Излечить «катаракту мозга»: как снова увидеть человека в том, кого ненавидишь

Военные конфликты, социальные и политические кризисы, пропаганда — все эти процессы нередко становятся почвой для возбуждения ненависти и обесчеловечивания отдельных групп людей. Такой феномен называют дегуманизацией, и если он широко обсуждается в философских и социологических кругах, то обратное ему действие — регуманизация — оказывается в тени для медиа и общественности. Как работает регуманизация, для чего она нужна и почему нужно вновь учиться видеть людей в тех, кто был демонизирован, — в материале Forbes Life

Как дегуманизация убивает человека в человеке

«Дегуманизация — нечто вроде «катаракты мозга», мешающей человеку ясно мыслить и заставляющей его считать, что другие люди — это не люди», — пишет Филип Зимбардо, автор Стэнфордского тюремного эксперимента. Дегуманизация — старое явление в контексте конфликтов и военных противостояний — почти в каждом можно найти соответствующую риторику. Дегуманизируют противника, которого необходимо победить любой ценой. Лишают человеческого образа население территорий, подвергшихся колонизации. Подчеркивают «превосходство» одной стороны и  «неполноценность» другой. 

Дегуманизация, по словам исследователя феномена коллективной травмы и кандидата философских наук Марии Фокеевой, — это «следствие конфликтов или социальных кризисов, пространство войны и насилия», в котором людей с той или иной стороны обесчеловечивают, лишают ценности, а следовательно — исключают сочувствие к ним как таковое. 

Далеко идущие последствия дегуманизации в медиа и токсичной политической риторике (например, по поводу мигрантов в Европе, чернокожего населения США или ЮАР, племени тутси в Руанде) трудно просчитать, а возможные конфликты на этой почве — предугадать, отмечает медиаисследователь Владислав Декалов: «Ведь лишение человеческого образа, сравнение человека с животным (у которого в общественном сознании меньше прав, в том числе права на жизнь) или чем-то вовсе неорганическим символически отдаляет уничтожаемую или дискриминируемую группу, открывает больше возможностей для применения языка ненависти, насилия, в том числе организованного, снимает моральные ограничения и социальные предохранители. В этом отношении регуманизация становится не столько необходимой частью государственной политики (ведь нельзя просто так одним указом или законопроектом взять и запретить ненавидеть тех, кого еще недавно можно и нужно было ненавидеть), но и принципом, на основе которого по идее должны выстраиваться новые ценности». 

Один из самых недавних примеров — палестино-израильский конфликт, который разгорелся с новой силой осенью 2023 года. Однако даже в многолетних и непростых отношениях между Израилем и Палестиной есть перспектива регуманизации — процесса, необходимого для создания безопасной обстановки для жителей обоих регионов. Как утверждают активисты миротворческого движения Маоз Инон и Азиз Абу Сара, в процессе регуманизации огромное значение имеет не только концепция прощения, но и возможность создать «совместную историю», когда представители двух враждующих групп объединяются, чтобы создать новую общую историю, не требующую выбора «правильной стороны». При этом сам Маоз Инон — израильтянин, чьи родители были убиты во время теракта, совершенного группировкой ХАМАС 7 октября 2023 года, а Азиз Абу Сара — палестинец, который в десятилетнем возрасте пережил гибель брата, которого по ложным обвинениям до смерти избили израильские военные. Сегодня они со своей организацией InterAct занимаются созданием и поддержанием диалога между палестинцами и израильтянами путем того, что стремятся регуманизировать каждую из сторон в глазах их противников. 

Существует и иная форма дегуманизации — ее исследователи называют «положительной». «Она относительно недавно стала предметом исследований и касается больше лингвистических исследований, например когда людей сравнивают с животными или машинами в одобрительном ключе, — рассказывает Мария Фокеева. — Исследователи отмечают, что механизмы работы такой положительной дегуманизации гораздо сложнее и тоньше привычной негативной дегуманизации и последствия ее пока еще не очень ясны».

