Как мы разрушали СССР

Николай ВАРСЕГОВ:

Май 1979 года в Москве был ласковым, то есть теплым, а то и жарким. Поэтому наша ТЭЦ при заводе ЗИЛ впустую сжигала газ, выбрасывая тепло в без того прогретый московский воздух. Я недавно — зимой — устроился кочегаром здесь, и не мог постичь этакого вредительства — зачем же сжигаем мы тут добро народное? Старые напарники объяснили: есть план, по которому наша ТЭЦ получает, скажем, 100 условных кубов газа в год. Если она сожжет только 90, то на другой год ей дадут не более 90. Поэтому экономить никак нельзя. 

Подобная история была у нас на Северном флоте, где я служил на лодке и демобилизовался в прошлом 1978 году. Когда наши дизельные подлодки возвращались с учений в родную гавань и по каким-то причинам не расходовали весь лимит топлива, то его остаток сливали тоннами в Баренцево море. И моряки, и энергетики, и все другие боялись экономистов, которые тысячами сидели в Госплане, по министерствам и как бы думали — где-то бы сэкономить, потому что товарищ Брежнев сказал однажды: «Экономика должна быть экономной». На самом деле, думать они не умели, потому как являлись избалованными детьми номенклатуры, подсаженными на блатные должности. 
Завод наш ЗИЛ, как и вся страна, работал анекдотично тупо. Например, на главном конвейере сборки, где самая тяжкая и ответственная работа, у нас в основном, горбатились бухарики, басмачи и оступившиеся лимитчики. Бухарики — то бедолаги из ЛТП (лечебно-трудовые профилактории), где алкашей лечили неволею и каторжным трудом. Басмачи — это колхозники, в основном из южных республик. Например, колхозу «Ленинская заря» из Узбекской ССР нужна машина, колхоз должен прислать нам десяток чабанов, которые отработают три месяца и купят без очереди свой «ЗиЛ-130». А многие басмачи впервой увидели гаечные ключи. Лимитчики — молодые провинциалы, приехавшие в Москву в поисках счастья жизни, получившие в общежитии временную прописку. Если что, их под зад коленом — прощай столица, или же — на конвейер. 
В итоге вся эта публика гнала и гнала туфту. Машины ломались, едва отъехав от цеха. Не все, конечно, однако многие. Для этого были бригады наладчиков, чтобы переделывать все за бухариками, басмачами и оступившимися лимитчиками. После наладчиков машина хотя бы могла доехать до назначенного колхоза. А там и свои механики как-то доремонтируют.
Уже тогда я юношеским умом понимал: если набрать на конвейер трезвых проворных специалистов, то не надо тратиться на ремонтников. И конвейер поедет без остановок. А чтобы таких набрать — им надо платить повышенную зарплату. Ведь те же наиболее активные и толковые москвичи едут за повышенными зарплатами на крайний север на изнурительные работы. Так вы им организуйте север у нас на ЗИЛе! Но как донести ту мысль до заводской дирекции? Директор и его замы — это такие цари советские, до которых простому смертному, как духу — начинающему солдатику — до генерала. У них, шутка ли сказать — свой отдельный вход в дирекцию, через который нельзя входить даже их прислуге. Для всяких там шоферов, помощников имеется черный ход. 

