Герцен и «русский социализм»

​

​

Русский аристократ по отцу, немец по матери, носящий немецкую фамилию (пусть и придуманную отцом специально для него), воспитанный на стыке двух культур (как, впрочем, и всё русское образованное общество того времени), прошедший «школу» западничества, школу Гегеля, Фейербаха, французских социалистов, после личного знакомства с реальным Западом Александр Иванович Герцен обратил свой взор к России, поверил в великое будущее русского народа, его самостоятельный, независимый исторический путь.

Личность Герцена складывалась в «пушкинскую» эпоху 30-х годов XIX века, когда на смену разгромленному движению декабристов пришло новое поколение общественных деятелей. Как и на его ровесников, однокашников по Московскому университету, на него оказала влияние философия Гегеля. В то же время Герцен был в числе первых в России последователей французских социалистов-утопистов – Сен-Симона и Фурье, с учениями которых он познакомился в начале 30-х гг., в числе его любимых авторов был и Пьер Леру, который в 1834 году ввёл в обиход само слово «социализм».

Впрочем, Герцен никогда не был бездумным последователем концепций французских социалистов. Он отвергал их стремление к непременно мирному переустройству общества. Герцен синтезировал революционную традицию декабристов (в верности делу которых он вместе с Н.П. Огарёвым поклялся в юности на Воробьёвых горах) и социалистическую идею, став, таким образом, первым русским революционным социалистом.

В 1834 г. молодёжный кружок, созданный Герценом и Огарёвым, был разгромлен, его организаторы оказались в ссылке. Сам Герцен попал в 1835 г. в Вятку, где служил в губернаторской канцелярии, познакомился с жизнью края и опубликовал ряд статей. Через три года он был переведён во Владимир, а в 1840 г. получил возможность поселиться в Петербурге. Вскоре последовала новая ссылка – в Новгород, а с 1842 г. и до отъезда за границу в 1847 г. Герцен жил в Москве, находясь в центре русского общества, его философских, исторических и политических (насколько это было возможно при Николае I) споров.

Как известно, в этот период оформились две основные интеллектуальные «партии» – славянофилы и западники. Герцен и Огарёв (как и В.Г. Белинский) в противостоянии со славянофилами внешне приняли сторону западников, но занимали среди них совершенно особое положение, образуя «крайне левое» крыло.

В отличие от либералов-западников, к которым относились Грановский, Боткин, Корш, позже – Кавелин, Чичерин и многие другие, Герцен и его круг не были поклонниками того пути развития, по которому шла буржуазная Европа. Как отмечал П.В. Анненков, «русская интеллигенция любила не современную, действительную Францию, а Францию идеальную, воображаемую, фантастическую». Их идеей был социализм, воспринятый с Запада, но реальное положение дел на Западе они оценивали не менее критически, чем русские славянофилы. Герцен специально отмечал, что славянофильская критика Запада в значительной мере заимствована именно из этих источников.

Изучение философии Гегеля и выстраивание на её основе собственных концепций было характерно в 1830-40-х гг. и для западников, и для славянофилов (последние, впрочем, среди немецких мыслителей отдавали предпочтение не Гегелю, а Шеллингу). Белинского и его друга – будущего теоретика и практика анархизма М.А. Бакунина – слишком буквально понятый гегелевский тезис о «разумности всего действительного» (как воплощения Абсолютного Духа) привёл о конце 1830-х гг. на непродолжительное время к «примирению» с монархией и разрыву с оппозицией. Герцен не мог согласиться с этой точкой зрения и резонно замечал, что если «разумна» существующая система, то не менее «разумна» и борьба против неё, раз уж она существует в реальности.

Существенное влияние оказала на Герцена и философия Фейербаха. Таким образом, его мировоззрение можно охарактеризовать как синтез взглядов французских социалистов и немецких философов с русской революционной традицией.

Новый толчок к развитию взглядов Герцена дала его эмиграция из России в 1847 г. Разочарование в Западной Европе после личного знакомства с ней, поиск новых путей для воплощения социалистического идеала – вот та «духовная драма», которую пережил Герцен после того, как покинул Россию. «Начавши с крика радости при переезде через границу, я окончил моим духовным возвращением на родину, – писал он десять лет спустя. – Вера в Россию спасла меня на краю нравственной гибели».

Европа в 1848 г. переживала критический момент своей истории, революционное движение охватило весь континент. Герцен лично наблюдал революции в Италии и Франции, даже в какой-то степени принимал в них участие, хотя, в отличие от Бакунина, не посвящал себя всецело европейским делам, а ориентировался на пропагандистскую работу для России. Итог французской революции 1848 г. – поражение пролетариата в ходе Июньского восстания и утверждение буржуазной республики – поверг его в уныние и лишил надежды на революционный потенциал стран Запада.

