Пастырь добрый

Алимирза строит дом в Хасавюрте, а пока снимает квартиру. Квартира в свое время была подарена за спортивные заслуги местному уроженцу — чемпиону по вольной борьбе. Чемпион стал ваххабитом, ушел в лес и был убит в перестрелке. Теперь квартира принадлежит родственникам чемпиона. Фатима рассказывает, как, убирая, нашла письмо бывшего хозяина, написанное перед уходом в лес. Там он пишет, что знает, что рано или поздно его убьют, просит прощения и наказывает жене воспитать двух дочерей достойным образом.

Вечером едим испеченные Фатимой курзе — пирожки из кукурузного теста с крапивой — и думаем, что же мне снимать завтра. Алимирза звонит своему другу Нажмуддину. Он тоже чабан, его овцы пасутся на соседнем пастбище. Нажмуддин отогнал своих овец в горы еще месяц назад, но, на мое счастье, заехал на день в Хасавюрт проведать приболевшую жену. Он благородно соглашается взять меня с собой в горы.

Отправляемся в пять утра. Нажмуддин говорит, что уже сходил в мечеть к утреннему намазу. Рассказывает, что в мечети сразу видно, кто ваххабит, а кто нет:

— По нашим обычаям пятничный намаз читается в шесть ракатов, а у ваххабитов — в два. Приходи, сам увидишь, как после второго раката вся молодежь уходит.

Время от времени упираемся в бредущие прямо по шоссе отары. Нажмуддин отчаянно сигналит, пастухи разгоняют овец, пытаясь очистить дорогу. Нажмуддин рассказывает, что при Советах существовала специальная перегонная дорога, по которой гнали отары, никому не мешая. К несчастью, дорога пролегала по живописным местам вдоль реки. По нынешнему бардаку землю застроили своими дачами богатеи, теперь приходится гнать овец по шоссе. Овцы гибнут под колесами, в селах, через которые проходят отары, овец воруют, на дорогах случаются пробки, горячие водители крутых машин бросаются на чабанов с оружием, пытаясь через них пробиться.

Дорога врезается в горы. Погода портится. Поднимаемся все выше и выше. Останавливаемся у чистенького деревянного павильона. На домике надпись «Молитвенная комната». Я сижу в машине, пока Нажмуддин читает намаз. Проезжаем большое село Мехельта, райцентр Гумбетовского района. Сакли, как ласточкины гнезда, прилипли к крутому склону, двор верхней — крыша нижней. Проезжаем Сивух, родное село Алимирзы. Нажмуддин:

— Вообще-то мы с ними не очень дружим. Та земля, на которой они своих овец пасут, — это наша земля, а им ее при Советах отдали. Советы ушли, а они землю не возвращают, хЫтрые очень!

Цинитли — родовое село Нажмуддина. Здороваемся с каждым встречным. В селе живут 600 человек, все всех знают. Обгоняем старика с двумя котомками, бодро идущего во главе небольшой отары.

— Вот его нужно снять! — говорит Нажмуддин. — Это Алгере Муханов, он ясновидящий, все про всех знает, к нему даже из Махачкалы люди ездят.

Старик протягивает мне крепкую, как дерево, руку.

— Ты русский?

— Русский.

— Чистый русский?

— Ну, не очень…

— Я же говорил: ясновидящий! — шепчет мне Нажмуддин.

Взбираемся на плато. Дороги больше нет, Нажмуддинова «девятка» шуршит прямо по альпийским лугам. Подъезжаем к чабанской хижине, прилепившейся к руинам бывшей колхозной фермы. Нас встречают 12-летний Ахмед, сын Нажмуддина, и его зять Мурад. Овец рядом с домиком не видно, Нажмуддин говорит, что чабан отогнал их повыше в горы, но к вечеру пригонит назад: ночуют овцы в загоне, иначе волки порежут.

Нажмуддин звонит по телефону родственникам в село, приглашает приехать:

— У нас фотограф из Питера — хочет снять, как мы живем, приезжай, хинкал кушать будем!

Съезжаются гости. Испугавшись одной из машин, лошадь чабана убегает в горы. Пока гости ловят лошадь, Мурад замешивает тесто, режет его на ромбики в полпальца толщиной, варит на костре. Ахмед чистит чеснок, перетирает в ступке и заливает бульоном — приправа к хинкалу. Обедать садимся на краю обрыва. Далеко внизу под нами село — похоже на фотографию со спутника. Гости в одной руке держат кусочки баранины, другой берут кусочки вареного теста и макают в чесночную подливку. Запивают горячим бульоном. Прислуживает за столом Мурад, младший из мужчин.

Капитан милиции, двоюродный брат Нажмуддина, показывает мне на нависающую над нами гору и говорит, что за горой село Кара-Махи, захваченное в 1999-м Басаевым. Говорит, что все мужчины их села принимали участие в событиях, все они были участниками стихийного дагестанского ополчения.

На склоне появляются овцы. Оказывается, Нажмуддин послал за ними сына и племянника. Овец гонит чабан, которого Нажмуддин нанял на три летних месяца. На вопрос, сколько стоит нанять чабана, он отвечает: семьдесят баранов. Чабан одет в ОЗК (общевойсковой защитный комплект), один из гостей поясняет:

— Теперь только старики бурку носят, молодежь вся в ОЗК ходит, мода такая.

После обеда намаз. Впереди молящихся становится Ахмед, сын Нажмуддина. Мне поясняют: впереди молится не самый старший или уважаемый, а тот, кто лучше всех знает Коран и красивее всех говорит слова молитвы. Ахмед после школы ходит в медресе, Нажмуддин гордится его успехами.

