик, «знамя славянофилов», он поражал современников своей исключительной наивно-детской честностью. Беседы в обществе были для него мучительны. Он не мог смолчать, когда сталкивался даже с мелким бытовым лукавством. Он краснел от стыда за человека и прямо называл вещи своими именами. Дошло до того, что Аксаков просто перестал выходить в общество…

Именно в Симоновом на его похоронах в первый раз собрались и пожали друг другу руки непримиримые идейные противники – «славянофилы и западники».

Раскопка могил началась затемно, в семь утра. Бесстрастные писари вели протокол: «Вскрыт первый гроб. В нем оказались хорошо сохранившиеся кости скелета. Череп наклонен на правую сторону. Руки сложены на груди… На ногах невысокие сапоги, продолговатые, с плоской подошвой и низким каблуком. Все кожаные части сапог хорошо сохранились, но нитки, их соединявшие, сгнили…» Участники раскопок не брезговали прихватывать себе из могил «трофеи» – от сохранившихся вещей до костей покойников…

С могилой отца и сыновей Аксаковых гробокопателям пришлось повозиться. Над нею росла огромная, раскидистая берёза, покрывавшая всё захоронение. Когда оно было разрыто, то оказалось сложным извлечь останки грудной части Сергея Тимофеевича – именно из неё, из самого сердца произрастал корень берёзы… Но изрубили его, и извлекли, отняли у земли прах, занесли в протокол…

Некрополи, ещё одни враги советской власти, они и в Москве, и в других городах были уничтожены повсеместно, освобождая место для стадионов, парков, рынков, цирков, жилых кварталов…

САМЫЙ КРАСИВЫЙ МОНАСТЫРЬ

В канун 1930 г. реставратора Петра Дмитриевича Барановского вызвали в Моссовет и попросили дать небольшой список наиболее ценных памятников архитектуры Москвы.

– Для чего он вам? – спросил Барановский.

– Начинаем реконструкцию столицы, хотим сохранить все уникальное.

Список был составлен из одиннадцати памятников архитектуры: Симонов монастырь, Сухарева башня, храм Василия Блаженного… На вопрос, какой из памятников, не считая Кремля, он поставил бы на первое место, Барановский, не задумываясь, ответил:

– Симонов монастырь. Равных ему в Москве нет…

Десятилетия требовались древним людям, чтобы воздвигнуть на диво всему человечеству величественные здания. В двадцатом веке человечество достигло вершины прогресса – возможности в считанные минуты обратить во прах эти плоды неустанных трудов своих пращуров.

До 30-го защитникам старины ещё удавалось противостоять беспощадному натиску варваризации. Но затем, по слову Пришвина, «одолел враг». Власти разгромили Болдинский музей. Моссовет постановил снести Казанский собор и Воскресенские (Иверские) ворота. На пороге нового года по новому стилю был уничтожен полутысячелетний Чудов монастырь… 12 января в Люберцах под колёсами поезда погиб Дмитрий Дмитриевич Иванов, создатель Оружейной палаты, совсем недавно смещённый с должности. А на другой день, в старостильный новый год, из созданного им музея состоялась крупнейшая выемка ценностей в пользу Коминтерна. И в этот же чёрный день должен был кануть в небытие Симонов…

Решительно ни одна страна мира, ни один народ не надругалась так над собственной историей и культурой. По-видимому, верно утверждение, что пролетариат не имеет национальности. Прежний русский человек возрастал на лоне природы, среди лесов и лугов, где прекрасно и одухотворено всё. Но работники фабрик и заводов не познали этой красоты, и, духовно ограбленные, увечные, ярились теперь разрушать её.

Из Успенского собора вышли сосредоточенные сапёры. Заложили взрывчатку… Суетившаяся дотоле толпа притихла, замерла – никто не желал пропустить исторического мгновения.

Наконец, сигнал был дан, и уже в следующее мгновение раздался грохот. Громадный пятиглавник Успенского собора тяжело и испуганно ухнул, подобно человеку, получившему удар ножом под рёбра в тёмном переулке, и начал оседать, скрываясь в клубах пыли, провожаемый скорбными башнями, до последнего не верившими в возможность такого исхода, и ликующим пролетариатом, отмечающим очередное начало «новой эры»…

НОВАЯ ЭРА

4 номер кольцовского «Огонька» вышел с фотографией обломка симоновской колокольни на обложке и восторженными статейками… Советские газеты бесновались: «Москва не музей старины… Москва не кладбище былой цивилизации, а колыбель нарастающей новой, пролетарской культуры». «Улица, площадь не музей. Они должны быть всецело нашими. Здесь политически живёт пролетариат. И это место должно быть очищено от… векового мусора – идеологического и художественного». «Гигантские задачи по социалистическому строительству и новому строительству Москвы… требуют чётко выраженной классовой пролетарской архитектуры». «Давно пора поставить вопрос о создании в плановом порядке комплексного архитектурного оформления города, отражающего идеологию пролетариата и являющегося мощным орудием классовой борьбы»…

Идеологом этой кампании являлся секретарь Московского комитета партии Лазарь Каганович, большую же часть пышущих кипящей ненавистью ко всему русскому газетных передовиц писал «отец» Союза воинствующих безбожников Губельман-Ярославский. Одно огорчало этих неутомимых разрушителей – никак нельзя было взорвать половину Москвы, столь ненавистной им. Однако, выход нашли без труда. Его подсказал один из начальников архитектурного мира Гинзбург. В первом номере «Советской архитектуры» за 1930 год он писал: «Мы не должны делать никаких капиталовложений в существующую Москву и терпеливо лишь дождаться естественного износа старых строений, исполнения амортизационных сроков, после которых разрушение этих домов и кварталов будет безболезненным процессом дизенфекции Москвы».

