О христианской солидарности

Еп. Дионисий 

В номере 2819 "Нашей страны" уважаемым Е. А. Вагиным был задан мне вопрос о христианской солидарности. Возможно ли взаимодействие или союз между христианами разных конфессий в совместном противостоянии наступающим антихристианским силам, однако без уступок вероисповедного характера? Возможен ли единый христианский фронт, но не в виде унии или экуменизма?

Вопрос этот, конечно, непростой и обширный, и может быть, большей частью обращен к инославным, от которых как раз и исходили инициативы в виде уний "восточного обряда" или экуменизма, равно неприемлемых для православной совести. Но можно попытаться обозначить те рамки, в которых христианская солидарность приемлема и даже необходима для православного сознания. При этом будем руководствоваться примерами из истории и наследием наших русских идеологов, дореволюционных и зарубежных.

Видимо, первым, кто задался вопросом о христианской солидарности перед лицом антихриста был философ Вл. Соловьев в его известной "Повести об антихристе", вошедшей в состав более обширного сочинения "Три разговора". Соловьев проницательно предвидел, что пришествие антихриста произведет разделение во всех исторически сложившихся христианских конфессиях; везде большинство отступников подчинится всемирному диктатору и образует объединенную церковь "зверя". В противовес этому христиане разных конфессий, не признавшие антихриста, объединятся в некое солидарное движение, подробностей организации которого Соловьев не пытался заранее предугадать.

Следующим из русских мыслителей, кто занимался этим вопросом, был знаменитый идеолог монархии Л. Тихомиров. В своем фантастическом романе "В последние дни", написанном уже в разгар гражданской войны, он продолжал развивать идею Соловьева о христианской солидарности перед лицом антихриста. В понимании Тихомирова большинство членов всех христианских исповеданий также примут власть антихриста и войдут в состав "универсальной церкви" во главе с папой-лжепророком. А верные Христу образуют свой объединенный фронт, в котором исторически сложившиеся конфессии не упразднятся и сохранят свои отдельные молитвенные собрания, но при этом, отложив все прежние разногласия и исторические обиды, будут взаимодействовать между собою в широком спектре: от материальной помощи до боевого содружества. Поскольку в предвидении Тихомирова ко временам антихриста не останется никаких самостоятельных христианских правительств и иных независимых от "зверя" влиятельных общественно-политических сил, а также централизованного управления внутри конфессий, то у него христианская солидарность проявляется на уровне отдельных лиц и небольших христианских общин, объединенных общим бедствием. Это трезвый взгляд церковного и реалистически мыслящего человека. Действительно, "в последние дни" возможности для любой христианской деятельности станут предельно ограниченны. Однако главная идея романа Тихомирова, что и при таких условиях возможна и необходима активная борьба с антихристом, причем не только в виде мученичества, но даже вооруженная борьба вплоть до покушения на самого "зверя". И христианская солидарность для автора есть необходимое условие этой священной борьбы.

Интересно, что и Соловьев, и Тихомиров предвидели нынешний экуменизм, который в их время только зарождался, и хорошо отличали его от христианской солидарности. Объединение отступников от Христа из всех конфессий в единую универсальную церковь, ярко описанное Тихомировым, это и есть, по сути, венец экуменизма. Стоит подчеркнуть, что современный исторически сложившийся экуменизм не есть пример подлинной христианской солидарности, а скорее ее антипод. С самого начала своего возникновения в 1947 г. Всемирный Совет церквей никогда не выступал против агрессивного безбожия, богоборческого коммунизма, гонящего христиан в разных странах, а наоборот, всячески заигрывал с ним. В последние десятилетия экуменическое движение все чаще и настойчивее выступает как инструмент или составная часть антихристовой глобализации мира. Как верно отмечал выдающийся православный богослов архим. Иустин (Попович), внутреннюю основу экуменизма составляют либерализм и модернизм, которые размывают основы догматов и нравственных устоев христианства, подменяют евангельские ценности противоположными им – гуманистическими, антихристианскими.

Либерализм догматический, зародившийся в протестантской среде, как и само экуменическое движение, предполагает пересмотр главных идей библейского Откровения в свете ложно понимаемого научного подхода. Начав с отрицания Предания Вселенской Церкви, либеральные протестантские богословы постепенно пересмотрели и само Священное Писание с позиций исторической критики и господствующей уже два века философии эволюционизма. Отрицается подлинность библейских текстов, как Ветхого, так и Нового Завета, отрицаются библейские чудеса, начиная от самого сотворения мира в краткий срок и человека - человеком. Наконец, на этой основе, перетолковываются и главнейшие догматы христианства: о греховной испорченности человека после согрешения прародителей в Эдеме, об искуплении, о реальности Воскресения Христа во плоти, и, естественно, о будущем воскресении мертвых, втором пришествии Господа на суд и вечных воздаяниях. Христианство в таком понимании становится сплошной аллегорией, а потому (совершенно логично) теряет свою уникальность. В противовес ясным словам Самого Спасителя: без Меня не можете творить ничего (Ин. 15, 5) и никто не приходит к Отцу, как только через Меня (Ин. 14, 6) либерально-экуменические богословы уже видят для человека полноценную религиозную жизнь и вне христианства, без веры в Иисуса Христа.

