Контуженый

Константин ЛЕУШИН

От редакции

Когда-то публиковал статью о чудесах нашей медицины в Великую Отечественную, на примере отца Ивана Охлобыстина — полковника медслужбы, героя. Запомнил оценку маршала Рокоссовского: «Войну выиграли раненые!» — Если б не чудеса тогдашних военмедов, восстанавливавших бойцов по нескольку раз, — людей бы просто не хватило. Надеюсь продолжить ту тему в цикле к 80-летию Победы. А сейчас — слово герою новых времен.

Игорь Шумейко

***

Я врач — анестезиолог-реаниматолог. При всём уважении к смежным специалистам, понять меня могут только братья и сестры по профилю А и Р. Например, когда в субботу утром, после сдачи пятничного дежурства я отключаю телефон и, превышая допустимую скорость, мчу по Большой кольцевой и дальше по Горьковке в сторону Ногинска, потому что там: «Колдовское озеро — это не в лесах, / Это, это озеро, — у тебя в глазах», — пел нам «Доктор Шлягер» в 90-х. Но мне, признаться, после дежурств сутки через сутки бывает не до этого.
Просто чувствую, что надо немедленно уехать, убежать, улететь от всех. Вообще чтобы не сойти с ума от этого perpetum mobile, пропасть с радаров. «Мне мерещится, волны плещутся, и я тону…» — Телефон я, конечно, тогда не выключил, но поставил в режим «Без звука» и, включив в навигаторе опцию «Избегать платных дорог», помчал со всех лошадиных сил Toyotа-Corollа подальше от благ цивилизации. 
Начинался солнечный теплый день середины июня, и хотя по прогнозу была «переменная облачность с осадками», я верил только в хорошие перемены в своей жизни, и мне нужна была одна ОНА как солнце, воздух и вода. И всё в жизни у меня складывалось: нормально отдежурил на прошлой неделе и без санитарных потерь отработал в последней командировке и, самое главное, сдал наконец-то свою книжку в издательство. Всё, теперь можно выдохнуть и с разбегу занырнуть поглубже! «Мне мерещится, волны плещутся, и я тону… / Взгляд твой пристальный и таинственный влечёт ко дну...» — вторил мне «Доктор Шлягер» из 90-х. 
Да, так как ехал я не по «платке», а по М7, то старался не превышать скорость более 60 км/час сверх установленной. За внешним отбойником на обочине была какая-то дорожка для пешеходов, на которой ещё издали я заметил какого-то человека в камуфляже, который, с рюкзаком за плечами, двигался в том же направлении, но не так быстро как ваш стремительный автор. Надо ли говорить, что в этот момент я сбросил скорость, перестроился в третий ряд, притормозил и, переключившись на песню Za СВОих, проехал метров сто на пятой передаче? 

Не выходя из машины, я открыл дверцу и сказал: 
— Садись, братан! Рюкзак назад кидай! 
На первый взгляд, это был «одинокий мужичок за 50», худой, лысоватый и какой-то робкий. Ну, потому что он в ответ на моё приветствие только улыбался и в контакт со мной вступать не спешил. 
На мой вопрос:
— Тебе куда? — В ответ он что-то неразборчиво пробурчал, и я подумал, что этот братан, наверное, перегрелся на солнце, двигаясь «на дальняк» в полной выкладке без головного убора. 
— Пить хочешь? — я протянул ему свой недопитый чай в бумажном стаканчике. 
— Да. — И в два глотка выпил все полстакана. Так и есть, перегрелся и обезводился. 
Я отметил, что форма на нем хоть и поношенная, но чистая. Сейчас отойдёт под кондером и расскажет, кто он и куда путь держит. Но мой попутчик, допив чай, все держал в руках бумажный стаканчик и как-то блаженно улыбался. 
— Тебя как звать, брат? Ты со станции, что ли, идёшь? 
— Да, да... 
— Что «да-да»? Тебе куда надо?
— Там... вот... да... 
— Ты после контузии, что ли? Из госпиталя выписался? — Я, кажется, начал ориентироваться в личности этого человека. 
— Да. 
— Документы есть? 
— Вот. — И он, разлепив нарукавный карман, протянул мне дрожащими руками новенькое удостоверение ветерана боевых действий и выписной лист с печатью из госпиталя. 
Наверное, у него моторная афазия — понимает, а сказать не может.