В этом плане любое отождествление человека с нечеловеческим будет являться дегуманизацией — но даже в этом случае, по словам Фокеевой, «есть еще один тонкий момент», на который обращает внимание философ Рене Жирар в книге «Козел отпущения». Так, жертва коллективных гонений сперва дегуманизируется гонителями «вполне привычным нам образом до состояния чудовища». Но после ее убийства вследствие акта коллективного насилия она часто сакрализуется, обожествляется, что является продолжением и следствием первичной дегуманизации. «Это происходит в том случае, если убийство совпадает с прекращением социального кризиса, который стал почвой для коллективных гонений, — подчеркивает исследовательница. — Поэтому грань, когда негативная дегуманизация трансформируется в положительную, выглядит очень зыбкой и пугающей и в любом случае остается дегуманизацией». 

Забытый геноцид 

Еще одним ярким проявлением феномена дегуманизации Фокеева называет массовые убийства в Индонезии, начавшиеся в 1965 году. «По разным оценкам, отдельными вспышками они продолжались вплоть до 1985 года, но самыми кровопролитными годами были 1965–1966 годы, — рассказывает она. — Их основанием стал социальный и политический кризис, связанный с массовым недовольством политикой, проводимой президентом Сукарно и Коммунистической партией Индонезии (КПИ), а также неудачная попытка переворота, осуществленная левой военной группировкой. В результате к власти пришел генерал Сухарто, диктатура которого продлилась 30 лет».

При поддержке Сухарто и его военных были убиты по разным оценкам от 500 000 до 2 млн человек. Их обвиняли в участии в КПИ, но достаточно было обвинений и просто в сочувствии к коммунистам. «Например, было убито много этнических китайцев — их ассоциировали с коммунистами, — делится Фокеева. — Стремительно и горизонтально распространяющееся насилие приводило к тому, что в отдельных регионах, например на Бали, который был практически полностью индуистским, буквально звучали призывы к человеческим жертвоприношениям, чтобы умилостивить божеств, которые были разгневаны атеистическими настроениями коммунистов».

Индонезийский кейс впечатляет не только масштабами насилия, но и «очень скудной информацией» об этих событиях — до сих пор оценки количества жертв разнятся очень сильно. «События, которые могут быть оценены как геноцид, прошли совершенно незамеченными, — говорит исследовательница. —  Одним из немногих и достаточно неожиданных источников информации для широкой общественности стал документальный фильм 2012 года Джошуа Оппенхаймера «Акт убийства». Неожиданный он потому, что это совсем не история про раскаяние или справедливость. В происходящее на экране иной раз сложно поверить: участники массовых убийств увлеченно рассказывают о своих преступлениях и делают театральную постановку о массовой резне — так, среди гротескных и ярких декораций воспроизводятся казни путем удушения проволокой». 

Для чего нужна регуманизация

И палестино-израильский конфликт, и случаи резни в Индонезии являются примерами дегуманизации отдельных групп граждан, однако этот процесс не может продолжаться бесконечно. На смену ему рано или поздно приходит обратное явление — регуманизация. Она предполагает восстановление и реабилитацию как отдельных людей, так и целых сообществ после того, как они были дегуманизированы. 

Кроме того, этот процесс необходим для групп или сообществ, которые находятся в состоянии конфликта, чтобы «построить новый, совместный нарратив мира». При этом, говоря об этом феномене, важно понимать и характерные проявления и признаки предшествующей ему дегуманизации. Выражаться она может не только в физической форме путем прямого насилия, но и в вербальной (если речь идет о пропаганде или коммуникации), правовой сфере и не только:

• лишение человека или группы людей человеческих черт, восприятие их как стоящих ниже на эволюционной лестнице, а также лишение их человеческих прав и достоинства;
• обесчеловечивание другого, сравнение с животными (например, «эти звери», «эти крысы» и т.д.) или использование других фраз, лишающих достоинства и «человеческого лица»; 
• обобщение и стереотипизация, размытие индивидуальности и присвоение характеристик всей группе — например, исключение или ограничение в базовых человеческих правах (например, расовые законы при Третьем Рейхе) или истребление людей по признаку принадлежности к определенной национальной или другой группе (Холокост).

«В основе дегуманизации, или расчеловечивания, лежит разделение людей по принципу «свой-чужой». Основания могут быть любыми — от внешнего облика до особенностей языка и культуры, базовых ценностей, — объясняет основу этого феномена клинический психолог Ольга Герасимова. — «Свой» объявляется правильным, предпочитаемым, должным, «чужой» — неадекватным, дурным, злонамеренным». Герасимова также отмечает, что ключевую роль в дегуманизации играют два психологических механизма —расщепление и проекция.