Либерализм нравственный подвергает ревизии основные библейские заповеди опять-таки в духе гуманистической философии века сего. Легализация содомии, абортов и контрацепции здесь являются лишь самыми яркими, но не исключительными примерами.

Если на заре экуменического движения основой его виделся некий христианский вероисповедный минимум на основе принятия Священного Писания и Никео-Цареградского Символа веры, то теперь эта основа в реальном экуменизме почти полностью ниспровергнута. Христианские конфессии все более уравниваются с нехристианскими религиями и сектами. Однако при этом не следует забывать, что во всех традиционных христианских исповеданиях либеральное богословие встретило как поддержку, так и решительное сопротивление. Либеральные перетолкователи Писания существуют, как в протестантизме, так и в католицизме, и в православии. Либерализм стал трансконфессиональным грехом. Но и сопротивление ему оказали в той или иной мере представители разных конфессий: православные, католики и протестанты.

Консервативные протестанты, пусть они состоят в меньшинстве, довольно активно выступают против либерализма, защищают основы библейской богооткровенной веры. Нас с ними разделяют их наследственные конфессиональные заблуждения. Но их искренняя защита библейских доктрин против гуманизма и эволюционизма, их борьба за сохранение христианской семьи, за христианскую школу и свободу преподавания Библии в ней, за христианскую общественную нравственность, их противостояние глобализму, безусловно, вызывают уважение и сочувствие. Здесь уместно вспомнить известного креациониста Кэна Ховинда, в ряде своих лекций бесстрашно разоблачавшего как коммунистов, так и творцов нового мирового порядка, и за это угодившего в этом году в тюрьму под предлогом неуплаты каких-то налогов. Свои лекции Кэн распространял даже без копирайта, что, согласимся, нетипично для западного человека, и даже когда друзья собрали требуемую сумму за его освобождение, так и не был отпущен из долговой тюрьмы.

Показательный случай произошел в прошлом году. Два американских кинорепортера были захвачены в заложники исламскими террористами, под угрозой смерти приняли ислам, были отпущены на свободу и тотчас отказались считаться мусульманами. Был проведен интернет-опрос: стоит ли вера того, чтобы ради нее расстаться с жизнью? Девять десятых опрошенных американцев ответили, что не стоит, что земная жизнь дороже веры. Но нашлись же десять процентов тех, кто ответил, что вера дороже жизни и порицал поведение своих сограждан! Конечно, интернет-опрос это еще не допрос в лапах исламистов, но все же тот факт, что и в Америке есть люди (преимущественно из консервативных протестантов), которые ценят свое христианство выше жизни, вызывает уважение. И тотчас встает вопрос: а у нас, в пост-советской России, каков процент людей, которые мыслят также? Больше ли у нас людей, готовых на подвиг за свою веру?

Общий ответ вопрос о ценности веры и очерчивает "круг христианской солидарности". Между прочим, именно так обозначили его и Соловьев, и Тихомиров. Для либералов-экуменистов их вера, низведенная до аллегорий и психологической разгрузки, не является такой ценностью, ради которой они готовы потерпеть серьезные неприятности. Такое отношение и объединит людей "в последние дни" в универсальной церкви антихриста. Ну, а для кого их вера во Христа окажется главной и абсолютной ценностью, - те самим Промыслом Божиим призываются к сотрудничеству и взаимопомощи.

Труднее обстоит дело с католицизмом. Выдающийся идеолог Зарубежной Церкви архимандрит Константин (Зайцев) проницательно заметил, что в католицизме можно видеть две стороны. Пока католицизм живет своей внутренней жизнью или обращен с миссионерством к нехристианским народам, он являет христианские черты, хотя и сильно искаженные. Но когда он поворачивает к Православию, то являет столько ненависти и коварства, что заставляет вспомнить о чертах антихристовых. Такова была реальная многовековая история. И вот, русский православный человек мог находить понимание с католиками испанцами или ирландцами, испытывая к достойным из них непритворное уважение, а к гонимым – искреннее сочувствие.

