А.Г. Тепляков, В.Г. Хандорин. К вопросу о реабилитации адмирала А.В. Колчака

Аннотация: статья посвящена обзору вопроса, связанного с делом о реабилитации Верховного правителя адмирала А.В. Колчака. Данный вопрос является особенно непростым в связи с тем, что охватывает не только историко-биографический, но и политический и юридический аспекты, и хотя поднимался неоднократно, но итогового разрешения так и не получил. Актуальность темы состоит в неутихающем общественном интересе к событиям Гражданской войны в России. Авторы ставили своей целью на основе продолжающейся более четверти века дискуссии историков, юристов и общественных деятелей выявить основные противоречия и сформулировать юридические и политические аргументы в пользу реабилитации А.В. Колчака. Одновременно подчеркиваются важность и сложность данного вопроса, поскольку Колчак являлся де-юре главным общепризнанным предводителем Белого движения и в этом качестве подвергается до сих пор ожесточенным нападкам со стороны представителей «левого» лагеря. Вместе с тем, ставится вопрос о целесообразности реабилитации в смысловом значении этого слова, учитывая то, что Колчак был казнен советской властью, ныне несуществующей, и рассматриваются альтернативные варианты юридических и политических решений.

Вопрос о юридической реабилитации адмирала А.В. Колчака неоднократно поднимался общественными деятелями начиная с 1990-х годов. Затрагивался он и в отдельных монографиях историков С.В. Дрокова [1], В.Ж. Цветкова [2] и В.Г. Хандорина [3]. Между тем, отрицательные заключения официальных юридических инстанций (Забайкальского военно-окружного суда от 26.01.1999 г., Верховного суда РФ от 19.04.2000 г., Главной военной прокуратуры от 17.11.2004 г.) не удовлетворили ни широкие круги общественности, ни значительную часть историков и самих юристов. Все они опирались исключительно на материалы следственного дела А.В. Колчака (январь–февраль 1920 г.) и судебного процесса по делу колчаковских министров 20–30 мая 1920 г. в Омске, проводившегося чрезвычайным ревтрибуналом при Сибревкоме. Между тем, для объективного и всестороннего рассмотрения этого дела следует учитывать:

1. Решение о казни А.В. Колчака, официально оформленное постановлением Иркутского военно-революционного комитета от 6 февраля 1920 г. без суда и до окончания следствия, было политическим, предрешено секретной телеграммой председателя Сибирского военно-революционного комитета, члена Реввоенсовета 5-й армии И.Н. Смирнова, предписывавшей в категоричной форме «немедленно расстрелять» бывшего Верховного правителя адмирала А.В. Колчака и находившегося с ним бывшего председателя Совета министров В.Н. Пепеляева, что и было исполнено [4, т. 2, с. 661; 5, л. 6]. Хотя в соответствии с Руководящими началами по уголовному праву РСФСР 1919 г. военно-революционные комитеты наделялись правом выносить внесудебные приговоры в чрезвычайной обстановке Гражданской войны, данный приговор был вынесен по приказанию вышестоящей инстанции, и уже поэтому его юридическая ценность является сомнительной.

Кроме того, незадолго до расстрела Колчака постановлением ВЦИК и СНК РСФСР от 17 января 1920 г. была отменена смертная казнь [6]. Вместе с тем, еще в августе 1919 г. советское правительство В.И. Ленина объявило Колчака и членов его правительства «вне закона». Все эти обстоятельства усугубляют сомнительность юридической ценности «приговора» Иркутского ВРК.

2. Основные обвинения, предъявленные А.В. Колчаку уже задним числом, в обвинительном заключении [7, с. 40] на Омском процессе его министров, т.к. следственная комиссия до его расстрела сформулировать такое заключение не успела, вменяли в вину ему прежде всего политические преступления, в первую очередь – вооруженную борьбу с советской властью. Между тем, сама советская власть на тот период легитимной не являлась, будучи установленной в результате государственного переворота 25 октября 1917 г. и не опираясь на волеизъявление народа, поскольку всенародно избранное Учредительное собрание было ею разогнано 6 января 1918 г. При этом Колчак не был гражданином РСФСР, не присягал этому государству и на его территории не находился.