Так и поговорили

И вот однажды случилось мне сесть в машину к самому заместителю директора завода ЗИЛ! И вместе с ним по делам поехать. Как оказался я в той машине — отдельный случай. Будучи активным и ответственным комсомольцем, я был замечен начальством и переведен из кочегаров на более солидную должность — начальника золоотвала. Золоотвал — это такая большая яма, в которую с ТЭЦ по трубам с водой стекает зола. (Следует уточнить, что наша ТЭЦ топилась не только газом, но и углем). За несколько лет яма наполняется, зола высыхает, и ту золу надо грузить экскаватором в машины, везти на свалки. Наша яма располагалась там, где ныне парк культуры и отдыха «Нагатинская пойма». Расковыряли мы ту золу, и однажды дунул хороший ветер. Зола полетела в квартиры граждан. Какой-то гад позвонил в райком, и вот целый зам директора, чинный такой, по-советски строгий — назовем его, пусть… Семеном Семенычем — отправился посмотреть, осмыслить паршивую эту яму. А так как дорогу к яме ни он, ни его шофер не знают, то в проводники вызвали меня. Едем мы, стал быть, в его черной «Волге». Семен Семенович позади, я спереди — показываю дорогу. Поворачиваюсь к нему, говорю:
— Семен Семенович, а вот у нас на главном на заводском конвейере…
И далее излагаю мою концепцию по поводу — заменить бракоделов специалистами. Семен Семенович, не проронив ни слова, даже глазом в мою сторону не повел. ...Спасибо, что не сказал: а ты кто такой, чтобы мне тут советовать?! После визита к нам Семена Семеныча, похоже, на самом на заводском верху разработали гениальнейшее решение — при сильном ветре в сторону жилых построек отгрузку золы не производить. И то решение было спущено до меня.

Эврика

В мои обязанности входило — считать ходки самосвалов от ямы к свалке. Гнать посторонних лиц в виде детей, бомжей. Вовремя заказать дрова для печки, что в бытовом вагончике, а ночного сторожа, охраняющего бытовку и экскаватор, охранять от пьянства. Благо, у сторожа был надежный и трезвый пес. Золы в той яме скопилось столько, что и за год не вывезешь. К тому же загружали золу мы до половины кузова самосвалов, так как она на московских улицах выветривалась на москвичей и гостей столицы. В этой связи мне пришла идея: вот рядом Москва-река. Если поставить к реке насос и полить загруженную золу, то она и при полном кузове вылетать не будет. Таким образом мы очистим яму раньше на 5-6 месяцев. И даже при сильном ветре, если под экскаватором пролить, зола в квартиры не полетит!
Этой «эврикой» я поделился с вышестоящим моим начальником — почетным пенсионером. Тот кинул идею выше, откуда его послали так, что мой начальник обиду сорвал на мне, поясняя матерно — из-за таких вот умников все проблемы. Надо где-то насос искать и специалиста. Бухгалтерию напрягать под это дело! И т.д, и прочее… А кому это на… надо?! Судя по раздражению, мой начальник авторство этой «эврики» приписал себе. 

Здесь столько добра закопано!

Неподалеку от нашей ямы, почти по всей Нагатинской пойме, была нелегальная свалка мусора среди кустов. Но мы ей не пользовались, поскольку наша зола опять бы полетела в квартиры граждан. На въезде же на Нагатинскую пойму стоял суровый мужик с красной повязкой на рукаве, который гнал городские мусоровозы, и последним приходилось свозить свой мусор далеко за МКАД. Но если же мужику с повязкой давали рубль, он пропускал мусоровоз на пойму. 
Было ли у того мужика какое начальство, которое тут его поставило? Или он сам по себе — этого факта никто не выяснял. Что только сюда не сваливали! Там ныне цветных металлов можно выкопать много тонн. Причем это были обрезки из нержавейки и каких-то неведомых мне с золотистым отблеском сталей, диаметром так в полметра и высотой до метра. Потом бульдозером все это закопали.

 
Нагатинская пойма тогда и сейчас

Однажды в свежей мусорной куче я нашел пишущую машинку с латинским шрифтом. Она была размером в гармонь и почти как новая, работала на все сто. Сначала я привез машинку домой, а после решил отнести в комиссионку. На улице с той машинкой меня поймали бдительные менты, привезли в отдел, принялись пытать: «Где спи...л?!». — Изрядно так потрепали нервы, предвкушая свою удачу.

Но с досадою отпустили, когда все выяснилось. Однако машинка стоила тех мытарств, я сдал ее за 400 рублей — моя почти трехмесячная зарплата. И агрегат купили в тот же день. 