Расщепление позволяет не видеть негативных свойств и качеств в себе или группе, к которой принадлежит человек: в его сознании остается исключительно светлый образ себя или «своих». При этом негативные свойства должны быть куда-то пристроены — и тогда они проецируются на других людей, как правило отличающихся от нас по тем или иным признакам. 

Учитывая эти факторы, регуманизация становится важной для построения более безопасного мира, где каждый человек ценен сам по себе, вне зависимости от расовой, национальной, гендерной, социальной и другой принадлежности. 

Однако нередко конфликт между различными ценностными парадигмами может подрывать реальные усилия по достижению социальной гармонии: «К сожалению, противостояние ценностных парадигм (условно прогрессивной и консервативной) в современном мире создает лакуны насилия, где с обеих сторон говорят про одно и то же (добро, справедливость и прочие пустые означающие), но в каких-то случаях ценности инклюзивности стыдливо уступают место амбициям политических акторов и разрушительным авантюрам, и тогда все усилия по регуманизации оказываются потраченными впустую», — отмечает Декалов.

Регуманизация: инструкция по применению

«Осознание того, что у «чужаков» на самом деле много общего со мной, с тобой, с соседом — со «своими», делает границу «чужих» и «своих» более гибкой, — поясняет особенности регуманизации психолог и специалист психологической платформы Alter Александра Березович. —  Уважительное отношение к другим людям не означает, что мы должны полностью разделять их ценности, и совершенно точно мы не обязаны принимать нормы других групп. Но для того, чтобы мирно существовать рядом, важно развивать толерантность и принятие и проявлять любопытство: то, как привык жить лично я, не обязательно подходит для всех вокруг. И это не значит, что другие нормы не имеют права на существование».

По словам Ольги Герасимовой, в основе регуманизации может быть положен механизм психической интеграции. «Для этого нужно задаться вопросом: а где я такой же, как и другой, проявляю себя столь же отрицательным образом? И где другой — такой же, как я? Тогда есть шанс увидеть и себя, и другого более приближенными к реальности, во всей сложности нашей психики и поведения, — говорит специалист. — И в этот момент вместо страха иного, другого, чужого может возникнуть интерес к иному — к другой культуре, языку, к иным правилам, нормам и ценностям». 

Александра Березович, в свою очередь, дает две рекомендации, которые могут помочь в регуманизации и противостоять попыткам дегуманизации:

• учиться самосостраданию — навык сочувствовать самому себе помогает проявлять эмпатию к окружающим;
• отслеживать свою речь и отказываться от создания словесного контента, поддерживающего стереотипы о более низком положении других групп. Стараться осознанно подходить к выбору слов — аллегорий, метафор, шуток — и использовать уважительный и инклюзивный язык в повседневной жизни.

Полезной может быть и интеграция в повседневную жизнь мультикультурного контекста с акцентом на уважение разнообразия, а также повышение осведомленности о человеческих правах и вреде дегуманизации. 

«Начинать это делать нужно с самого детства. Например, в детских садах и школах могут проводиться дни разных культур, где дети разной этнической принадлежности рассказывают об особенностях своей культуры, приносят традиционные блюда и так далее, — размышляет Березович. — Когда с детства мы видим людей из других культур вблизи, наша толерантность повышается, что снижает вероятность дегуманизации. Важно, чтобы такую работу вели соответствующие институты, отвечающие за воспитание, образование, развитие культуры и защиту прав человека. Но мы можем начать с себя и рассказывать о толерантности и вреде дегуманизации хотя бы ближайшему окружению — создавая «эффект кругов на воде», которые из маленькой точки расходятся все дальше». 

Также, по словам специалиста, для развития собственной толерантности можно подписаться на лайфстайл-блоги людей из других стран и культур. «Сложно ненавидеть или считать «нечеловеком» другого, который так же, как и мы, завтракает, встречается с друзьями, влюбляется, тревожится и живет эту непростую жизнь», — говорит психолог.