— Есть у меня мечта: хочу, чтоб сын английский выучил. Без английского сейчас никак.

— Нажмуддин, а ты бы хотел, чтобы сын чабаном был, как ты?

— Ни за что на свете! Что я видел в этой жизни кроме баранов? Нет, пусть учится, уезжает в Россию, человеком становится!

На обратном пути Нажмуддин рассказывает о своих планах на жизнь. Жалуется, что земли совсем мало, людей стало больше, жить уже негде, баранов пасти негде.

— Воруют все, никакой жизни нет. Хотя вот сделай меня начальником — я что буду делать? Тоже воровать буду. У нас все так живут. Обычай такой.

Говорит, что хочет перебраться в Россию: там, как он слышал, в деревне работать никто не хочет, земли много пустой. Боится только, что в России к кавказцам плохо относятся.

— Конечно, наши сами виноваты — ведут себя в России как дикари. Здесь в деревне чуть что не так — ему первый встречный старик палкой по башке даст. А там родственники не контролируют, вот они и ведут себя по-скотски.

На въезде в город нас останавливают на блокпосту. Милиционер в маске просит выйти из машины. Проверяют документы, о чем-то говоря с Нажмуддином по-аварски. Уже в машине:

— Спрашивали, кто ты такой и что здесь делаешь. Я сказал, что в горы тебя возил баранов фотографировать.

— А они?

— Они спросили: «Он что, больной?»

В Хасавюрт приезжаем уже к вечеру. Фатима греет мне бак с водой — помыться с дороги. По какой-то причине вода в квартире появляется лишь после трех часов ночи. Фатима вынуждена каждый день просыпаться ночью, чтобы постирать и запасти воды на весь день. Она работает, на рынке у нее свой павильончик. Торгует нижним бельем. Рассказывает, как ее кинули торговцы из Чечни — взяли товара на сорок тысяч, а денег вот уже год как нет.

Приходит Алимирза с ворохом покупок: он уходит из дома на три месяца. Все радуются купленной шляпе, почти сомбреро. Алимирза в ней похож на гитариста латиноамериканского ансамбля.

Едим чуду — пироги с творогом. Фатима рассказывает о соседке:

— Хорошая женщина, мужа нет, двух девочек растит. Девочки умные, старшая вообще круглая отличница. Медаль она, конечно, не получит — откуда у нее такие деньги! Четыре года назад за золотую медаль тридцать тысяч просили, а сейчас все так подорожало!

О том, как дочь замуж выдавали:

— Как только школу закончила, сваты пошли. Пять человек приходили. Сначала наш дальний родственник был. Дочка сама не захотела — плакала: не отдавайте за него! Алимирза не отдал. Потом от ее одноклассника приходили — хороший мальчик, очень она ему нравилась, всех в селе предупредил, чтоб никто не сватался. Алимирза рассердился и не отдал. Теперь этого мальчика на пять лет посадили — может, слышали: он с друзьями в Питере милиционера в метро побил. Еще один приходил, но у него отец и мать в разводе, это большое пятно на их роду — конечно, Алимирза отказал. Еще один был, тот вообще из ишачьего рода. Ишачий род? Раньше аварцы воровали грузинских детей. Богатые грузины платили выкуп, а те дети, за которых никто не заплатил, оставались у нас работать. От них и пошли ишачьи роды. Конечно, мы ему отказали… А потом пришли сваты из хорошей семьи. Родители — уважаемые люди. Отец — бывший председатель колхоза, мать — завуч в школе. Сын их — тот, что сватался, — преподает сопромат в Махачкале. Хороший мальчик, только маленького роста. Но она ему очень понравилась, он в школу приходил на нее посмотреть. Она его тогда и увидела. Второй раз уже на свадьбе увидела. Хорошо живут вот уже год как. Мы довольны.

Нажмуддин прилег посмотреть телевизор, уснул прямо на ковре. Умотавшийся за день Алимирза тоже клюет носом. Перед тем как отправиться спасть, прошу Фатиму вызвать на завтра такси до Махачкалы. Выясняется, что ни одна из опрошенных Фатимой компаний такси не дает чек, необходимый мне для отчета. Решил позвонить сам. Девушка-диспетчер говорит, что чеков они не дают, а дают купоны. Спрашиваю, что написано на купоне. Девушка говорит, что на нем нарисована красная машинка и написано: «Каждая десятая поездка — бесплатно». Я возмущаюсь:

— Как же так, вы по закону обязаны мне чек дать. Вы что, налоги совсем не платите?

— Мужчина, что вы ко мне прицепились, наш хозяин — начальник налоговой инспекции! Не нравится наше такси — звоните в другое!

— Нравится, нравится, — говорю, — присылайте машину с утра.

Такси подъезжает минута в минуту. Таксист оказывается чеченцем. Всю дорогу жалуется на дагестанцев вообще и аварцев в частности.

— Хасавюрт — наша земля. Это во время войны, когда нас выселили, они нашу землю заняли. Знаешь, какие они хЫтрые? Они думают, что никто правды не догадается. А правда есть, она в Питере есть в библиотеке!

На выезде из города прошу таксиста сфотографировать меня у указателя «Хасавюрт». Вы, говорю, станьте у указателя, я по вам прицелюсь, потом стану на ваше место и дам вам камеру. Таксист: — Только быстро прицеливайтесь, а то люди увидят — что подумают?

P.S. Прилетел домой в Питер. Залез в интернет почитать новости. Первой строкой: «В Хасавюрте в воскресенье, 12 июня, убит начальник налоговой инспекции города».