1937 — год свидетельства о Христе

1937 — год свидетельства о Христе

8 августа 1937 года на Бутовском полигоне начались массовые расстрелы. В очередную годовщину этого трагического события предлагаем нашим читателям интервью с историком и агиографом, автором многотомного издания «Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия» игуменом Дамаскиным (Орловским), которое было опубликовано «Татьяниным днём» ещё в 2012 году, но не перестало быть актуальным и сейчас.

— Отец Дамаскин, в годы репрессий было много страшных и по-разному страшных лет. Но 1937 — особый год. По количеству и жестокому характеру репрессий? Или еще по каким-то своим чертам?

— Да, 1937-й был особый год. Прежде всего, конечно, по количеству и размаху репрессий. Если с 1921 по 1940 год осужденных за так называемые «контрреволюционные преступления» было 3 080 574 человека, то в одном только 1937 году по знаменитой 58-й статье было арестовано 790 665 человек. И, конечно, год был особым по жестокости репрессий. Огромное число единовременно арестованных людей и сокращенные сроки проведения следствия сопровождались во многих случаях мучительными условиями содержания в тюрьме, превращавшимися в особого рода пытку, избиениями во время следствия и разного рода угрозами. Безусловно, мы не можем утверждать, что пыточное следствие было применено ко всем этим сотням тысяч людей. Во многих случаях следователи ограничивались показаниями свидетелей, которые оговаривали человека, и следователь всегда мог написать, что обвиняемый такой-то не признал себя виновным, но уличается показаниями свидетелей. Для упрощенного «судопроизводства» при помощи троек при управлениях НКВД, рассматривающих дела списочным порядком, такой процедуры было вполне достаточно. Это объективные внешние характеристики 1937 года — избиение властью собственного народа — большое число арестованных, следствие, вынесенное за границы всех правовых норм, и упрощенное судопроизводство. Но для человека по настоящему страшно оно было тем, что почти никто из тех арестованных людей не представлял, что такое вообще может быть. За годы советской власти, будучи уже арестованным один раз или два, человек свыкался с мыслью, что таков стиль управления страной у новой власти — арест, приговор, освобождение после определенного срока, немного жизни на свободе, снова арест, приговор и так без конца. Люди не могли себе представить, что наступит юбилейный революционный год, который будет характеризоваться массовым избиением, где все арестованные будет расписаны по двум категориям: 1-я, — те, кого надлежало расстрелять и 2-я — которых следовало приговорить к 10 годам заключения, а если выживут, то через 10 лет снова сослать, о чем конечно жертвы тогда не догадывались.

Что это означало для человека и, в особенности, для христианина, для которого представление о смерти неразрывно связано с представлением о покаянии? Человек, которого арестовывали в 1937 году должен был готовиться уже не к жизни и не к тому, как он будет жить в заключении после приговора, а к смерти. Самое страшное было — обреченность на насильственную смерть при незнании этого. Отсюда иногда малодушие и какие-то сделки со следствием: люди рассчитывали жить, а их уже почти приговорили к смерти. Каковы же были переживания человека, когда он об этом узнавал за полчаса до смерти — и ничего уже нельзя было сделать?! Для христианина урок: на земле надо готовиться не к жизни, а к смерти. Большинство арестованных в тот год уже при самом аресте были обречены на расстрел, у них оставалось время только для подготовки к смерти — иногда это была всего одна неделя от дня ареста, иногда месяц или два. Но они об этом не знали. Страшно то, что у человека отнималось время для покаяния. При всем этом нельзя не сказать и того, что этот год, почти прекративший физическое существование Церкви в России, умножил число ее святых.

— В предисловии к третьему тому Вашего семитомного труда Вы пишете о том, что репрессии 1937 года связаны с результатами состоявшейся в начале 1937 года переписи населения СССР. Пожалуйста, расскажите нам, читателям, о результатах этой переписи и о том, как они связаны с репрессиями.

