Хроника Антирусского века. Накануне «всегубительства»

В мае 1914 года в Гааге в присутствии делегатов практически всех государств был торжественно открыт Дворец мира. «Отныне, – пишет военный историк Антон Антонович Керсновский, – война бесповоротно изгонялась из обихода культурного человечества, в истории которого начинался золотой век – эпоха мирного сотрудничества народов...» Через месяц после этого торжества в боснийском городе Сараево прогремели выстрелы сербского националиста, члена террористической организации «Черная рука», Гаврило Принципа, поразившие наследника Австро-Венгерской монархии эрц-герцога Франца-Фердинанда и его жену герцогиню Софию, и положившие начало Первой мировой войне. Сбылось напророченное Н.С. Лесковым:

«Писано, что угодник божий Тихон стал тогда просить богородицу о продлении мира на земле, а апостол Павел ему громко ответил знамение, когда не станет мира, такими словами: "Егда, – говорит, – все рекут мир и утверждение, тогда нападает на них внезапу всегубительство". И стал я над этими апостольскими словами долго думать и все вначале никак этого не мог понять: к чему было святому от апостола в таких словах откровение? На конец того начитываю в газетах, что постоянно и у нас, и в чужих краях неумолчными усты везде утверждается повсеместный мир. И тут-то исполнилось мое прошение, и стал я вдруг понимать, что сближается реченное: "Егда рекут мир, нападает внезапу всегубительство", и я исполнился страха за народ свой русский и начал молиться и всех других, кто ко мне к яме придет, стал со слезами увещевать, молитесь, мол, о покорении под нозе царя нашего всякого врага и супостата, ибо близ есть нам всегубительство».

Прежде чем обратиться к истории «всегубительства», необходимо рассмотреть предпосылки к оному. Балканская мина, взорвавшая в 1914 году всю Европу и приведшая к гибели трех монархий, трех великих империй, была заложена Берлинским конгрессом 1878 года. На нем и в ходе самой Балканской кампании со всей яркостью были явлены все механизмы, все методы, которые в дальнейшем использовались против России. Дав ей втянуться в войну и питая смуту в ней самой, намерения свои «международное сообщество» недвусмысленно выразило устами Англии и Австрии еще до окончания кампании. Россия, согласно оным, должна была подчинить себя, безусловно, Англии и Австрии относительно условий мира с Турцией и вне зависимости от итогов войны принять условия, которые постановят эти две державы. Российская дипломатия, переставшая быть русской, данное наглое требование не только стерпела, но и приняла вполне благосклонно.

«Итак, – писал по этому поводу князь Мещерский, – еще раз наступает страшная и критическая минута для истории России – быть относительно своей чести, достоинства своего Государя и своей задачи в полной зависимости от самых непримиримых ее врагов.

Итак, еще раз дипломатия после позорного своего фиаско хочет вмешаться в решение Восточного вопроса и обратить потоки русской крови на поле битвы в шутку и забаву…

…В этих словах ничего нет, увы, преувеличенного. Уже один тот ужасный факт, что после ноты лондонского кабинета петербургскому, оскорбившей дерзостью и насмешкой не только Русского Государя и его народ, но даже вековые традиции европейской дипломатии, дипломаты наши за границей не только не почувствовали этой пощечины своему государству, но настойчиво требуют униженных и заискивающих вымаливаний милости у того же английского кабинета для Русского царя и Русского государства, показывает, до какого низкого и безнародного нравственного уровня может дойти дипломатия, когда ею руководят не чувства народной чести, а какое-то рабское пресмыкание перед Европой!»

Мещерский был убежден, что Государь не допустит подобного поругания Русского имени, и «козни» предателей-дипломатов не возымеют успеха. Но действительность не оправдала веры Владимира Петровича, и горчайшим для нас апофеозом Балканской войны стал пресловутый Берлинский конгресс, на котором «союзники», чьим оружием сражались с нами турки, делили нашу победу так, точно нас, России, не существовало вовсе.