Трансформация взгляда на зло

Процессом регуманизации могут заниматься и специально созданные организации — чтобы они появились, обществу потребовалась кардинальная смена оптики при работе с последствиями военных конфликтов и массовых преступлений. По словам исследователя исторической памяти, автора книги «Неудобное прошлое» и Telegram-канала «Никогда/Снова» Николая Эппле, речь идет о смене общественного фокуса с наказания виновных к восстановлению ущерба — иными словами, происходит переход от идеи возмездия обидчикам к проектированию общего будущего. «Сегодня понятно, что акцент на мести, наказании виновных и чествовании победителей оборачивается Второй мировой в случае Версальского договора, триумфом Талибана в случае войны США в Афганистане и так далее. Сейчас при обсуждении происходящего в Газе это на уровне политиков и политологов проблема «дня после» — общепонятная вещь». 

Инструментом такой смены оптики во многом стали «комиссии правды и примирения», получающие все большее распространение с 1970-х годов. Один из самых ярких примеров — Южноафриканская комиссия правды и примирения, действовавшая в ЮАР в 1996–2003 годах в рамках смены власти и демонтажа политики апартеида. Аналогичная инициатива была запущена в 2005 году в Южной Корее — ее целью остается исследование преступлений против граждан, совершенных в период с 1910-го по 1993 год, включая период колонизации и Корейской войны. 

«Комиссии не были намеренным поворотом к большей гуманизации, по сравнению с трибуналами над преступниками. Они были вызваны необходимостью, — объясняет Эппле. — Диктатуры нечасто падают в результате военных поражений. Чаще это переговорный транзит, путь компромиссов — и в этом случае механизмом транзита в том или ином виде оказывается комиссия правды». Задача подобного института — не столько наказать по всей строгости всех виновных (исследователь уточняет, что это, как правило, невозможно), сколько достичь двух целей.

1. Выявить и сделать достоянием общества факты преступлений.
2. Компенсировать, насколько это возможно, ущерб жертвам или их родственникам. 

Распространение комиссий в широком смысле обратило большее внимание на так называемое «восстановительное правосудие» в противовес карательному. В центре интереса этого нового типа правосудия — жертва и ее интересы, компенсация ущерба и восстановление поруганного человеческого достоинства. 

«Наказание преступников в этой перспективе служит именно интересам жертвы, которая должна получить гарантию невозможности повторения преступления, а не задаче наказания как такового. Фокус на жертве и ее «восстановлении», в свою очередь, оборачивается иначе акцентированным интересом к собственно произошедшему между жертвой и преступником, — объясняет суть регуманизирующей работы комиссий Эппле. — Оказывается, что восстановлению качества жизни после травмы способствует возможность «проработать» произошедшее и, проработав, «отпустить». Отсюда интерес к механизмам примирения, важной и радикальной частью которых становится прощение — не как забвение зла, а как именно возможность отпустить, даровать прощение в случае, если преступник готов о нем попросить».

В этом процессе появляется интерес к преступнику — но не как просто к объекту наказания или возмездия за зло, а как к субъекту восстановительной коммуникации. Описываемая смена оптики, таким образом, ведет к открытию в преступнике человека. 

«Пример этих процессов — деятельность Пумлы Гободо-Мадикизелы, южноафриканского психолога и социального философа. Она возглавляла команду психологов, участвовавших в работе Комиссии, а позже на основе «кейсов», с которыми сталкивалась, написала диссертацию. Ее самая известная книга — The Human Being Died That Night, основанная на интервью с самым известным преступником времен апартеида Юджином де Коком, — приводит пример Эппле. — Основное послание этой книги, на первый взгляд, неочевидно: она о том, как сложно устроена вина даже самого отъявленного преступника, как много в ней институционального и социального и как важно в связи с этим увидеть в преступнике человека, чтобы верно оценить прошлое и настоящее и сориентироваться в отношении будущего». 

Аналогичный процесс смены оптики, как добавляет Эппле, происходит и в массовой культуре, а не только в контексте сложных военных, политических или гражданских конфликтов. «Например, злодеи в фэнтези и супергеройских сагах чаще не просто плохие — они сами несчастные и травмированные существа, — делится своими наблюдениями Николай Эппле. — В английском фэнтези этот переход очень хорошо виден: в середине века Мелькор и Саурон у Толкина — это просто зло, а в конце XX и начале XXI Волдеморт у Роулинг (а особенно Криденс у ее соавторов) — уже существо, травмированное и не получившее в свое время должной помощи или же отказавшееся от таковой».