Плоды колхозного труда свозили к нам на свалку

Летом и осенью к нам на свалку везли самосвалами фрукты, овощи. И мужик с повязкой пропускал те машины всего-то за пятьдесят копеек. Возможно, из уважения к местным бабушкам, которые рылись в кучах с луком, морковью, картофелем, яблоками, грушами и прочими дарами природы. Вместе с бабушками копались в кучах и бомжи. Последние с венерической и всякой другой заразой. Они выбирали нечто еще не сгнившее и несли на рынок перекупщикам. По причине столь чудовищной бесхозяйственности уже с декабря в Москве купить помидоры иль огурцы было немыслимо. Разве что полусгнивший лук, картофель, морковь, капусту продавали еще зимой, весной. 
Как-то машина с молдавскими помидорами, проделав далекий путь и потеряв в Москве много дней под палящим солнцем, разгрузилась только на нашей свалке. Разговорился я с экспедитором, и тот поведал, что их председатель созвонился с директором овощного магазина и предложил прям с грядок созревшие помидоры. (Обычно же помидоры везли зелеными, а дозревали они на овощебазах). И директор председателю обещал: «Приму, дарагой, вези, дарагой!». Но когда помидор доставили, директор магазина затребовал такой денежный откат, что возмущенный председатель колхоза велел экспедитору искать в столице других покупателей. Но и в других магазинах откат не меньший. Сунулись к овощебазам, а там огромные очереди машин и пьяные грузчики еле передвигаются. Так вот они и мыкались, пока помидоры не стали гнить.
Но, в основном, к нам везли гнилье из магазинов и овощебаз, потому как ни там, ни сям не было холодильных камер. А по рассказам моих водителей, отвозящих золу на дальние свалки, наша овощная помойка — то капля в море. А вот на подмосковные свалки сгнившие фрукты-овощи везут вагонами-эшелонами. Это дело так меня возмутило, что я набрался храбрости и пошел в редакцию очень весомой всесоюзной газеты. Тогда в редакциях были общественные приемные, где принимали всех, желающих донести до народа правду: свидетелей НЛО и контактеров с потусторонним миром, внебрачных детей Ленина и Гагарина, изобретателей вечного двигателя, изобличителей шпионов от иностранных разведок, предсказателей конца света, писателей и поэтов, гений которых пока не в силах постичь издателям… 
В этих общественных приемных сидели немолодые, непробиваемые и ко всему привыкшие женщины-приемщицы с негромкими голосами. Главною их задачей было — успокоить пациента, предложить воды, таблетку и постараться ему доходчиво объяснить: почему редакция не может сейчас заняться его вопросом. «Моя» приемщица спокойно и с маской внимания на лице выслушала меня, а потом принялась объяснять, что — да, фрукты и овощи, конечно, гниют. Но, благодаря нашей партии и правительству этого добра у нас выращивается так много, что не следует горевать о какой-то там небольшой его сгнившей части. А главное, что в нашей стране Советов никто не голодает в отличие от стран капитализма. Поэтому нет и смысла посылать репортеров на Нагатинскую пойму и прочие свалки. Все репортеры заняты куда более важным делом.

Я стал как все

Скоро и я махнул на все. Завоз на свалку плодовой гнили больше не вызывал у меня нервозности. И на этом золоотвале я влился в общий рабочий ритм — если можно его назвать рабочим — влился в игру циничную и разрушительную под названием, как гласили плакаты на всех заборах: «Мы строим коммунизм!». — А влившись, стал приписывать моим шоферам лишние ходки. За это они, пока дулись в карты, убивая рабочий день, давали мне погонять на своих машинах по просторам Нагатинской поймы. Так я скоро освоил и «ЗиЛ-130», и «Камаз», и «Краз». И даже могу работать на экскаваторе. 