Власть же самого А.В. Колчака, хотя и была установлена также в результате переворота и устранения Директории – формально легитимного преемника Учредительного собрания, но была представлена ее правопреемнипей: арест членов Директории группой офицеров был представлен как ее распад по непредвиденным обстоятельствам (сами офицеры прошли формальную процедуру суда, прежде чем были оправданы с учетом обстоятельств, вызвавших их действия), власть Колчаку вручил Совет министров, существовавший при Директории и перешедший под начало Колчака. В любом случае, даже формальной легитимности во власти Колчака было больше, чем в советской власти, «узаконенной» 26 октября 1917 г. II съездом самозванных Советов рабочих и солдатских депутатов (на тот момент имевших статус обычных общественных организаций) и разогнавшей Учредительное собрание.

Косвенно подтверждает эти выводы решение Правительствующего Сената – высшего судебного органа России – накануне его разгона большевиками в ноябре 1917 г. о квалификации власти «лиц, именующих себя народными комиссарами», как незаконной и преступной [8, л. 1–2]. Этот же Сенат в лице наличных членов, собранный вновь в январе 1919 г. в Омске при Колчаке, признал его власть законной [9, вып. 1, с. 88–91].

3. Обвинения в «преступлениях против мирного населения», предъявленные А.В. Колчаку в 1920 г. и механически воспроизведенные современными юридическими инстанциями в отказах в реабилитации, были сформулированы и подобраны искусственно. Подобные эксцессы на местах были частым явлением в Гражданской войне (как и в любой войне) как с «белой», так и с «красной» стороны. Что касается репрессий против повстанцев и партизан, то установленные Гаагской конвенцией 1907 г. законы и обычаи ведения войны (включая обращение с военнопленными) (с. 164) касались только международных войн и ничего не говорили о войнах гражданских. Исходя из этого, повстанцы и партизаны рассматривались не как «комбатанты», а как преступники против действующего государственного строя.

Основная часть советских данных по белому террору – продукт чекистской и историко-партийной мифологии, завышавшей реальные цифры жертв на порядок. Архивные документы позволяют находить подлинные данные, которые чаще всего гораздо скромнее, чем результаты применения в тех же местностях красного террора. Большинство низовых советских работников Сибири после прихода к власти белых либо избежали репрессий, либо отделались штрафами, порками или недолгим заключением. Так, в Иркутской губернии гражданские следственные комиссии освобождали всех большевиков, за которых мог хоть кто-нибудь поручиться, причем поручителей (обычно фиктивных) никто не проверял до конца 1918 г. Управляющий Семиреченской областью в 1919 г. назначил бежавших из России советских работников на административные посты, не проведя их через следственную комиссию [10, л. 9].

Бывший член Центросибири В. Виленский-Сибиряков весной 1919 г. перебрался через линию фронта и опубликовал в Москве свои измышления о белом терроре. Он, вероятно, обобщил материалы советской прессы, заявив, что к весне 1919 г. колчаковцы расстреляли более 40 тыс. чел., свыше 80 тыс. арестовали, а участников крестьянских восстаний в Сибири насчитал до двух миллионов [11, с. 52].

Эти цифры являются очевидным вымыслом, ибо архивная тюремная статистика дает вдесятеро меньшие показатели. В декабре 1918 г. в местах заключения Западной Сибири находилось 4,5 тыс. заключенных, включая уголовных [12, с. 44]. Развитие партизанщины и уголовной преступности в 1919 г. резко увеличили численность арестантов. По данным ГУМЗ, на 30 июля 1919 г. в тюрьмах всей Сибири, рассчитанных на 15 тыс. мест, содержалось 31,9 тыс. заключенных, из них политических и военнопленных – всего 13,1 тыс., то есть менее половины [13, c. 68]. В менее населенной Восточной Сибири в августе–сентябре 1919 г. тюрьмы насчитывали до 6 тыс. заключенных [14, с. 98–99]. Таким образом, истинные цифры численности заключенных вовсе не свидетельствуют о массовом терроре.

