Сломанные через колено

Друг моего отца ударился на старости лет в горестные размышления. Он – татарин из Крыма, попавший в детстве под трагически известную депортацию в Узбекистан. «Куда нынче податься, где меня ждут?» – недоумевал он сотый, наверное, раз, пытаясь поосновательней сделать свои прикидки. Родился в Крыму, но татарин не крымский, скорее – волжский. Да и с последним всё очень относительно, ибо родители происходили из богатого татарского села где-то на Рязанщине, а в прародителях полно намешано и русской крови, и чувашской, и черте еще какой!.. Не от того ли имя, отчество, фамилия друга моего отца являет из себя столь странное сочетание, что толком не поймешь, кто он?

Когда-то большинству из нас всё это было безразлично. Но теперь-то я точно знаю: «когда-то» - это когда не штормило. Были, были в нашей истории штили, эдакие для простого люда передышки. Когда странной твоей фамилией не тыкали в физиономию и не было надобности детей своих записывать на фамилию жены: крымскому иначе не пробиться в этой жизни. Когда недоумки не сочинили еще плакатов «Русский – в Рязань, татарин – в Казань». Когда на одной шестой части суши еще не двинулись по фазе на «пятом пункте» и эта шестая часть, кое-как устаканившись, существовала.

 «…Нигде, дядя, тебя не ждут» - мысленно отвечал я на вопросы отцовского друга, понимая сколь жестоко звучало бы это, скажи я всё вслух. А и вправду, где? В Крыму? Ну конечно! В Казани? Лицом не вышел, да и корни обрублены. В той деревне большой под Рязанью?.. Сиди уж. Подчинись судьбе. У таких людей, как ты, в крови которых целый интернационал, отныне родины нет.

 ***

Лет 10 назад назад во время моего пребывания в Ташкенте так сложились обстоятельства, что я целыми днями пропадал на тамошнем квартирном рынке. Это что-то вроде Банного переулка в Москве застойных лет – продаю, сдаю, меняю. С той только разницей, наверное, что здешние продавцы – сплошь русскоговорящие, а покупатели – сплошь азиаты. И еще: что-то неуловимо печальное витало над этой куплей-продажей. Одни понимали, что другие вынуждены уехать, потому что чего-то боятся.  Другие понимали, что вряд ли безболезненно приживутся где-то, но отчаянно шли на абордаж судьбы.

 Продаю, сдаю, меняю... На любой город Российской Федерации… Странно как-то всё это выглядело: мальчишки и девчонки, «божьи одуванчики», коим осталось совсем немного, потупившиеся мужики – все с плакатиками на шеях и все – словно висельники.

 На пятый или шестой день встретил на этом рынке давнего приятеля.
- Продавать?
- Нет, покупать.

 Потом, разделавшись с делами, мы сели в расположенной рядом чайхане, и приятель с грустью поведал свою историю. Год назад, подстегиваемый необъяснимым страхом, он продал квартиру в Ташкенте и переехал с семьей в какой-то городишко на Новгородчине. Собственно, не в городишко, а в деревню, в которой загодя удалось купить дом и договориться о работе электриком.

 - Ты знаешь, кроме Узбекистана я никогда нигде не был. Думал, привыкну, приживусь. Не получилось.

 Кто-то в деревне пустил слух, что он – беженец. А когда привезли контейнеры с вещами, стали выгружать – мебель, ковры («Ты же знаешь, здесь это обязательные атрибуты»), начались разговоры: дескать, беженец, несчастным прикидывался, а сам, гляди-ка, куркуль.

 Ладно, разговоры пережили. «Но атмосфера, понимаешь, это отчуждение, это бесхлебье, наконец. Мы-то привыкли персики с дерева рвать… Словом, не смогли мы в России-матушке. Вот всё распродал, занял денег, вернулся. Будь что будет».

 Будь, друг мой, узбекоязычный русский!
Будь, друг моего отца, крымский по рождению, татарин по паспорту, по крови незнамо кто!

 ***

 Я вспомнил об этом, просматривая сухие константы последней переписи населения, в которой помимо прочего значится: более 68 миллионов граждан бывшего СССР живут нынче за пределами своих национально-территориальных образований. Из них 25 миллионов - русские.

 Впрочем, это уже расхожие цифры, коими иногда оперируют политики с целями, правда, туманными. То ли в этом – стремление блеснуть эрудицией, то ли напоминание для более воинственных соседей: о своих мы, дескать, помним. В сущности же игра статистикой – элементарное проявление безнравственности и цинизма, ломающее и без того переломанные судьбы людей. Ибо жили и живут они не за пределами своих национально-территориальных образований, а у себя дома. И какие бы ветры не дули со всех сторон, ощущение дома и родины невозможно вытравить из сознания далекого от политики и власти человека.

Мы перемешаны, перетасованы, породнены историей, сделавшей нас единокровными по сущности, культуре и языку. И с этой точки зрения вряд ли какая перепись способна выявить точное соотношение этносов не только в миллионах или десятках, но и в одной конкретно взятой личности.

Хотя, возможно, мне только хочется в это верить...