— Еще в 1935 году Сталину и секретарям ЦК ВКП (б) А.А. Андрееву и Н.И. Ежову, которому и предстояло организовать репрессии в 1937 году, стало известно, что проводимая в стране антирелигиозная политика малоуспешна. Например, в Ивановской области на 2000 молитвенных зданий оставалось 2500 священнослужителей, в Горьковском крае было до 1500 молитвенных зданий и более 1500 священнослужителей. А по «всей стране, — по вычислениям властей, — насчитывалось не менее 25 000 молитвенных зданий (в 1914 году церквей было до 50 000)». В начале 1937 года по инициативе Сталина состоялась всесоюзная перепись населения, в которую Сталиным же были и внесены вопрос о принадлежности к общественным группам и, в частности, к так называемым «служителям культа», а также вопрос о религии.

Из 98,4 миллиона людей старше 16 лет, отвечавших на этот вопрос, верующими себя назвали 55,3 миллиона, неверующими — 42,2 миллиона, и не ответивших на этот вопрос было 0,9 млн. Из верующих подавляющее большинство — 41,6 миллиона — назвали себя православными. Перепись свидетельствовала о провале плана уничтожить религию с помощью антирелигиозной пропаганды и «мягкого насилия» — лагерей и ссылок. Осуществление данного плана стало проводиться с помощью террора в 1937 году.

— В нашем разговоре мы не можем не коснуться личности И.В. Сталина. Скажите, пожалуйста, отец Дамаскин, какие есть свидетельства его личной инициативы в уничтожении Церкви в нашей стране в течение 1930-х годов?

— Еще при Ленине, в 1922 году, когда Московский ревтрибунал приговорил не виновных ни в чем перед советской властью священников чуть к расстрелу и их судьбу решало Политбюро, именно Сталин, разослав всем членам Политбюро записку, написал: «Я лично голосую против отмены решения суда», т. е. за расстрел. И во всех случаях, когда судьбу духовенства решало Политбюро, Сталин всегда выступал исключительно за расстрел.

20 мая 1937 года Сталин распорядился через Маленкова обсудить предложение — упразднить церковные двадцатки и органы управления церковными приходами, что можно было сделать только, если приходы перестанут существовать. В ответ на это предложение 26 мая глава НКВД Н.И. Ежов предложил вовсе упразднить существовавшее тогда законодательство о культах и создать комиссию при ЦК ВКП (б), которая напишет новое законодательство. И Сталин-практик, не любивший излишней писанины, 3 июля 1937 года направил Ежову и всем секретарям обкомов и крайкомов и ЦК нацкомпартий простенькое и краткое распоряжение: представить в пятидневный срок «в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу, равно как и количество подлежащих высылке». 30 июля был принят оперативный приказ НКВД за. 447, в котором ставилась «задача — самым беспощадным образом разгромить всю эту банду антисоветских элементов». В их число входили, по тогдашней терминологии властей, и «церковники». Так за подписью Сталина начался террор 1937 года. К концу террора из 25 000 храмов осталось 1277, причем неизвестно, совершалось ли в них богослужение. Потери 1937 года для Церкви и для народа в целом оказались невосполнимы, и неизвестно, будет ли когда-нибудь преодолен тот ущерб, который нанес Церкви Сталин.

— Таким образом, изменение политики в отношении к Церкви, происшедшее в 1943 году, было лишь тактическим шагом?