Часть источников фальсифицировалась полностью, как подготовленный к процессу министров Колчака документ Екатеринбургской губЧК о 25 тыс. убитых белыми. Таким же образом 65 убитых в Семипалатинской тюрьме в советских отчетах «превратились» в 500 [15, л. 7], а 54 убитых конвоирами в Кизеловских копях – в целых 8 тыс. [7, с. 23, 25–26]. Отдел юстиции Сибревкома, понимая сомнительность подобных цифр, в мае 1920 г. затребовал от президиумов 12 губернских ЧК (от Саратовской до Иркутской) «непреувеличенные приблизительные сведения количества расстрелянных [и] иными способами убитых колчаковским правительством, указав по возможности место и время массовых истреблений». Но, судя по публикации материалов процесса над министрами Колчака, лишь Семипалатинская губЧК откликнулась и честно сообщила, что жертв белого террора в губернии насчитывается около 500 чел. [7, с. 24, 25–26]. Да Екатеринбургская губЧК в дальнейшем изменила показания и «сократила» число убитых в Кизеловских шахтах с 8 до 2 тыс. чел. [16, с. 77], видимо, понимая, что первоначальная цифра, сопоставимая с численностью всего населения поселка, чересчур фантастична [17, с. 160–162]. Около 100 убитых белыми повстанцев при подавлении солдатского восстания в Тюмени 13 марта 1919 г. (в основном из венгерских военнопленных) в советских отчетах «чудом» превратились в 400 [18, с. 51; 19], а 60 расстрелянных при подавлении Кольчугинского восстания 6–7 апреля 1919 г. – в целых 600 [20].

Данные региональных комиссий по оценке «жертв интервенции», действовавших в середине 1920-х годов, показывают, что в самых активных партизанских регионах погибло из повстанцев и сочувствующих: в Енисейской губернии (без Хакассии) 1170 чел. [21, с. 29], в Иркутской – 1789, в Бийском и Рубцовском уездах Алтайской губернии – 1141 и 198 [22, л. 100, 99], в Новониколаевской губернии – 579 чел., в Мариинском уезде Томской губернии – 273. В 1920 г. «секция помощи жертвам контрреволюции» насчитала в 36 волостях Томского уезда 175 убитых белыми [23, л. 79; 22, л. 103; 24, № 93. 18 мая, с. 3].

Репрессивное законодательство А.В. Колчака, как и все остальное законодательство его правительства, опиралось на аналогичное законодательство дореволюционной России, начиная с «Положения об усиленной и чрезвычайной охране» 1881 г. Практически все меры против повстанцев и партизан, санкционированные Колчаком и его правительством в чрезвычайной обстановке бунтов, повторяли аналогичные меры правительства П.А. Столыпина с карательными отрядами и военно-полевыми судами при подавлении революции 1905–1907 гг. Да и то расправы с повстанцами и партизанами, чья жестокость в Сибири превосходила карательные меры белых, были обычно избирательными (за исключением террора отдельных казачьих атаманов). Так, в Камышловском уезде 35 % «жертв белого террора» были казнены их же односельчанами по приговорам сельских обществ [25, с. 13–14]. При этом по окончании антипартизанских операций объявлялись амнистии бывшим повстанцам.

4. Аналогично и еще хуже поступала со своими противниками советская власть. В отличие от Колчака, опиравшегося на правоприменительную (с. 165) практику Российской империи, большевики пошли гораздо дальше и санкционировали в общегосударственном масштабе систему взятия и массовых убийств заложников (Приказ народного комиссара РСФСР «О заложниках» от 4 сентября 1918 г. [26, с. 11]), а также внесудебных расстрелов органами ВЧК (Постановление СНК РСФСР «О красном терроре» от 5 сентября 1918 г. [27]). Первые массовые расстрелы заложников были произведены в ответ на убийство М.С. Урицкого и покушение на В.И. Ленина. Ни одного подобного документа за подписью Колчака или его правительства не существует. Известный приказ колчаковского генерала С.Н. Розанова от 28 марта 1919 г. о взятии заложников при подавлении Енисейского восстания был отменен по настоянию министра юстиции правительства Колчака как «незакономерный» [28, л. 93], равно как и приказ чехословацкого полковника Крейчего о взятии заложников вдоль Транссибирской железной дороги от 11 мая 1919 г. был отменен Комитетом по обеспечению законности и порядка при правительстве Колчака [28, л. 89–89 об].