Впрочем, эти настроения чувствовались в его работах и раньше, сразу после отъезда за границу, в упомянутых «Письмах из Франции и Италии». Но жестокое подавление пришедшей к власти буржуазией выступлений рабочих существенно их укрепило.

Главная характеристика Запада, данная Герценом, – это «мещанство». Именно он стал употреблять это слово не в сословном значении, а в значении этическом и эстетическом. По его словам, «мещанство – последнее слово цивилизации, основанной на безудержном самодержавии собственности», мещанином в этом смысле оказывается немецкий крестьянин, а «работник всех стран», то есть пролетарий, – будущим мещанином». Для мещанства характерны преобладание чисто материальных интересов и стремлений, творческое бесплодие, всеобщая нивелировка.

Такой яркий представитель консервативно-монархического лагеря, как К.Н. Леонтьев, очень высоко ценил Герцена, считая его своим предшественником в эстетической критике современной Европы: «Как скоро Герцен увидел, что и сам рабочий французский, которого он сначала так жалел и на которого так надеялся (для возбуждения новых эстетических веяний в истории) – ничего большего не желает, как стать поскорее по-прудоновски самому мелким буржуа, что в душе этого рабочего загадочного нет уж ровно ничего и что в представлениях её ничего нет оригинального и действительно нового, так Герцен остыл и к рабочему и отвернулся от него, как и ото всей Европы, и стал верить больше после этого в Россию и её оригинальное, не европейское и не буржуазное будущее».

Леонтьев отдавал предпочтение Герцену перед славянофилами, казалось бы, более близкими ему идейно, именно потому, что их критика «среднего европейца» и в целом Запада не была такой острой и эстетически отточенной, как у мыслителя-социалиста. Здесь мы не касаемся вопроса о Леонтьеве как теоретике «монархического социализма», это отдельная большая тема, заметим лишь, что без влияния Герцена на Леонтьева эта идея вряд ли могла появиться.

Влияние Герцена прослеживается и у Ф.М. Достоевского, также представлявшего консервативный лагерь. В «Зимних заметках о летних впечатлениях» он характеризовал западное буржуазное общество вполне в герценовском духе: «…что же делать социалисту, если в западном человеке нет братского начала, а, напротив, начало единичное, личное, беспрерывно обособляющееся, требующее с мечом в руке своих прав». А значит, «хоть и возможен социализм, да только где-нибудь не во Франции». «Легенда о великом инквизиторе» из «Братьев Карамазовых» вызывает в памяти некоторые места из работы Герцена «Концы и начала».

Герцена, Огарёва, Бакунина и их единомышленников легко узнать в следующих словах Достоевского из «Дневника писателя»: «именно самые ярые-то западники наши, именно борцы-то за реформу и становились в то же время отрицателями Европы, становились в ряды крайней левой… И что же: вышло так, что тем самым сами и обозначили себя самыми ревностными русскими, борцами за Русь и за русский дух».

Герцен оказался прозорлив в оценке перспектив западного общества. Можно сказать, что его прозрение в отношении «мещанства» было именно прозрением, оно ещё не могло основываться на объективных социально-экономических оценках. В середине XIX в. было сложно предсказать, что в результате империалистического передела мира классовые противоречия на Западе будут в значительной мере смягчены через их перенос на уровень системы «центр – периферия», а западный пролетариат будет «подкуплен» за счёт средств, выкачанных из колоний и зависимых стран, и фактически станет частью мирового господствующего класса. Именно этот процесс в XX в. стал катализатором «омещанивания» всех слоёв западного общества. Во времена Герцена в нём шли совсем другие процессы, и тем больше его заслуга в том, что он сумел увидеть эту тенденцию.

Именно в этот период Герцен, ища противовес западному мещанству, начинает разработку концепции «русского социализма», которая фактически ляжет в основу идеологии народничества.

Участие русских войск в подавлении Венгерского восстания привело к росту в Европе русофобских настроений, и так широко распространённых со времён разгрома Наполеона. Герцен счёл своим долгом защитить русский народ, вступив в полемику с французским историком Ж. Мишле, особенно отличившимся в насаждении представлений о «варварстве» и заведомой реакционности русских. В статье, получившей название «Русский народ и социализм», Герцен подчёркивал наличие в России социального института, которого нет в Европе и который может сыграть важнейшую роль в построении нового, социалистического общества, – крестьянской общины.