3 марта 1878 года Россия заключила с Турцией мирный договор в Сан-Стефано. Он вызвал яростный протест англичан и австрийцев. Англия, не могшая допустить выхода России к Средиземному морю, обещала Турции свою защиту в обмен на остров Кипр. В воздухе запахло новой войной – уже со вчерашними «союзниками». В этом конфликте Россия обречена была оказаться в одиночестве перед лицом всего мира. Такое уже было в 1855 году, в Крымскую кампанию, и Император Александр II менее всего желал повторения подобного опыта.

Россия согласилась на пересмотр изначального, уже подписанного, мирного договора в Сан-Стефано, согласилась на то, чтобы ее победой распорядились ее враги, и те не замедлили это сделать. 14 июня 1878 года был подписан Берлинский трактат, ставший крупнейшим поражением русской дипломатии…

По итогам Берлинского конгресса Болгария была разделена на три части: вассальное княжество от Дуная до Балкан с центром в Софии; болгарские земли к югу от Балкан образовали автономную провинцию Турецкой империи — Восточная Румелия с центром в Филиппополе; Македония — земли до Адриатики и Эгейского моря возвращались Турции без каких-либо изменений в статусе. Была признана независимость Черногории, Сербии и Румынского княжества. Австро-Венгрия добилась права на оккупацию Боснии и Герцеговины и размещения гарнизонов между Сербией и Черногорией — в Новопазарском санджаке, который оставался за Турцией.

В.В. Крестовский писал:

«Берлин добился своей цели: Россия была временно ослаблена войной, ее расстроенные финансы стали в еще большую зависимость от Берлина, и Франция от нее отвернулась; между ней и Россией возникло недоверие и охлаждение; славяне ускользнули из-под русского влияния; в среду балканских христиан и их молодых государственных организмов, благодаря умышленному их расчленению и нарочно несправедливому определению их этнографических границ, было брошено злое семя взаимной зависти, вражды и будущих раздоров и усобиц, Австро-Венгрия получила подачку за свой позор Садовой и Пражского мира, и естественным образом должна была отныне пристегнуться к Германии, Англия прикарманила Кипр, ограничила Россию в Малой Азии, – и ликующий еврей Беконсфильд возвратился в Лондон истинным триумфатором».

Злое семя, как мы уже видели в предыдущей главе, стало давать всходы через три с лишним десятилетия. В 1914 году Россия буквально вталкивалась в войну весьма схожим образом, что и в 1877-м. Нас понуждали к ней всемерно, лишая, как и тогда, возможности действовать иначе. Также провоцировали и подстрекали закулисные кукловоды. Также возбуждено было русское патриотическое чувство, которому мерещился «герб на вратах Цареграда». И герб этот был бы водружен, если бы войны нового времени возможно было выигрывать на поле брани доблестью армий. Но как не мог допустить сего русского торжества Дизраэли-Беконсфильд в 1878 году, так не собирались допускать его Ллойд Джордж сотоварищи.

Это понимали наиболее дальнозоркие деятели, указывавшие на сомнительность выгод при высокой вероятности катастрофичности последствий возможного столкновения Германии и России. Хрестоматийный документом такого рода является известное письмо члена Государственного Совета Петра Николаевича Дурново Государю. В своем аналитическом обзоре Дурново указывал: что интересы России и Германии ни в чем значимо не противоречат друг другу, в то время как интересы России и Англии, союз с которой Петр Николаевич считал ошибкой, традиционно противоречат во всем; что Россия и Германия являются столпами монархизма и консерватизма, и их конфликт неминуемо подорвет позиции этих наиболее здравых течений во всем мире; что война закончится социальными революциями и для победителей, и для побежденных.