Утверждения о том, будто приказ Розанова был отдан во исполнение распоряжения самого Колчака, являются вымыслом: как показало расследование историков, в тексте распоряжения, переданного по телеграфу 20 марта от имени А.В. Колчака военным министром Н.А. Степановым командующему Иркутским военным округом генералу Артемьеву для Розанова [29, с. 113], ни о каких заложниках речи не шло. Речь о заложниках появляется в передаче этого распоряжения со своими дополнениями самим Артемьевым генералу Розанову телеграммой от 23 марта [29, с. 115]. Именно в этой редакции его воспроизвел как якобы распоряжение самого Колчака просоветский историк П.А. Голуб, у которого это позаимствовали и редакторы некоторых сборников [30, с. 76–77; 31, с. 15; 32, с. 236]. Однако расследование историков показало, что по единственной архивной ссылке на этот документ как на «приказ Колчака», приведенной Голубом и заимствованной у него другими авторами [33, л. 126], такого документа нет (что признал и просоветский историк, автор «Хроники белого террора в России» И.С. Ратьковский).

Более того, в действительно опубликованном приказе Розанова, который и был затем отменен, речь шла о взятии заложников из числа заключенных. Версия приказа о взятии заложников из мирного населения появилась в эсеровской газете Е.Е. Колосова уже после падения власти Колчака, а затем воспроизведена сибирским большевиком В.

Вегманом в комментарии к публикации мемуаров генерала В.Г. Болдырева. По архивной ссылке, воспроизведенной в сборнике документов «Процесс над колчаковскими министрами» [7], был обнаружен текст напечатанного Колосовым приказа в машинописном виде по советской орфографии, не применявшейся у белых [34, л. 1].

Приведенный пример ярко характеризует, как «работала» с документами советская пропаганда, в свое время без стеснения тиражировавшая в качестве «жертв колчаковского террора» фотографии умерших от тифа, которых не успевала хоронить отступавшая в 30-градусные сибирские морозы армия В.О. Каппеля, и собственных жертв (например, в Иркутске).

Реальные цифры красного террора намного превосходили жертв «белого». Так, в Осинском уезде Пермской губернии красные расстреляли 1 800 чел., а белые – 180, то есть в 10 раз меньше [25, с. 153, 157]. Член Казачьего отдела ВЦИК Ружейников в докладной записке в Оргбюро ЦК РКП(б) сообщал, что в ночь с 6 на 7 мая 1919 г. из содержавшихся в Уральской тюрьме 350–400 белоказаков, перешедших на сторону красных, было расстреляно 100–120 чел. «без всякого разбора и суда… лишь потому, что в случае эвакуации г. Уральска у нас не было в то время достаточного количества конвоя» [35, с. 153]. А председатель Тюменского губревкома С.А. Новоселов докладывал в ЦК РКП(б) 8 июня 1920 г., что обычным делом для местной губЧК являются расстрелы при фиктивных «побегах»: «Орган борьбы с контрреволюцией сам создает своими действиями контрреволюцию. Масса насажено и приговорено крестьян, у которых по 2–3 сына в Красной армии и им самим лет по 60–65, приговорены как заложники и особо важные преступники», – и жаловался, что не в силах побороть эти безобразия [36, с. 183–184]. И таких примеров масса.