Так, уже лучше. Я, стоя на светофоре, начал читать: «Такой-то, такой-то. 1960-какого-то года рождения, воинская часть номер..., проходил курс лечения в госпитале..., выписан в реабилитационный отпуск на 30 дней». — Да... Мы СВОих не бросаем, а по ходу выставляем за ворота с такой вот бумажкой — свободен, боец! Через месяц вернуться в строй! А он даже «Есть!» не может ответить. Улыбается только, и неизвестно, что про всех нас думает. 
— Ну ладно. А куда я его такого сейчас везу? — начал я монолог, поняв, что диалога не будет. 
Вот же, блин... Единственный выходной! В ментовку? — Так он же ничего не совершал, только улыбался! Я ещё раз глянул в его корочку — «как зовут-то?». И спросил в надежде:
— Витя! Ты куда шёл, брат? В Ногинск, что ли? 
— Да. 
— А куда тебе там надо? — И опять в ответ только односложные, не связанные между собой слова разорванной речи. 
— Так, — продолжил свой монолог дальше, — он же военнослужащий? Значит, надо его сдать в комендатуру и потом спокойно ехать на пляж, пока «солнце ярко светит и смеются дети». 
— Короче, Витек, поехали в комендатуру, там тебе помогут, ладно? — Да чё там моё «ладно — не ладно», когда у человека помрачено сознание? Комендатура в субботу не работала, и на небе начали появляться тучки. 
— Вот же! Обозначился — «Za наших! СВОих не бросаем!» А этот свой, не подбери я его по пути, и не понял бы, кто его бросил. Лежал бы сейчас на обочине и ждал бы эвакуации. Он же контуженый и не в курсе, где наши, где враги! 
— Господи, помоги... 
— Вы сюда? Позвоните, там должен быть дежурный! — сказала нам какая-то женщина. 
— Вот идиот! Да не ты, Витя! Сейчас, брат! — я уже жамкал звонок. 
— Вы к кому? Что случилось? Ваши документы, пожалуйста! 
 Ну, слава Богу... 
— Вот держите: это мой паспорт, а это его удостоверение и выписка из госпиталя. Да, я его подобрал на шоссе, шёл в сторону Ногинска. Ничего не говорит, но всё понимает, то есть моторная афазия вследствие перенесенной акубаротравмы. К тому же перегрелся по дороге и получил солнечный удар лёгкой степени. 
— Сейчас скорую вызову, медики разберутся. — Серьёзная тётенька — дежурная по комендатуре, похоже, не поняла, что они уже здесь. Но пора было сматываться, потому что тучи, закрывая солнце, все больше сгущались. 
— Всё, братан, давай! Я поехал.
— Да. 
— На всякий случай, вот мой телефон. — Я черканул бумажку, и счастливый тем, что сбагрил больного, развернулся в обратном направлении, не веря в переменную облачность и возможные осадки. 
Подъехав к озеру, я заметил, что люди идут уже от него. Почему? Ещё не вечер. А почему так потемнело? 
— Костя, кто перегрелся — ты или тот товарищ? — возобновил я свой монолог. — Ты что, не видишь, щас дождь пойдёт? — В подтверждение грянул гром, сверкнула молния, небеса разверзлись, и хлынул летний дождь, смывая мои мечты о пляжном отдыхе. 
— Сюжет, конечно, хороший, но концовка не очень. — Стоя под деревом, уже изрядно промокший, я опять заговорил сам с собой, стуча зубами от холода: — Но подожди, ты ж, ёксель-моксель, вроде как писатель? Значит, всё складывается для будущего рассказа. 
— Ага, надо только жанр несколько изменить: мол, за этот день мне воздастся, и в следующий раз, когда я, перегретый, с разбегу занырну поглубже, то там — в холодных водах встречусь с русалкой. И если от перепада температур склеятся мои ласты, то она, откинув взмахом головы свою длинную косу, обнимет меня двумя руками и, взмахнув хвостом как плавником, доплывет вместе со мной до берега. Возможно, уже на берегу от избытка чувств у меня даже перехватит дыхание, и русалочке прямо на речном песочке придётся делать искусственное дыхание спасённому. Но вряд ли это получится, потому что тут же, как на Красной площади, появится много советчиков. Мы собьёмся с ритма вдох-выдох, я приду в сознание, и образ девушки с длинными волосами и синими глазами, всплеснув напоследок рыбьим хвостом, исчезнет как мираж в водах лесного озера. 
Но я знаю, что пропала она ненадолго, потому что через неделю-две я опять запою: «...никуда не денется, так к себе манит, / Колдовское озеро — голубой магнит!» — И поеду прежним маршрутом.