***

В СССР, как известно, безработицы не было — по причинам вышеописанным, а имелась нехватка кадров. Даже в Москве и даже среди ИТР (инженерно-технические работники). И когда на ЗИЛе начали строить вторую очередь ТЭЦ, меня пригласили в ОКС (отдел капитального строительства) на должность исполняющего обязанности инженера. К тому времени мое образование ограничивалось выпуском из ПТУ по профессии — слесарь по ремонту вагонов. 
В этом ОКСе я, конечно, не руководил монтажниками. Там у меня была специфическая работа. Присылали нам, например, детали для строительства новой ТЭЦ через склады в городе Щекино в Тульской области. Но всякий раз в Щекино их путали и привозили на ТЭЦ вместо одних другие. Два раза в месяц садился я в грузовик с водителем и ехал в Щекино исправлять ошибку. Предварительно же звонил на склад, и тамошние бабы первым делом требовали привезти из Москвы колбасы, сосисок. Продукт они покупали у меня по магазинным чекам из копейки в копейку. И после этого меняли детали. Не привези я сосиски, ждать бы пришлось неделю. Полагаю, по той причине они и путали нам детали, чтобы я колбасу возил. Скоро водитель мой познакомился с кладовщицей, и стала его машина вдруг до утра ломаться. Теряем сутки — иду в гостиницу, он же всю ночь на складе как бы машину чинит. Так и пусть, зарплата у нас стабильная.
Ну ладно, Щекино, недалеко. Случалось, что нам отправляли деталь из Таганрогского котельного завода. Шла она день-другой, неделю, а после следы ее навсегда терялись почему-то в Биробиджане. Деталь дорогая, редкая, под высокое паровое давление. Но никто за бардак подобный не отвечал. Дня три я обзваниваю весь Советский Союз и узнаю, что деталь подобная есть на одном из складов в городе Сумы. Зачем она там, откуда? Никто не знает. Но можно решить вопрос, если договоримся. Начальство выписывает мне деньги на взятку, и я вылетаю в Сумы. А еще мы были завязаны на Барнаульский котельный завод, который почему-то не мог отгрузить продукцию, пока туда человек наш не прилетит и в ресторане не посидит с кем надо. Такие люди, летающие на ресторанные посиделки, назывались в СССР — толкачи. То есть они толкали, проталкивали производственные вопросы, получали нужный им материал. Побывал в этом амплуа и я. 

Кровь из носа

А был еще интересный случай. Весной 1981 года закапала у меня кровь из носа. Прям в рабочем моем кабинете в ОКСе. И начальник отправил меня в заводскую поликлинику. Там сунули ватку в нос, и… повезли на скорой в зиловскую больницу! Пролежал я чуть ли не месяц, хотя кровь после ватки ни разу уже не капнула, и лечить было нечего.
Дело в том, что завод недавно построил этот гигантский больничный комплекс, а больных-то нет! Нельзя, чтобы всё пустовало тут. Начальство партийное скоро должно приехать с корреспондентами. А потому заведующая чуть ли не умоляла меня и еще десятки здоровых лбов — кто с насморком или ссадинкой — задержаться в стационаре только бы до приезда начальства с прессой. Что ж, питание было у них хорошее и шикарные по тем временам палаты. А за окном апрельская слякоть. Можно и задержаться, книжечки почитать. Так и лежали мы, символизируя заботу партии и правительства о здоровье трудящихся в СССР, и радовали газетчиков нашим выздоровлением. 

Эпилог

Многие вот гадают, пишут сложные диссертации о причинах развала СССР. А чего гадать? Я привел лишь мизерную картинку из нашей советской жизни. Но таким вот было, примерно, общее отношение и к социалистическому труду, и к учениям классиков коммунизма. 
Чтобы строить социализм, не говоря уж о коммунизме, в обществе должно иметься хотя бы процентов 80 сознательных социалистов. А таких сознательных я в той советской жизни видел, ну... сущий мизер. И Советский Союз развалился лишь потому, что в нем было критически мало людей советских. Советских — в полном высоконравственном понимании этого слова. Вот вам и вся диссертация.

02. 10. 2024 г. Москва.