Репрессии со стороны белых допускались лишь посредством военно-полевых (в прифронтовой полосе) и окружных судов (в тылу); ни органы контрразведки, ни государственная охрана таких полномочий не имели. Исключение составлял приказ Колчака от 14 мая 1919 г. о расстрелах на месте в боевой обстановке на поле боя захваченных коммунистов и добровольцев Красной армии [37. 1919. 16 мая]. Многочисленные расправы на местах атаманов Г. Семенова, Б. Анненкова и др., о которых особо живописала в своем отказе в реабилитации Колчака Главная военная прокуратура РФ, были самовольными эксцессами, не санкционированными верховной властью – подобными эпизодами изобиловала Гражданская война с присущим ей взаимным ожесточением. Принципиальная разница в том, что если власть Колчака пыталась сдерживать террор, то советская власть его поощряла – достаточно почитать телеграммы В.И. Ленина с призывами развивать «энергию и массовидность террора» [38, т. 50, с. 106] и т.п. Еще до прихода к власти, в период Первой мировой войны Ленин призывал «превратить войну империалистическую в войну гражданскую» [38, т. 26, с. 238].

(с. 166) Сама Гражданская война была спровоцирована действиями партии большевиков – узурпацией власти и разгоном Учредительного собрания, фактическим уничтожением гражданских свобод и преследованием инакомыслия, ликвидацией независимых судов и права в классическом его понимании, тотальным ограблением частной собственности вплоть до выселения из квартир, правовой дискриминацией целых сословий с лишением избирательных прав и права на высшее образование, уничтожением национальных святынь и агрессивным преследованием религии.

Возникает вопрос: почему в таком случае никто сегодня не судит за «военные преступления» лидеров большевиков, когда они с юридической и с моральной стороны виновны гораздо более вождей Белого движения? При обсуждении «дела КПСС» в Конституционном суде в ноябре 1992 г. судья А.Л. Кононов отмечал, что «идеи диктатуры пролетариата, красного террора, насильственного устранения эксплуататорских классов, так называемых врагов народа и советской власти привели к массовому геноциду населения страны 20–50-х годов, разрушению социальной структуры гражданского общества, чудовищному разжиганию социальной розни, гибели десятков миллионов безвинных людей» [39]. В дальнейшем и действующий Президент России В.В. Путин в выступлении 30 октября 2007 г. осудил такие действия советской власти, как «расстрелы заложников во время Гражданской войны, уничтожение целых сословий, духовенства, раскулачивание крестьянства, уничтожение казачества» [40].

5. Ссылки Главной военной прокуратуры РФ, что якобы советская власть была в тот период признана «большинством народа», не соответствуют действительности (а Омский областной суд, отказывая в 2017 г. в реабилитации колчаковским министрам, договорился до того, что Советская Россия якобы в 1919 г. была «международно признана», хотя на деле первые дипломатические признания ее начались с 1922 г.). Было разогнано всенародно избранное Учредительное собрание, в стране шла полномасштабная Гражданская война. Ижевская и Воткинская дивизии в армии Колчака состояли целиком из добровольцев – уральских рабочих. Главная военная прокуратура приводит цифру в 140 тыс. партизан в тылу Колчака к концу 1919 г., но это было уже в период агонии режима, а в период военных успехов А.В. Колчака численность партизан в тылу не превышала 20 тыс. чел. [41]. Уже после разгрома белых советская власть с исключительной жестокостью подавила серию народных восстаний: Тамбовское восстание крестьян 1920–1921 гг., Кронштадтское восстание матросов 1921 г., Западно-Сибирское восстание крестьян 1921 г. О масштабах советских репрессий дает представление доклад упоминавшегося председателя Сибревкома И.Н. Смирнова Ленину в марте 1921 г. о том, что при подавлении Западно-Сибирского восстания в одном только Петропавловском уезде убито 15 тыс. крестьян, в Ишимском уезде – 7 тыс. [42, т. 2, с. 402–403]. Около 20 тыс. чел. стали жертвами красного террора после занятия Красной армией Крыма в 1920 г.