«Жизненные интересы России и Германии нигде не сталкиваются и дают полное основание для мирного сожительства этих двух государств, – писал Дурново. – Будущее Германии на морях, то есть там, где у России, по существу наиболее континентальной из всех великих держав, нет никаких интересов. Заморских колоний у нас нет и, вероятно, никогда не будет, а сообщение между различными частями империи легче сухим путем, нежели морем. Избытка населения, требующего расширения территории, у нас не ощущается, но даже с точки зрения новых завоеваний, что может дать нам победа над Германией? Познань, Восточную Пруссию? Но зачем нам эти области, густо населенные поляками, когда и с русскими поляками нам не так легко управляться. Зачем оживлять центробежные стремления, не заглохшие по сию пору в Привислинском крае, привлечением в состав Российского государства беспокойных познанских и восточно-прусских поляков, национальных требований которых не в силах заглушить и более твердая, нежели русская, германская власть?

Совершенно то же и в отношении Галиции. Нам явно невыгодно, во имя идеи национального сентиментализма, присоединять к нашему отечеству область, потерявшую с ним всякую живую связь. Ведь на ничтожную горсть русских по духу галичан, сколько мы получим поляков, евреев, украинизированных униатов? Так называемое украинское или мазепинское движение сейчас у нас не страшно, но не следует давать ему разрастаться, увеличивая число беспокойных украинских элементов, так как в этом движении несомненный зародыш крайне опасного малороссийского сепаратизма, при благоприятных условиях могущего достигнуть совершенно неожиданных размеров. Очевидная цель, преследуемая нашей дипломатией при сближении с Англией – открытие проливов, но, думается, достижение этой цели едва ли требует войны с Германией. Ведь Англия, а совсем не Германия, закрывала нам выход из Черного моря. Не заручившись ли содействием этой последней, мы избавились в 1871 году от унизительных ограничений, наложенных на нас Англией по Парижскому договору?

И есть полное основание рассчитывать, что немцы легче, чем англичане, пошли бы на предоставление нам проливов, в судьбе которых они мало заинтересованы и ценою которых охотно купили бы наш союз.

Не следует к тому же питать преувеличенных ожиданий от занятия нами проливов. Приобретение их для нас выгодно лишь постольку, поскольку ими закрывается вход в Черное море, которое становится с той поры для нас внутренним морем, безопасным от вражеских нападений.

Выхода же в открытое море проливы нам не дают, так как за ними идет море, почти сплошь состоящее из территориальных вод, море, усеянное множеством островов, где, например, английскому флоту ничего не стоит фактически закрыть для нас все входы и выходы, независимо от проливов. Поэтому Россия смело могла бы приветствовать такую комбинацию, которая, не передавая непосредственно в наши руки проливов, обеспечила бы нас от прорыва в Черное море неприятельского флота. Такая комбинация, при благоприятных обстоятельствах вполне достижимая без всякой войны, обладает еще и тем преимуществом, что она не нарушила бы интересов Балканских государств, которые не без тревоги и вполне понятного ревнивого чувства отнеслись бы к захвату нами проливов.

В Закавказье мы, в результате войны, могли бы территориально расшириться лишь за счет населенных армянами областей, что, при революционности современных армянских настроений и мечтаниях о великой Армении, едва ли желательно, и в чем, конечно, Германия еще меньше, чем Англия, стала бы нам препятствовать, будь мы с нею в союзе. Действительно же полезные для нас и территориальные, и экономические приобретения доступны лишь там, где наши стремления могут встретить препятствия со стороны Англии, а отнюдь не Германии. Персия, Памир, Кульджа, Кашгария, Джунгария, Монголия, Урянхайский край – все это местности, где интересы России и Германии не сталкиваются, а интересы России и Англии сталкивались неоднократно.

Совершенно в том же положении по отношению к России находится и Германия, которая, равным образом, могла бы отторгнуть от нас, в случае успешной войны, лишь малоценные для нее области, по своей населенности мало пригодные для колонизации: Привислинский край, с польско-литовским, и Остзейские губернии с латышско-эстонским, одинаково беспокойным и враждебным к немцам населением…

…Не следует упускать из вида, что Россия и Германия являются представительницами консервативного начала в цивилизованном мире, противоположного началу демократическому, воплощаемому Англией и, в несравненно меньшей степени, Францией. Как это ни странно, Англия, до мозга костей монархическая и консервативная дома, всегда во внешних своих сношениях выступала в качестве покровительницы самых демагогических стремлений, неизменно потворствуя всем народным движениям, направленным к ослаблению монархического начала.