Он видел счастье России в том, «что сельская община не погибла, что личная собственность не раздробила собственности общинной». Русскому народу повезло, «что он остался вне всех политических движений, вне европейской цивилизации, которая, без сомнения, подкопала бы общину и которая ныне сама дошла в социализме до самоотрицания».

Нельзя сказать, что эти идеи для России были абсолютно новы. Ссыльные декабристы М.А. Фонвизин и Н.А. Бестужев в 1840-х гг. также высказывали мысль о том, что крестьянская община может стать основой для перехода к социализму, и выражали скепсис в отношении социалистических перспектив западной Европы. Но в условиях строгой цензуры открытая социалистическая пропаганда была практически невозможна, для её успеха требовалась неподцензурная печать, которую, как известно, и развивал Герцен, находясь за границей.

«Община, – писал Герцен, – спасла русский народ от монгольского варварства и от имперской цивилизации, от выкрашенных по-европейски помещиков и от немецкой бюрократии. Общинная организация, хоть и сильно потрясенная, устояла против вмешательства власти; она благополучно дожила до развития социализма в Европе. Это обстоятельство бесконечно важно для России».

Таким образом, «петербургская империя» с её западническим характером противопоставлялась русскому народу, с которого, в свою очередь, снималась ответственность за действия царского правительства. Герцен подчёркивал, что «абсолютизм более космополитичен, чем революция», поскольку революция вызывается живыми потребностями народа, а абсолютная монархия воплощает собой абстрактный, наднациональный принцип, который, к примеру, заставлял Николая I выступать в качестве союзника Австрии – «самого яростного притеснителя славян».

Было бы преувеличением утверждать, что позиция Герцена оказала существенное влияние на общественное мнение в Европе, более важно её значение для истории русской общественной мысли и революционного движения. Опираясь на «русский социализм», Герцен пытался наладить диалог со своими прежними противниками, славянофилами, которые и стали «первопроходцами» в изучении русской общины. Конечно, идеи Герцена и народников отличались от славянофильства. И в русском народе в целом, и в крестьянской общине они придавали первостепенное значение разным элементам, и, конечно, прямо противоположным было их отношение к монархии, с одной стороны, и революционной пропаганде – с другой. Но среди пунктов расхождения не было вопроса о социализме. Напротив, Герцен подчёркивал, что он как раз их объединяет: «А социализм, который так решительно, так глубоко разделяет Европу на два враждебных лагеря, – разве не признан он славянофилами так же, как нами? Это мост, на котором мы можем подать друг другу руку».

В «Былом и думах» Герцен охарактеризовал свои отношения со славянофилами так: «Да, мы были противниками их, но очень странными. У нас была одна любовь, но не одинакая. У них и у нас запало с ранних лет одно сильное, безотчётное физиологическое, страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы – за пророчество: чувство безграничной, обхватывающей всё существование любви к русскому народу, русскому быту и русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орёл, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно».

Народничество, как и славянофильство, выступало за некапиталистический путь развития России. Как мы теперь знаем, именно по этому пути, минуя капитализм, в XX в. пошли многие страны «мировой периферии», стремившиеся сохранить независимость от Запада, при этом многие национально-освободительные движения в странах «Третьего мира» опирались именно на неонародническую идеологию. А у истоков народничества стоял А.И. Герцен.

Сама Россия накануне Октябрьской революции не входила и не могла входить в число стран развитого капитализма. Пролетариат был немногочислен, подавляющее большинство населения составляло общинное крестьянство, позиция которого и стала главным фактором победы красных в Гражданской войне. После революции существование сельской общины сыграло важнейшую роль в успешном проведении коллективизации, когда на базе общины был создан её обновлённый вариант – колхоз, основанный не только на коллективной собственности, но и на коллективной обработке земли (что существенно повысило эффективность сельского хозяйства).

Напротив, в большинстве стран Восточной Европы, входивших в социалистический лагерь (например, в Польше), коллективизация не была проведена, и одной из причин этого можно назвать отсутствие в этих странах крестьянской общины, которая подготовила бы почву для создания колхозов. О Западной Европе, где социалистические революции так и не произошли, можно и не упоминать.

Более того, общинный принцип в Советском Союзе был перенесён и в промышленность: на крупных предприятиях формировался «трудовой коллектив» со многими признаками крестьянской общины. А это обеспечило форсированную индустриализацию и превращение СССР в развитую индустриальную державу.

Таким образом, концепции Герцена, народников и славянофилов (их теоретик А.С. Хомяков подчёркивал в одно время с Герценом, что крестьянская община может развиться в «общину промышленную») нашли в истории СССР блестящее подтверждение.