Москву и всю Россию «дизенфецировали» от прошлого… В столице с 1917 до 1989 г. было снесено 368 храмов. В 1940 г. специальная комиссия Академии архитектуры СССР зафиксировала уничтожение 50 процентов «архитектурно-исторических памятников национальной архитектуры», существовавших в 1917-м.

Могильные плиты Симоновского некрополя не использовали для отделки набережных, они пригодились здесь же – для фундамента нового «дворца культуры завода ЗИЛ». Возводить «дворец» на костях сперва предложили архитектору Щусеву, но тот отказался категорически. А вот братья Веснины не смутились и взялись за выполнение заказа… По их проекту на месте взорванного Успенского собора был построен типовой куб-дворец, а на остальной части некрополя и монастыря разбили парк с летней эстрадой и танцполом, и верхний сквер стадиона «Торпедо». В уцелевших монастырских постройках расположился завод «Сатурн» по штамповке мормышек, блесен и просто крючков для рыбалки.

МУЧЕНИК СИМОНОВА МОНАСТЫРЯ

Всё в том же роковом 30-м году был арестован по обвинению в антисоветской агитации бывший насельник Симонова монастыря иеромонах Андроник (в миру Андрей Иванович Суриков). Он родился в 1885 году в деревне Огрызкове Волоколамского уезда в крестьянской семье. В 1902 году поступил послушником в Можайский Лужецкий монастырь, был певчим на клиросе. С 1920 года, уже приняв монашество, подвизался в Симоновом монастыре. После закрытия обители служил в церкви Успения Пресвятой Богородицы в Крутицах.

После ареста о. Андроник был сослан в Северный край, где работал на лесоповале. По возвращении служил псаломщиком в Никольской церкви села Холмец Шаховского района Московской области. Однако, в 1937 г. новомученик был арестован вновь. Колхозные активисты показали, что священник в дни религиозных праздников собирает верующих для беседы и тем разлагает трудовую дисциплину. О. Андроника приговорили к 10 годам ИТЛ и этапировали в Бамлаг. Через год уже лагерные стукачи донесли, будто бы исповедник своими речами подрывает дисциплину в своем бараке. 22 сентября 1938 года преподобномученик Андроник Суриков был расстрелян и погребен в безвестной могиле на лагерном кладбище. Память его ныне глубоко почитается в Симоновом монастыре.

Сегодня Симонов продолжает служить памятником большевистского варварства и мученичества русской церкви в ХХ столетии. Его три уцелевшие башни, часть стены и несколько сохранившихся зданий продолжают разрушаться, так как не хватает средств на их поддержание и тем более восстановление. Обломки монастыря со всех сторон стиснуты заводами, стадионами, так называемым «дворцом культуры», музыка которого нередко заглушает службы. И, как и везде, гуляющие по парку граждане не вспоминают и не задумываются о том, что попирают прах своих предков, чьи могилы были здесь уничтожены. Тем не менее, монастырь продолжает и стремится жить. Совершаются службы в уцелевшем храме Тихвинской иконы Божией матери, проводится фестиваль колоколов, благодаря установленной на территории мобильной колокольне, действует воскресная школа, проводятся культурно-просветительские мероприятия, посвященные отечественной истории. Кроме того, в стенах обители обосновалась уникальная община глухонемых, богослужения для которых дублируются на языке жестов.

РЕКВИЕМ

В дни разорения обители известный писатель Русского Зарубежья Иван Лукаш посвятил ему пронзительное эссе-реквием, запечатлев дивный образ отходящего в вечность монастыря:

«Симонов монастырь. С его именем легкий свет, с его именем тишина и отдохновение касались меня всегда, как я стал себя помнить. В самом имени Симонов монастырь - русская красота, застенчивый свет.

Над южной монастырской стеной могилы Аксаковых и Веневитинова. Тихое солнце, пробираясь сквозь листву, дремлет на каменных плитах, где проросли ржавым мхом буквы имен. Шелест берез, чреда птиц, отлетающая в млеющем небе московского вечера, длительное звенение монастырских часов.

Симонов монастырь. Его церковный распев, подобный древнему знаменному пению, дальний ветер, голоса праотичей, волны тихого света.

…И еще есть церковь в ограде Симонова: трапезная Тихвинской Божией Матери 1667 года. Там, в главном иконостасе и в пределе Ксенофонта и Марии, чудотворные иконы Казанской и Тихвинской Божией Матери, список с подлинника. С колокольни Симонова и с балкона открывается в поволоке синеватого дыма, в игре и блеске куполов туманный и светлый амфитеатр Москвы. Виден в дрожащем воздухе красный Кремль, видно Замоскворечье и Заяузье, а в ясные московские дни Люблино и Коломенское.

Взрывают Успенский иконостас с благословенной иконой Сергия Радонежского в походном киоте, взрывают сень над гробницей Осляби и Пересвета, могильную плиту сына Дмитрия Донского, князя Константина Псковского, инока, гробницы митрополитов, князей…

Взрывают и пруд, ископанный руками Сергия Радонежского. Есть там, сажень на сто от первообительского места, глубокий и чистый пруд. По древним межевым книгам, он именуется Сергеевым.

Взрывают Россию - в пепел, бесследно, дотла. Онемевает язык, нет ни молитвы, ни вопля, ни слез.

Взрывают Симонов монастырь…»

Глядя, как сегодня мало-помалу начинает теплиться жизнь на святых руинах, верится, что самый прекрасный монастырь Москвы вновь восстанет в своем великолепии, поражая и исцеляя своей неизреченной красотой русские сердца. Восстанет, как в глухих переяславских лесах из праха восстал неопалимым фениксом его младший брат – монастырь Николо-Сольбинский. И да явится в том Божие чудо граду первопрестольному!

Елена Семенова