Что касается изменения политики по отношению к Церкви после 1943 года, то это изменение преследовало единственную цель — использование Церкви государством в его внешнеполитической деятельности. В связи с этим прекратилась оголтелая антирелигиозная пропаганда. Но храмы так же, как и раньше, продолжали закрываться с ведома и под контролем Сталина. В частности, в «соответствии с Постановлением СНК СССР от 1 декабря 1944. 1643−48/с <.> производилось изъятие у религиозных общин общественных зданий, занятых ими в период оккупации под молитвенные дома, исходя из возврата этих зданий советским органам». Здания, о которых шла речь, это здания храмов, переданные после их закрытия в 1930-х годах колхозам, а в период оккупации приведенные верующими в порядок, так что в них стало возможно совершать богослужения. К 1 октября 1949 года из 1701 здания было изъято 1150. За этим процессом внимательно наблюдал Сталин, о чем свидетельствуют его пометки на документах. Регулярно глава МГБ отчитывался перед ним об арестах священнослужителей и мирян. Известно, например, что с 1 января 1947 года по 1 июня 1948 года в Советском Союзе было арестовано 679 человек православных церковников. В заключении в лагерях на 1 октября 1949 года находилось 3523 священника. Такова была в те годы политика государства, руководимого Сталиным, по отношению к Русской Православной Церкви.

— А как Вы относитесь к почитанию Сталина в церковной среде?

— Русский человек почти всегда находился в оппозиции к существующей власти. Ему не нравилась абсолютистская монархия, несшая в своем стиле управления элементы немецкой бюрократии. Она сменилась коммунистической диктатурой. Коммунистическая диктатура даже в своем ослабленном виде перед ее крушением вызывала справедливый протест. Она сменилась новой формой, которая воспринимается русским человеком в значительной степени, как чужеземная. Эта форма также видится ныне русским человеком исчерпавшей свои возможности. А поскольку в мире уже нет политических моделей, которые можно было бы заимствовать, все «иностранные платья» ношены-переношены и ни одно не подошло, то иной церковный человек, оглядываясь в поисках идеала назад, и извлекает из прошлого в качестве «политического идеала» Сталина.

Но опасен такой подход. Вместо того, чтобы исследовать, размышлять и, наконец, искать причины, почему у нас были проблемы в прошлом, беспристрастно изучать свою историю, мы предпочитаем снова бездумно кланяться мертвой политической схеме, в данном случае в виде диктатуры Сталина. Вольно кланяться политическому кумиру, когда он в далеком прошлом, но не так-то легко жить у его подножия, при его жизни. Если мы спросим себя, довольны ли были жившие в 1930-х годах церковные люди Сталиным, то легко ответим, что никто из церковных людей, находясь в здравом рассудке и памяти, не сказал бы тогда, устилая своими телами рвы Бутовского полигона или ожидая ареста, что он доволен диктатором. Небезызвестен и факт, что именно церковное общество во время Второй мировой войны колебалось, не зная, какую диктатуру выбрать. Выбирая, хотя бы и на словах, в качестве политического идеала Сталина, человека, который принес страдания миллионам людей, в том числе и церковных людей, мы оказываемся солидарными не с теми, кто страдал, а с теми, кто приносил страдания. Не могу назвать иной причины этого странного сталинофильства, как нежелание думать о прошлой, трагичной истории нашей страны. Но сейчас не время поиска политической схемы или человеческого идеала, идеал у нас уже есть — это Господь. И сейчас пришло время труда и размышлений, может быть, самого тяжелого труда для современного человека, потому что слишком долго нас отучали думать.

— Отец Дамаскин, перед Вашими глазами находились тысячи следственных дел, Вы стали свидетелем тысяч трагических человеческих судеб. Расскажите, пожалуйста, о тех случаях, когда исповедание веры во Христа запомнилось Вам наиболее ярким образом.

— Это, конечно, архиепископ Пермский и Кунгурский Андроник (Никольский), созидавший церковное дело, несмотря на беспощадные гонения; стоя перед могилой и зная, что будет закопан живым, он сохранил мир, глубокий молитвенный настрой и доброжелательность к своим убийцам.

