Наши нары стояли рядом, Близко - можно шёпотом разговаривать. Иногда ночью он что-то рассказывал, Почти правильно всё по-русски. Ему было тридцать два года и ни одного зуба. Зато были воспоминания – А у меня не было и их. Его называли фашистом беззлобно, Ведь другие фашистами становились, А он был всегда. Он не спорил. Однажды сказал – Не фашист - наци… Все посмотрели холодно. Иногда мы не спали оба, И как-то я попросил - расскажи! Он помолчал. «Я был на параде… Нюрнберг…. -Тогда? Неужели? - Нет, - усмехнулся, - стоял в толпе С флажком. Но кажется смог попасть в кадр к той самой Ленни. Мы редко разговаривали… Вокруг косились – Твой друг , что ли? Я мотал головой, если он не видел. А если видел – тогда молчал. Не друг , просто нары рядом.
Но когда сосна стала падать косо – Этот, из гитлерюгенда Меня толкнул и сам упал. Нет, тогда он выжил, Лишь сучком по щеке. Еще улыбался – полдня в медпункте Награда!
Но теперь его нет. И больше никогда не будет. А я так много чего не узнал… Про костры хотел спросить - Правда бросали книги? Мне кажется, он молча кивает. В мае студентам свобода И книжки можно в огонь… Ну да, не только учебники. Еще Хемигуэй. Не жалко? Да нет, пожалуй, нудятина.
Я не знаю, что сделать в память о нем – я брошу в костер Хемингуэя. Всегда ненавидел «Старик и море».
Комментарии