Но к католикам полякам или хорватам после многовековых обид добрые чувства испытывать затруднительно.

Можно, конечно, спорить насколько "более типичными" представителями католицизма являются поляки, хорваты, или униаты Галичины, и не является ли их поведение скорее выражением местного шовинизма, нежели самой католической доктрины. Но и самые эти шовинизмы, в особенности пресловутый польский "мессианизм", выросли разве не на основе католицизма? Догмат о папстве и вытекающие из него претензии на господство римской курии во всем христианском мире совершенно неприемлемы для православного сознания, видящего идеальный христианский мир в качестве содружества поместных автокефальных церквей. Именно из папистских притязаний и вырос долгий исторический ряд насильственных попыток подчинения православных народов папам, гордое папистское приравнивание "восточных схизматиков" к язычникам, крестовые походы против них, коварные унии, лукавая политика "восточного обряда" в ХХ веке, вплоть до бессовестных попыток ватиканской дипломатии использовать бедствия Русской Церкви после революции и за ее счет договориться с большевиками в 1920-е годы. Эта неразборчивость в средствах со стороны Ватикана более всего возмущала всех наших русских идеологов от А. Хомякова до И. Ильина, которые считали, что в протестантском мире православным легче найти честных собеседников и добросовестных партнеров, которые сдержат данное ими слово, чем в мире католическом. Показательно, что в защиту гонимой Русской Церкви в те же самые 1920-е годы, и в частности за освобождение патриарха Тихона, выступали именно протестанты, а не католики.

Для христианской солидарности важнейшим является вопрос христианского самосознания. Вспомним, как отвечал А. Хомяков на вопрос: кто мы во-первых, во-вторых и в-третьих: христиане, монархисты или русские националисты? Он сказал: во-первых, во-вторых и в-третьих, мы православные христиане, а монархисты и националисты мы в ту меру, в какую это не противоречит нашему христианству. Если подобным же образом на такой вопрос отвечает и западный христианин – есть основа для христианской солидарности с ним. Если же он в первую очередь послушник папы или националист, а христианин лишь во вторую очередь, то основа для солидарности разрушается. Чем в большей степени человек – христианин, пусть и западной культурной традиции, тем быстрее он найдет общий язык с христианами православными.

Посмотрим на пример из истории крестовых походов, когда ряд византийских императоров из династии Комнинов заключали союзы с крестоносцами против наседавших мусульман. В составе крестоносной коалиции можно условно выделить четыре главных составляющих: папство, торговые "земноводные республики" (Венеция, Генуя), рыцарство, простые верующие добровольцы. С кем из этих четырех сил был возможен честный и равноправный союз в защиту христианства против общего врага? Очевидно, что не с папством из-за его притязаний на универсальную мировую власть и не с торговым капиталом, для которого не было ничего святого. А вот с лучшими представителями рыцарства, с людьми чести без страха и упрека, и с простыми верующими добровольцами союз был возможен. И в реальной истории такие союзы были, хотя и встретились с немалыми проблемами. Главная из них была в том, что, для того чтобы быть в союзе с настоящими рыцарями надо самому по складу души быть рыцарем. Византийское же коварство, бывшее антиподом рыцарству, зачастую отравляло отношения Востока с лучшими людьми Запада. Будучи отождествляемо ими с восточным православием, оно подрывало доверие к православным и разрушало христианскую солидарность. Только лучшие люди Византии, например, император-рыцарь Мануил Комнин, могли плодотворно сотрудничать с лучшими представителями Запада в общем деле защиты христианства.

В нашей русской истории князья киевского периода отличались более благородными чертами, чем византийцы, и потому, несмотря на периодические конфликты с западными соседями, умели находить с ними общий язык и заключать союзы. Известен пример Волынского князя Ярослава Осмомысла, дружина которого участвовала в третьем крестовом походе в составе войск знаменитого Германского императора Барбароссы.

Христианская солидарность лучших русских и западных государственных деятелей ярко проявилась в период борьбы с антихристианской французской революцией. Например, великий Суворов, громивший в двух польских кампаниях воинствующих "католических фундаменталистов" из состава Барской конфедерации и шовинистов-костюшковцев, имел добрые отношения с некоторыми австрийскими генералами, вместе с которыми воевал против турок и революционных французов. Достаточно вспомнить его настоящую дружбу с принцем Кобургским, его соратником в битвах под Фокшанами и на Рымнике, который считал себя учеником великого полководца и имел с ним обширную дружескую переписку. В Итальянском походе дружеские отношения сложились у Суворова со старыми честными солдатами: фельдмаршалом Меласом и генералом Краем, а также с командиром корпуса французских добровольцев-роялистов принцем Конде. Горячее сочувствие выражал Суворов вандейским повстанцам и даже обменялся письмами с их командиром. Борьбу с революцией он понимал именно как борьбу с "атеями" (как он выражался), то есть с атеистами, богоборцами, - за христианскую веру. Когда на Пасху 1799 года он вступил в освобожденный Милан, его торжественно встречало католическое духовенство во главе с местным архиепископом. При этом глубокая приверженность Суворова к своей православной вере стоит вне всякого сомнения. Христианские рыцари, как и в древности вместе защищали христианские алтари и троны.