О его подвиге со страхом и удивлением свидетельствовали впоследствии сами гонители. И любезный сердцу архиепископа Андроника Варсонофий (Лебедев), епископ Кирилловский, мужественно прошедший свой прекрасный путь на Голгофу. Только древние мученики могли бы перед смертью сказать: «Я не боюсь насильственной смерти, но я не смею думать, чтобы Господь нашел меня достойным мученической кончины». И глядя на место мучений отметить, что духовному лицу надо на смерть идти не боясь, с веселием, как на брачный пир. И многодетная, имевшая с мужем (священномучеником Тихоном, расстрелянным в октябре 1937 г.) восемнадцать детей, Хиония Архангельская, не уклонившаяся от страданий, когда пришло время, но смело пошедшая вслед за мужем-священником в тюрьму, сумевшая и в тюрьме сохранить мир, веру, воспринявшая и заключение со смирением, и на угрозу следователя сказавшая: «Воля ваша. А я жила, грешила и должна понести наказание за грехи».

— А что бы Вы могли рассказать о случаях отречения от Христа? Как часто они имели место? Известны ли Вам случаи последующего покаяния после отречения?

— Христиане в ХХ веке в советской России жили в несколько иных условиях, нежели древние мученики в Римской империи. В Советском Союзе существовала конституция, в которой была прописана свобода исповедовать любую религию. И следователи могли мучить человека, спрашивая о вере разве что тайно, не фиксируя это в протоколах допросов. В те годы безбожная власть хотела от человека несколько большего, чем словесное отречение, она хотела, чтобы человек на практике сотрудничал с нею, подтвердил свое неверие делом. Считаем ли мы Александра Введенского, бывшего протоиерея, предавшего властям на смерть митрополита Петроградского Вениамина (Казанского), и его соратников по войне с Церковью отрекшимися от Христа или нет? Или Михаила Галкина, бывшего протоиерея, воевавшего с Церковью под псевдонимом Горев. Однако, и разовых отреченцев было достаточно. В те годы, скорбные для Церкви, их списки обильно печатались в газетах. Открываем и читаем: Акилычев, священник, прослуживший в храме 23 года, Барминский, священник, Бестужев, диакон, Богословский, священник, Виноградов, священник, Востоков, диакон, Дельфонцев, диакон, Знаменский, священник, Киреев, священник, Корякин, диакон, Крылов, диакон, Лебедев, протоиерей, Малыгин, священник, Невский, священник, Сперанский, священник, Троицкий, священник, Шепетов, священник, и т. д., и т. п., с указанием полных имен, отчеств и места служения. Конечно, возвращающиеся к церковному служению были, но это возвращение происходило под бдительным наблюдением соответствующих органов, так что это нельзя вполне назвать покаянием, как это было в древности. Но бывали случаи, когда священнослужитель, по малодушию соглашаясь предавать своих собратьев, затем раскаивался. В иных случаях остались письменные свидетельства его покаяния. Протодиакон Николай Тохтуев, сделав такой выбор, писал начальнику местного НКВД: «Гражданин начальник!.. Что вы от меня требуете, то я сделать не могу… Хотя я и семейный человек, но ради того, чтобы быть чистым перед Богом, я оставляю семью ради Него… меня подкрепляет и ободряет дух мой Тот, ради Которого я пойду страдать, и я уверен, что Он меня до последнего вздоха не оставит, если я Ему буду верен, а отчет мы все должны дать, как жили мы на земле… И вам не могу услужить, как вы хотите, и перед Богом кривить душой. Так я и хочу очиститься страданиями, которые будут от вас возложены на меня, и я их приму с любовью». Протодиакон Николай был отправлен в концлагерь и скончался в заключении.

— Отец Дамаскин, среди мучеников 1937 года сияют такие личности, как митрополит Петр (Полянский), митрополит Кирилл (Смирнов), митрополит Серафим (Чичагов). Но, может быть, по Вашему мнению, есть и еще кто-то, кто несомненно заслуживает внимания, но незаслуженно забыт, хоть и прославлен Церковью?