Об этом важно вспомнить в те дни, когда власть широко отмечает юбилей П.А. Столыпина, реформа которого представляла собой попытку подорвать сельскую общину. В результате, как известно, община устояла и после революции перешла на новую, более высокую стадию развития, а вот власть, затеявшая реформу – рухнула.

Позитивный смысл Герцен придавал такому понятию, как «круговая порука», которое обычно трактуется чисто отрицательно. По его мнению, без «общественной тяги» и круговой поруки свобода неминуемо становится монополией собственника. Как мы знаем, в советский цивилизации явление круговой поруки получило новое воплощение: важнейшая роль придавалась взаимной ответственности коллектива и индивида. Безусловно, это можно считать новым, более высоким этапом в развитии общинного принципа.

Н.Г. Чернышевский, в отличие от Герцена и народников, полагал, что значение общины как института будущего социалистического общества ими сильно преувеличено. По его мнению, отмечал И.К. Пантин, «смешно надеяться, что, оставаясь отсталой, Россия сможет прийти к социализму быстрее более развитых стран Европы».

Кто оказался прав в этом споре, показал 1917 год и вся дальнейшая история: как известно, социалистическая революция произошла именно в России, а западные страны, при всём своём прогрессе, так и остались на «мещанском», говоря словами Герцена, уровне.

Сам Герцен писал, что они с Чернышевским отстаивают разные версии социализма: Чернышевский является пропагандистом «западного», то есть умозрительного социализма, а Герцен – «русского», идущего «от земли», что, впрочем, не мешало ему считать, что они не противоборствуют, а дополняют друг друга.

Антизападничество Герцена выразилось не только в противопоставлении западного мещанства и русской общины. В предисловии к французскому изданию «Колокола» он вызывающе писал: «Мы довольны тем, что в наших жилах течёт финская и монгольская кровь; это ставит нас в родственные, братские отношения с теми расами-париями, о которых человеколюбивая демократия Европы не может упомянуть без презрения и оскорблений».

Здесь Россия уже чётко выносится за рамки европейской цивилизации, становится ясно, что ей предначертан особый путь. Недаром известный историк русской общественной мысли Р.В. Иванов-Разумник охарактеризовал Герцена как выразителя «скифства» (этот термин получил распространение после появления знаменитого стихотворения А.А. Блока, им выражалось признание национального и антизападного характера Октябрьской революции).

Приверженцам западного пути Герцен говорит: «Европа перешла от скверных просёлков к хорошим шоссе, а от них к железным дорогам. У нас и теперь прескверные пути сообщения – что же, нам сперва делать шоссе, а потом железные дороги?»

А в статье из цикла «Концы и начала», адресованного «западнику» И.С. Тургеневу, он выражается более резко: «принадлежишь к genus europeum, так и проделывай все старые глупости на новый лад, что мы, как бараны, должны спотыкнуться на той же рытвине, упасть в тот же овраг и сесть потом вечным лавочником и продавать овощ другим баранам».

По мнению Герцена, больше шансов прийти к социализму у народа, который «на знамени своём поставит не личность, а общину, не свободу, а братство, не абстрактное равенство, а органическое распределение труда». Но это не значит, что он отвергал личность и свободу. Напротив, он считал, что личность может раскрыться только в гармонии с общиной: «чтоб у свободной личности земля осталась под ногами и чтобы общинник был совершенно свободное лицо».

Герцен выдвинул три принципа, из которых могла бы развиться «будущая Русь»: это право каждого на землю, общинное владение ею и мирское управление. Государство виделось ему как демократическая федерация самоуправляющихся общин, в идеале – во всеславянском масштабе.

Одна из последних работ Герцена – цикл писем «К старому товарищу», адресованный Бакунину. Здесь он отвергает исторический волюнтаризм своего давнего единомышленника (на стороне которого в этом споре оказался даже ближайший друг Герцена Огарёв), его стремление к разрушению всех общественных институтов, семьи, культуры и государства. «Государство, – подчёркивает Герцен, – не имеет собственного определённого содержания – оно служит одинаково реакции и революции, тому, с чьей стороны сила… И что значит отрицать государство, когда главное условие выхода из него – совершеннолетие большинства».

В этом подходе Герцен смыкается с социалистическими концепциями XX века, которые в большинстве постепенно отошли от наивно-анархических представлений о революции и социалистическом строе и обратились к этатизму, государственничеству, хотя и не отрицают безгосударственный характер будущего коммунистического общества, к которому можно прийти только естественным путём, по мере «взросления» самого общества, о чем и говорит Герцен.

Итак, выдвинутая Герценом концепция «русского социализма» получила полное подтверждение на практике, и его наследие сохраняет актуальность и в наше время, соединяя социалистическую идею и идею русского патриотизма, формационный и цивилизационный подходы.