С этой точки зрения борьба между Германией и Россией, независимо от ее исхода, глубоко нежелательна для обеих сторон, как, несомненно, сводящаяся к ослаблению мирового консервативного начала, единственным надежным оплотом которого являются названные две великие державы. Более того, нельзя не предвидеть, что, при исключительных условиях надвигающейся общеевропейской войны, таковая, опять-таки независимо от ее исхода, представит смертельную опасность и для России, и для Германии. По глубокому убеждению, основанному на тщательном многолетнем изучении всех современных противогосударственных течений, в побежденной стране неминуемо разразится социальная революция, которая, силою вещей, перекинется и в страну-победительницу…

…Если война окончится победоносно, усмирение социалистического движения в конце концов не представит неопреодолимых затруднений. Будут аграрные волнения на почве агитации за необходимость вознаграждения солдат дополнительной нарезкой земли, будут рабочие беспорядки при переходе от вероятно повышенных заработков военного времени к нормальным расценкам – и, надо надеяться, только этим и ограничится, пока не докатится до нас волна германской социальной революции. Но в случае неудачи, возможность которой, при борьбе с таким противником, как Германия, нельзя не предвидеть, – социальная революция, в самых крайних ее проявлениях, у нас неизбежна.

Как уже было указано, начнется с того, что все неудачи будут приписаны правительству. В законодательных учреждениях начнется яростная кампания против него, как результат которой в стране начнутся революционные выступления. Эти последние сразу же выдвинут социалистические лозунги, единственные, которые могут поднять и сгруппировать широкие слои населения, сначала черный передел, а засим и общий раздел всех ценностей и имуществ. Побежденная армия, лишившаяся, к тому же, за время войны наиболее надежного кадрового своего состава, охваченная в большей части стихийно общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованною, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентные партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению».

Этот пророческий документ был направлен Императору в феврале 1914 года.

А незадолго до этого, в январе, на заседании Государственного Совета прозвучал еще один встревоженный голос. Заседание изначально должно было быть посвящено борьбе с народным пьянством, но известие об отставке премьер-министра Коковцова, преемником которого стал И.Л. Горемыкин, направило мысли собравшихся совсем в иное русло. Так, бывший российский посол в Японии барон Р.Р. Розен поделился с коллегами своим далеким от оптимизма видением ближайшего будущего:

«Вам, господа, известно, что уже два десятилетия Европа живет под режимом двух союзов, в которые две непримиримо враждебных державы сумели втянуть остальные большие державы... Единственный выход – либо в устранении этого коренного антагонизма, интересам России совершенно чуждого, либо в вооруженном столкновении, от которого России, всегда верной принятым на себя обязательствам отклониться будет невозможно... Никому не дано предрешать будущего, но такие чрезвычайные меры, как миллиардный налог на вооружение, свидетельствуют о том, что наступление кризиса является уже не столь далеким. Но, во всяком случае, в одном можно быть уверенным: этот час наступит тогда, когда мы всего меньше его будем ожидать…

…Русский народ еще свято хранит культ Царя и Царской власти; только в этом, как учит история, Россия всегда, в конце концов, находила свое спасение. Но разлад между правительством и обществом обостряется все более... Господа, я думаю, едва ли найдется в России мыслящий человек, который не чувствовал бы инстинктивно, что мы, выражаясь языком моряков, дрейфим, относимся ветром и течением к опасному берегу, о который наш государственный корабль рискует разбиться, если мы не решимся своевременно положить руль на борт и лечь на курс ясный и определенный».