— Те, о ком мы можем сказать, что это люди святой жизни, проявившие постоянство и твердость в исповедническом подвиге и мужество в мученичестве, но на жизнь которых не обращается достаточно внимания, довольно многочисленны. Кроме тех, кого я уже называл, можно назвать также следующих. Священномученика Фаддея (Успенского), архиепископа Тверского, подвижника от юности и человека святой жизни, безупречного во всех отношениях и христианина во всех обстоятельствах, самого смиренного архиерея Русской Церкви тех лет. Священномученика Петра (Зверева), архиепископа Воронежского, архипастыря-подвижника. Священномученика пресвитера Иоанна Восторгова, сделавшего при жизни для Церкви столько, сколько могли бы сделать сотни людей и десятки церковных учреждений. Мученицу Татиану Гримблит, благотворившую многим архипастырям и пастырям Русской Церкви. И блаженную Нину Кузнецову, подвижницу и мученицу.

Иеромонаха Феодора Богоявленского, преподобномученика, изображенного на картине П. Корина «Русь уходящая», материалы следствия которого свидетельствуют, что никакое следствие ничего не может сделать с человеком против его воли, а следователи не могут составить протоколы допросов не в соответствии с тем, с чем человек согласился — он может их просто не подписать. Блаженную Матрону Белякову, Анемнясевскую подвижницу и исповедницу, чей христианский подвиг можно сравнить разве что с подвигом древних подвижников. Она была слепа — и в протоколе допроса следователь мог написать, что угодно, а послушные следователю понятые могли это подписать, но этого не произошло, коряво по стилю, но по существу верно они отразили в протоколе допроса то, что она говорила. Это и протоиерей Николай Лебедев, подъявший задолго до революции подвиг по борьбе с пороком пьянства и устроивший приют для бездомных детей — при советской власти ставший исповедником и скончавшийся в ссылке. Это и протоиерей Иоанн Стеблин-Каменский, священномученик, который заключение его в Соловецкий концлагерь переживал как благодатную весну для души. И многие, и многие другие. Все они заслуживают внимания церковных людей, а в богослужении — торжественных служб и печатания имен жирным шрифтом в церковном календаре, хотя бы как напоминание об этом. И, прежде всего, потому, что их подвиг и их молитвы важны для всей Русской Церкви.

Есть случаи, когда тот или иной священномученик не прославлен, но, несомненно, вызывает глубочайшее уважение — например, владыка Феодор (Поздеевский) или владыка Арсений (Жадановский). (И они также являются мучениками 1937 года). Пожалуйста, поясните, почему нас не должно смущать то, что такие лица не прославлены.

Нас это смущает наверно потому, что мы рассматриваем мнение Синодальной комиссии и решение Священного Синода о внесении имени того или иного человека в святцы, как некий суд, и невнесение его — как приговор. Но это совершенно не соответствует действительности. Комиссия рассматривает лишь имеющиеся в документах препятствия к канонизации в соответствии с принятыми Церковью критериями. Однако есть много святителей, подвижников благочестия, церковных ученых, понесших много трудов на благо Церкви, и их имен нет в святцах, а мы пользуемся их трудами. И это нас не смущает. Не должно смущать и в данном случае.

— Что, Вы думаете, является необходимым для того, чтоб почитание новомучеников стало актуальной потребностью наших православных соотечественников?

— О них надо читать, их жизнь изучать, сверять с нею и свою жизнь, сравнивать, что для нас важно и существенно, и что было важно и существенно для мучеников. Одними ли ценностями мы с ними живем, на достижение сходных ли целей настроены. Это ведь важно — сравнить их и нас, и прежде всего потому, что зачастую им не было оставлено гонителями ничего, кроме веры в Христа. Они были лишены всего, но могут многим нас обогатить. Если говорить о практическом пути актуализации почитания новомучеников, то вероятно нужны, кроме отдельных, издаваемых ныне житий новомучеников, посвященные им главы в учебниках и хрестоматии.

http://www.taday.ru/text/1 750 816.html