В русской эмиграции большими симпатиями пользовались национальные христианские лидеры Испании и Португалии – генерал Франко и д-р Салазар. Их уважали и ценили самые разные русские люди – от военных руководителей РОВСа до ряда профессоров Парижского богословского института во главе с А. Карташевым. В войсках Франко сражались русские белые добровольцы - опять же за христианские алтари. Известно, что и Франко, и Салазар были лояльны к Ватикану, но опирались на свои национальные церкви, проводили свою национальную христианскую политику, а не политику Ватикана. Будучи лично искренними верующими христианами с рыцарскими чертами характера, они тем самым вызывали уважение не только русских белых, но и христиан из разных стран.

И в настоящее время у православного русского патриота вызывают симпатии те христианские деятели Запада, которые, будучи в меньшинстве, самоотверженно отстаивают христианскую веру, национальную христианскую культуру, противостоят антихристовой глобализации. Достаточно сказать, что в современной России большим уважением пользуются такие католики, как лидер национального движения во Франции Ле Пэн, американский кинорежиссер Мел Гиббсон и другие, близкие к ним по духу деятели, но, конечно, не ведущие фигуры ватиканской политики, идущие в одной упряжке с творцами глобализации.

Нас могут спросить: для христианской солидарности вы предъявляете к западным христианам высокие требования, а прилагаете ли вы их к самим себе? Есть ли у вас ныне мыслители, подобные Хомякову, Тихомирову и Ильину, сознающие необходимость христианской солидарности? Есть ли среди вас рыцари, подобные белым бойцам, готовые подвизаться вместе с западными роландами и баярдами? Признаемся, что пока мы можем сообщить очень мало утешительного в ответ на такой запрос. Чтобы быть в союзе с рыцарями, нужно самому быть рыцарем. Чтобы быть в союзе с христианами, нужно самому быть христианином и ценить свое христианство превыше всего. И вот здесь, в пост-советской России после большевицких гонений и либеральных экспериментов картина сложилась довольно безрадостная. Очень мало у нас христиански настроенных и национально мыслящих людей, еще меньше у нас нравственной чуткости и благородства. Тяжелым наследием советского режима остается советское хамство: своеобразная смесь неприязни ко всему чужому с готовностью заискивания перед чужим, когда это выгодно. Комплекс раба, который то унижается сам, то превозносится перед другими. Составной частью этого являются всякие фобии, ксенофобии, сочетающие одновременно неприязнь, подозрение и страх ко всему чужому, неизвестному и непривычному с полным незнанием своего, будто бы известного и привычного. Опираются эти фобии на низкий образовательный и культурный уровень. В православной околоцерковной среде такая фобия может выдаваться за ревность по Бозе в борьбе с экуменизмом, хотя на самом деле за ней стоит лишь конечная стадия в развитии советского патриотизма. Все эти комплексы, ведущие в конечном счете к сектантству и душевному расстройству, старательно культивируются церковными и политическими структурами, чтобы не дать русскому национальному движению выйти на здоровый христианский путь и обрести себе союзников в лице здоровых христианских сил Запада.

Поэтому для современного православного русского человека вопрос о христианской солидарности предваряется вопросом об обретении собственного лица. Подлинный христианский союз может быть только равноправным союзом сознательных и ответственных лиц. Чтобы не быть нам в этом союзе прозелитами или униатами чужих конфессий, нам надо стать подлинно православными христианами, любящими и знающими свою веру и свою церковь. Чтобы быть в равном союзе с другими народами, надо знать и любить свою традицию, понимая и уважая при этом чужие. Чтобы претендовать на доверие и уважение, надо быть достойным его. Опыт жизни русского зарубежья ХХ века показал, что на Западе были люди (пусть их было и немного), которые по достоинству могли оценить таланты, способности и высокие моральные качества лучших русских людей, были и те, кто бескорыстно, ради Христа, помогали страждущим русским беженцам. Поэтому, если мы сами будем того достойны, пошлет нам Господь и христианских союзников.

Еп. Дионисий
2007 г.