Разлад, отмеченный Розеном, действительно, обострялся. Ярый сторонник войны А.И. Гучков провозглашал борьбу за монархию против правящей династии, за церковь – против правящих иерархов и т.д. Правые организации, коим надлежало быть оградой Царствующего Дома, были более увлечены ссорами друг с другом. Вновь участились стачки и забастовки рабочих. В канун начала войны месяц бастовали рабочие бакинских нефтяных заводов, затем всколыхнулся Петербург, где в стачках приняли участие свыше ста тысяч рабочих, из столицы бунты перекинулись в Прибалтику…

Тем временем война стремительно приближалась. Вена не преминула воспользоваться убийством своего эрц-герцога, чтобы обвинить в трагедии Сербию и выдвинула Белграду невыполнимый ультиматум. Ознакомившись с ним, и российский Император и его министр иностранных дел Сазонов поняли, что столкновение становится практически неизбежным. В официально сообщении русское правительство заявило, что не может остаться равнодушным к судьбе Сербии.

11 июля наследник сербского престола королевич Александр Карагеоргиевич, некогда учившийся в России, обратился за защитой к русскому Царю: «Мы не можем защищаться. Посему молим Ваше Величество оказать нам помощь возможно скорее... Мы твердо надеемся, что этот призыв найдет отклик в Его славянском и благородном сердце».

Ответ Николая был предсказуемым: «Пока есть малейшая надежда избежать кровопролития, все наши усилия должны быть направлены к этой цели. Если же, вопреки нашим искренним желаниям, мы в этом не успеем, Ваше Высочество может быть уверенным в том, что ни в коем случае Россия не останется равнодушной к участи Сербии».

В итоге, как пишет А.А. Керсновский, «Сербия приняла все условия драконовского ультиматума, за исключением одного второстепенного, рассчитанного на то, чтобы затронуть национальную честь. А именно, подчинения сербских судебных властей австрийским. Любое великодержавное правительство удовлетворилось бы этим. Но… 15 июля на улицах Белграда стали рваться снаряды земунских батарей».

Снаряды начали рваться на улицах сербской столицы аккурат в тот день, как пришла телеграмма российского Императора. «Есть Бог на небе, а Царь в России!» – со слезами воскликнул премьер-министр Пашич. Королевич же Александр ответил Николаю: «Тяжкия времена не могут не скрепить уз глубокой привязанности, которыми Сербия связана со святой славянской Русью, и чувства вечной благодарности за помощь и защиту Вашего Величества будут свято храниться в сердцах всех сербов».

В России перед Государем преклонила колени жена князя Иоанна Константиновича, со слезами благодаря, что он не оставил в беде ее родину. Ультиматум Сербии вызвал взрыв патриотизма в России. 13 июля по столице прокатилась массовая демонстрация, толпа скандировала: «Да здравствует армия, да здравствует война». «Новое время» писало: «Это необычный вечер, это вечер народного ликования, народного восторга перед возможностью той войны, которая, быть может, со времени Освободительной турецкой войны одна так популярна и так возвышенна».

Обратного пути у России не было. Национальное достоинство не позволяло ей бросить на произвол судьбы братский народ, которому она обещала помощь. С другой стороны и Вена не могла уронить своего престижа, смягчив свои требования. Николай II несколько раз призывал кайзера Вильгельма урезонить Вену, но Берлин ответил, что не может лишить поддержки единственного союзника. Здесь также остро стоял вопрос национального престижа. К тому же в Германии не сомневались, что война в любом случае неизбежна, и не видели смысла откладывать ее, чувствуя себя к оной вполне готовыми. Берлин уже готовился к объявлению войны и в то же время готовил провокацию, чтобы возложить ответственность за нее на Россию.

Уже 8 июля, за четыре дня до австро-венгерского ультиматума, германские военные, находившиеся в отпуске, были вызваны в свои части, а с 11-го числа начались военные перевозки. Отсылая русскому кузену успокоительные телеграммы о якобы предпринимаемых попытках осадить Вену, Вильгельм II одновременно приказывал своему послу в Австро-Венгрии «ни в коем случае не создавать впечатление», будто бы Берлин настроен против решительных действий Австрии. А на другой день после объявления войны Сербии начальник германского Генштаба граф Мольтке-Младший потребовал начать общую мобилизацию австро-венгерской армии против России.