Не менее несостоятельны заявления Главной военной прокуратуры РФ о том, что «при Колчаке положение народных масс резко ухудшилось». Напротив, как свидетельствуют документы, в то время как в Советской России в условиях «военного коммунизма» царил массовый голод, при Колчаке впервые с начала революции возобновился рост производительности труда на заводах Урала [43, с. 354], а Сибирь «изобиловала мясом, маслом и чудным пшеничным хлебом» [44, л. 192–193]. Даже советская газета «Беднота» в тот период открыто писала: «Советская власть умирает с голоду, а сибирские крестьяне и казаки жрут до отвалу, не дают нам ни крошки хлеба… Сибиряки крестьяне поголовно народ богатый, все деревенские кулаки… О казаках говорить не приходится – все казаки деревенские капиталисты еще богаче крестьян… Красные войска должны идти в Сибирь, отобрать у зажиревших крестьян и казаков хлеб по твердым ценам» [45, л. 104].

6. Обвинение А.В. Колчака в приводе на русскую землю иностранных «интервентов» тем более несостоятельно. Во-первых, десанты американцев и японцев во Владивостоке высадились задолго до Колчака, в апреле 1918 г. Во-вторых, эти «интервенты» – Великобритания, Франция, США, Япония и др. – были официальными союзниками России по Первой мировой войне. Союз этот был разорван только большевиками, власть которых белые не признавали и которых рассматривали как изменников и капитулянтов (кабальные условия сепаратного Брестского мира давали к тому все основания). Формирования союзников практически не воевали и, за исключением англичан на Севере России при генерале Е.К. Миллере, все стояли в тылу у белых. Даже чехи, которых «интервентами» можно назвать с большой натяжкой, т.к. это были бывшие австрийские военнопленные, поступившие на службу в русскую армию, после колчаковского переворота бросили фронт. Давно опровергнута историками и мемуаристами советская версия о Колчаке как о «ставленнике англичан» и о причастности британской военной миссии к перевороту 18 ноября 1918 г.

Можно дискутировать о деятельности Колчака как Верховного правителя, но свое попечение о национальных интересах России он доказал такими поступками, как отказ от предложения Антанты назначить во главе русских войск француза М. Жанена, отказ признать независимость Финляндии даже в обмен на ее военную (с. 167) помощь белым, предлагавшуюся Г. Маннергеймом, отказ передать золотой запас под контроль союзников еще в Омске, твердая позиция во «Владивостокском инциденте» с японцами и американцами в сентябре 1919 г., и др. (Подробное изложение данных сюжетов выходит за рамки данной статьи). В противоположность «интернационализму» большевиков, готовых торговать территориями в ожидании «мировой революции», и чью деятельность по заключению капитулянтского Брестского мира сам Президент России В.В. Путин в выступлениях 27 июня 2012 г. [46] и 29 августа 2014 г. [47] охарактеризовал как «национальное предательство».

Характерно, что до сих пор, как правило, суды реабилитировали лиц, боровшихся с советской властью словесно (диссидентов), но не с оружием в руках (за исключением мобилизованных в белые армии). Всем добровольным участникам (и тем более организаторам) антибольшевистских вооруженных формирований в реабилитации, как правило, отказывали. Весь вопрос упирается в формальную правопреемственность Российской Федерации от СССР. Те же большевики, придя к власти, не только не добивались какой-либо «реабилитации» для себя, напротив, стаж каторги и ссылки при «свергнутом народом царизме» считался почетным и давал различные привилегии, т.к. Советское государство не считало себя правопреемником Российской империи, а провозглашало себя государством принципиально нового типа. Реабилитация имела конкретный смысл в позднем СССР при пересмотре дел лиц, репрессированных самой этой властью (зачастую необоснованно), для восстановления их и их семей в правах и добром имени.

Сейчас, когда советской власти уже 30 лет нет, к тому же умерли не только фигуранты событий столетней давности, но и их дети, их реабилитация в юридическом смысле этого слова выглядит неким анахронизмом. Ее отсутствие не мешает увековечению памяти предводителей Белого движения (памятники А.В. Колчаку в Иркутске, Л.Г. Корнилову в Краснодаре, ряд мемориальных досок). Скорее речь может идти о политической реабилитации Белого движения через политико-правовую оценку на высшем государственном уровне преступного и нелегитимного характера советской власти того периода (Конституционный суд в 1992 г. не довел это дело до конца).