В России отпускников призвали по частям лишь 13 июля, а 16-го Государю было предложено на выбор подписать один из двух: об общей мобилизации и о частичной мобилизации четырех округов, войска которых предназначались к действию против Австро-Венгрии: Киевского, Одесского, Московского и Казанского.

«Чтобы понять весь драматизм ставшей перед Государем дилеммы — сразу общая мобилизация или сперва частичная, надо иметь в виду, что, произведя частичную мобилизацию, Россия уже не могла произвести общей мобилизации, – отмечает Керсновский. – Четыре юго-восточных округа мобилизовывались ценою бесповоротного расстройства трех наиболее важных стратегических северо-западных округов. Мобилизационное расписание не предусматривало частичной мобилизации отдельных округов. Частичные мобилизации должны были быть разработанными лишь по 20-му мобилизационному расписанию, еще не утвержденному. Имелись планы мобилизации отдельных корпусов для усиления сибирских округов в случае войны с Японией и Кавказской армии в случае войны с Турцией.

Мобилизовав только против Австро-Венгрии, мы рисковали бы впоследствии быть беззащитными против Германии. Не следует забывать, что Казанский округ комплектовал Варшавский, а отчасти и Виленский. Гвардия почти целиком пополнялась Киевским округом. В случае частичной мобилизации все эти запасные получали другое назначение. Отметим еще одну катастрофическую особенность частичной мобилизации: она оставляла неприкрытой южную часть Варшавского округа, на которую как раз и обрушивался главный удар австро-венгров.

Надежда на миролюбие Вильгельма II была столь велика, что Император Николай II после мучительных колебаний подписал указ о частичной мобилизации, назначив первым ее днем 17 июля.

Германии надо было найти предлог к объявлению войны. Частичная русская мобилизация таковым не могла считаться, ибо затрагивала только Австро-Венгрию. А эта последняя ничуть не собиралась объявлять войны России. Тогда в Берлине был предпринят мастерский ход… 17 же июля экстренное издание официозной «Локаль Анцейгер» сообщило о мобилизации германской армии.

Русское посольство немедленно же сообщило об этом исключительном событии в Петербург. Известие это коренным образом изменило обстановку – и в 7 часов вечера последовал Высочайший указ о всеобщей мобилизации сухопутных и морских вооруженных сил. Первым днем этой общей мобилизации было назначено 18 июля. Германское правительство достигло своей цели. Оно смогло поэтому опровергнуть сообщение о мобилизации и в то же время распорядилось задержать на почте телеграмму нашего посла, сообщавшую об этом опровержении. В Петербурге ничего не узнали – и Высочайший указ о всеобщей мобилизации был разослан в штабы округов. Тогда 18 июля Германия в ультимативной форме потребовала от России отмены мобилизации в 24-часовой срок, а сама объявила у себя мобилизацию. В случае непринятия этого ультиматума Германия угрожала войной. Это чудовищное в случае его выполнения требование выдавало Россию головой на милость и немилость вооруженных до зубов соседей. Русская мобилизация никакой решительно опасности для Германии не представляла. Германия все равно заканчивала свою мобилизацию в два раза скорейший срок.

Император Николай II предложил Вильгельму II передать конфликт на рассмотрение третейского суда в Гааге. Ответом было объявление Германией войны России».

Патриотическая манифестация в начале войны в Москве, 1914.

20 июля 1914 года, на другой день по объявлении войны Германией, бесчисленные толпы людей заполнили площадь перед Зимним Дворцом. Император вышел на балкон, и его верноподданные в едином порыве пали на колени с криками «ура». Такого взрыва патриотизма и любви к своему монарху не было за все время царствования последнего Императора, и в тот день на Дворцовой площади Царь, вероятно, в последний раз был единым целым со своим народом.

«Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную Нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение ее среди великих держав... – обращался Самодержец к верноподданными в своем манифесте. – В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение Царя с Его народом и да отразит Россия, поднявшаяся, как один человек, дерзкий натиск врага».

Государь поклялся не заключать мира, пока последний неприятельский воин не покинет пределов русской земли.

Тот роковой, но такой воодушевляющий сердца ожиданием чего-то великого, жаждой славного подвига во имя Бога, Царя и Отечества, день запечатлел в своих стихах князь-мученик Владимир Палей:

Народ на площади дворцовой
Толпился, глядя на балкон,
Блестело золото икон,
И, как предвестник славы новой,
Взвивая флаги над толпой,
Отрадно ветер дул морской…

"Ура" неслось… Росло волненье,
Гимн повторялся без конца.
И к окнам Зимнего дворца
Взлетало громкое моленье,
Как рой незримых голубей:
«Спаси, Господь, Твоих людей»…

Святые чувства дней минувших,
Под гнетом времени заснувших —
Восторг, надежду и любовь
Опасность воскресила вновь,
И восставая перед нами,
Сияли светлыми лучами
Картины невозвратных дней,
Что кистью мощною своей

Былые мастера писали —
Картины славы и побед,
Где так ясны златые дали
И где людей грустящих нет…

Какой толпа дышала силой
В тот незабвенный, чудный миг!
Как сладок был народа крик,
Что не страшится он могилы,

Что он на все, на все готов,
Пусть даже смерть закроет веки —
Но не познает Русь вовеки
Жестоких вражеских оков.

У всех цвело в душе сознанье,
Что мы еще сильней, чем встарь…
Но воцарилось вдруг молчанье:
К народу вышел Государь.

И пред своим Вождем Державным
Толпа одним движеньем плавным
В одном стремленьи пала ниц…
И миг сей, созданный толпою,

О Русь, останется одною
Из исторических страниц…
Царь говорил — и это Слово
Всегда звучать нам будет снова

В минуты скорби и тоски,
А тот, кто слышал эти речи,
Не сгорбит побежденно плечи
До гробовой своей доски…

«Мир заключен не будет Мною,
Покоя я врагу не дам,
Пока он вновь не будет там,
За пограничною чертою»…

И залы Зимнего дворца
«Ура» как громом огласились.
Дрожали стекла, и сердца
Восторгом трепетным забились!

Сияя чудной красотой,
Вся в белом, плакала Царица;
Она на подвиг шла святой
Быть милосердною сестрицей.

И клики снова поднялись,
Взлетая неудержно ввысь.

Толпа, как море, бушевала,
Безумной храбростью горя,
И с умиленьем повторяла
Слова Российского Царя…

Дворец же старый перед нею,
Безмолвный — волею судьбы,
Душой угрюмою своею
Воспринимал ее мольбы.

И, нитью связан с ней незримой,
Сливался каменный дворец
С отвагой непоколебимой
Геройских пламенных сердец…

ХРОНИКА АНТИРУССКОГО ВЕКА! 

В начале ХХ столетия наша страна была крупнейшей, могущественной, развитой и вполне самодостаточной державой, а наш народ с каждым годом становился все многочисленнее. Западные и отечественные эксперты предсказывали, что через считанные годы ни одна страна не сможет конкурировать с нашей. ХХ век должен был стать Русским веком, но вместо этого стал – антирусским. К его концу российское государство, созидавшееся веками, оказалось разрушено, русский народ – истреблен и ввергнут в нищету, его святыни и культурное наследие разрушены и расхищены. Это стало игом национальной катастрофа 1917 г. "Мы завоевали эту страну!" – провозгласил В.И. Ленин. Более жестоких завоевателей и более страшного разорения Россия не знала. Одной из многочисленных утрат антирусского века стала русская история. История прежних веков забыта и изолгана. История века ХХ и вовсе подменена пропагандой. В представляемой книге предпринимается попытка восстановить правдивую летопись последнего столетия.