Но до тех пор, пока этого не сделано, в любом случае с учетом всего вышеизложенного заключения Забайкальского военно-окружного суда от 26.01.1999 г., Верховного суда РФ от 19.04.2000 г., Главной военной прокуратуры от 17.11.2004 г. в отношении «приговора» Иркутского ВРК о расстреле А.В. Колчака должны быть пересмотрены, как основанные целиком на тенденциозно подобранных материалах следствия.

Список источников и литературы

1. Дроков С.В. Адмирал Колчак и суд истории. М.: Центрполиграф, 2009. 589 с.

2. Цветков В.Ж. Адмирал Колчак: «Преступление и наказание» Верховного правителя России. М.: Яуза, 2018. 316 с.

3. Хандорин В.Г. Адмирал Колчак: драма Верховного правителя. М.: АФК «Система»; РОССПЭН, 2022. 526 с.

4. А.В. Колчак: сборник документов: в 2 т. СПб.: «Блиц», 2021. Т. 1. 719 с. Т. 2. 975 с.

5. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. Р-341. Оп. 1. Д. 100.

6. Библиотека нормативно-правовых актов СССР. [Электрон. ресурс]. –

URL: http://www.libussr.ru/doc_ussr/ussr_512.htm (дата обращения: 31.07.2022).

7. Процесс над колчаковскими министрами. Май 1920 / Отв. ред. В.И. Шишкин. М.: Междунар. фонд «Демократия»; Новый хронограф, 2003.  669 с.

8. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1341. Оп. 548. Д. 105.

9. Законодательная деятельность Российского правительства адмирала А.В. Колчака: сборник документов / Сост. Е.В. Луков, Д.Н. Шевелёв. Томск: изд-во Том. ун-та, 2002–2003. Вып. 1. 148 с. Вып. 2. 202 с.

10. ГАРФ. Ф. Р-176. Оп. 5. Д. 590.

11. Виленский (Сибиряков) В. Черная година сибирской реакции. (Интервенция Сибири). М.: Изд-во ВЦИК, 1919. 56 с.

12. Михеенков Е.Г. Численность и состав заключенных на территории Западной Сибири в годы гражданской войны (1918–1919 гг.) // Вестник Томского гос. пед. ун-та. 2012. № 9 (124). С. 43–48.

13. Ликстанов И.М. Обеспечение антибольшевистскими правительствами законности в тюрьмах Восточной Сибири в годы Гражданской войны (1918–1919 гг.) // Вестник Кемеровского гос. ун-та. 2012. № 4-1. С. 67–70.

14. Дубина И.Д. Партизанское движение в Восточной Сибири (1918–1920). Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1967. 149 с.

15. Государственный архив Новосибирской области (ГАНО). Ф. П-5. Оп. 2. Д. 850.

16. Рабочая революция на Урале. Эпизоды и факты. Екатеринбург: Госиздат, 1921. 183 с.

17. Вебер М.И. К истории кизеловской трагедии 1919 года: мифы и реальность // Традиционные общества: неизвестное прошлое: мат-лы VII междунар. научно-практ. конференции. Челябинск, 2011. С. 160–162.

18. Красных М.В. Омские большевики в годы гражданской войны. Омск: Омгиз, 1947. 64 с.

19. Кононенко А.А. Тюмень на перепутье: власть и общество в 1917–1921 гг. Тюмень: ТюмГНГУ, 2009. 224 с.

20. Ермолаев А.Н. Кольчугинское восстание 6–7 апреля 1919 г. // Архивы Кузбасса: Информационно-методич. и историко-краеведческий бюллетень / Отв. ред. С.Н. Добрыдин. Кемерово, 2012. № 1 (16). С. 175–198.

22. Шекшеев А.П. Взаимоотношения советской власти и енисейских красных партизан в 1920-е годы // Вестник Хакасского гос. ун-та. 2020. № 4 (34). С. 14–36.

22. ГАНО. Ф. Р-35. Оп. 1. Д. 7.

23. ГАНО. Ф. Р-35. Оп. 1. Д. 9.

24. Алтайский коммунист (Барнаул): газета. 1920.

Клио. 2022. № 11. С. 162–169.