Враг ( 4 августа 1859 года родился великий норвежский писатель Кнут Гамсун)

Интересны тенденции современной Норвегии и Евросоюза в целом — реабилитировать Гамсуна, и не просто реабилитировать, а отвоевать ему тёпленькое местечко в пантеоне последних классиков уходящей эпохи и титул отца нации. Дескать, да, поскользнулся комрад Гамсун, с кем не бывает.

В текстах, посвящённых Кнуту Гамсуну, обычно начинают скулить уже с первого абзаца. Тяжёлое детство, дескать, приходилось много работать, Гамсун (настоящая фамилия — Педерсон) в девятилетнем возрасте попадает в батраки к собственному дяде, который дерёт его как сидорову козу. Далее обычно следует слёзная история, как мальчик убегает от сатрапа обратно в родной городок и становится башмачником. Всё это, конечно, грустно, однако стоит вспомнить, о какой эпохе идёт речь. Семидесятые года девятнадцатого века — постнаполеоновская Европа трещит по швам, кризис и голод повсеместно. Пасторальная Норвегия, страна дивных фьордов и козочек, не являлась исключением. Никому тогда сладко не приходилось, и ничего зазорного в тяжёлой работе нет. Всё это только пошло на пользу подрастающему норвежскому соловью, ибо именно в те годы и сформировался тот самый Гамсун, которого впоследствии узнает весь просвещённый мир. Белокурая бестия, человек, не боящийся ничего и никого, упрямый, толстолобый, трудолюбивый.

Через Ибсена ключом била мифология. Возможно, он и думал, что пишет об упадке, в котором оказалась современная ему Норвегия, об измельчавших норвежцах (так частенько трактуют «Пера Гюнта» и другие ибсеновские тексты). Но получился у него манифест преодоления христианства и возвращения к язычеству. (Символизм — частный случай такого преодоления.) Если и смотреть на творения Ибсена как на отражение своего времени, то лишь в том смысле, в котором Карл Густав Юнг в своей работе «Психология и поэтическое творчество» говорил о произведениях визионерского типа. Тех, в которых (часто минуя волю автора) выразился дух времени. Автор в момент написания визионерского произведения становится своего рода рупором коллективного бессознательного, пропуская через себя информацию, идущую из самых заповедных глубин всечеловеческого опыта.

Пер Гюнт, герой нашего времени

Писателем Гамсуна, видимо, тоже сделала та самая неспокойная эпоха. Если мы обратимся к истории, то легко заметить, что именно смута и переходные времена дарят нам, простым обывателям, космической силищи таланты. Так случилось и в конце века девятнадцатого. Матушка-Европа страдала не только от кризиса экономического, что вполне переносимо; в первую очередь трещала по швам благодатная земля вследствие кризиса идейного, эсхатологического. Как миражи в пустыне, исчезали прежние временные атрибуты. Традиция ветшала на глазах, традиционную Европу поглощал хаос рационального, пожирая всё то, что кропотливо накапливалось десятками поколений. На метафизической мировой карте вместо знакомых очертаний материка alma mater проступает жирная клякса индустриальной, атлантической, англиканской Европы. Позитивизм и материализм правят бал. Однако возникла, как и подобает в подобные переломные моменты, реакция. Включившая в себя как анализ, так и рецептуру. Шопенгауэр, Стриндберг — вот эти замечательные реакционеры, а также, конечно, Фридрих Ницше, германский гений, ставший тем самым катализатором, высвободившим из глубин европейского подсознания ворох примордиальных образов и навязчивых снов о героическом прошлом. Об измельчании человеческой личности и о явлении нового человека. Übermensch — это в первую очередь человек Традиции, способный на воистину героические свершения, на которые у обычного гражданина свободной Европы силенок не хватит. Такими возомнили себя многие, таким возомнил себя и молодой Гамсун, и, как показало время, вполне оправданно.

Теперь же сделаем небольшой экскурс в литературу Скандинавии середины—конца девятнадцатого, не забывая при этом, что, в отличие от сегодняшнего дурного времени, писатель был значимым существом на общем политическом и социальном фоне. Четвёрка властителей умов Норда — Хенрик Ибсен, Бьёрнстьерне Бьёрнсон, Александр Хьелланн и Юнас Ли славно поработала на уровне внешнем, экзотерическом (как об этом потом писал сам Гамсун, а также его единомышленники — датчане Йоргенсен и Брандес), обличая и фиксируя внимание читателя на вопросах нравственности и социальных отношений, абсолютно игнорируя при этом тонкие субстанции мира внутреннего-эзотерического, аспекты метафизического и психологического «Я». Утолить метафизическую жажду, насытиться, преодолеть духовный голод каменных склепов-городов — вот задача, посильная лишь сверхлюдям.

Итак, «Голод» («Sult») — первое масштабное полотно художника, ставшее воистину эпохальным. «Голод» выходит целиком в 1890 году в Дании и за считанные месяцы становится безумно популярным. Наш герой к этому времени успевает пожить в Америке, побатрачить там на ферме, поработать трамвайным кондуктором, и бог весть что еще он там делает, дабы не сойти с ума от голода и отчаянья в далёкой проклятой земле. К тому же на родине никто не проявляет ни малейшего интереса к его творчеству. Исходя из всего этого, можно было бы заключить, что книга автобиографическая. Однако если бы «Голод» был бы ещё одной повестью о злоключениях очередного молодого Вертера, вряд ли сейчас я вообще что-либо писал бы о Гамсуне. «Голод» совсем не о том. «Голод» для своего времени абсолютно неформатен, да это вообще и не литература в привычном понимании. Гамсун, словно викинг-берсерк, машина метафизической войны, беспощадно уничтожает любые жанровые и стилистические стагнации, выкорчёвывает форму и насаждает новое или даже сверхновое. Такого матушка-Европа ещё не видела. «Голод» есть синтез глубочайшего психоанализа, такого, что и современным лаканистам-деконструктивистам не снилось, и кондовой, нордической злости к механизмам модерна, разрушающим Традицию и создающим реальность кафкианской монструозности и Город как квинтэссенцию ненавистного. Гамсун отказывает жителям Города в человечности, в его глазах они лишь живые механизмы, лишённые личностных качеств, словно штампованные на одном конвейере. Гамсун к ним абсолютно безжалостен. Обличает он и упадничество Города, его изменчивую натуру, лицемерие и блядство.

Корнями в детство уходит и нелюбовь писателя к англичанам и всему английскому: «Кнуту Гамсуну никогда не нравились англичане, недоверие к ним поселилось в нем ещё в детстве, он унаследовал его от отца и деда. Позднее англичане дали ему много поводов для критики». Причиной недовольства Гамсуна стало, в частности, то, что в Англии его книги не вызвали должного интереса, а доходы от их продажи оказались намного ниже, нежели в других европейских странах. Германия же, напротив, мгновенно приняла и оценила Гамсуна, выразив ему своё восхищение, которое затем подкрепила финансово. С психоаналитических позиций исследователь говорит и о творчестве Гамсуна как об отражении его собственных комплексов, переживаний и амбиций.

Гамсун и злодейство

Подобный накал метафизической ненависти мы видим только у Достоевского, однако в случае Гамсуна никто не платит по счетам.

Гамсун, как последовательный ницшеанец, следуя доктрине «морального нигилизма», начисто лишен христианского морализма. Свидригайловы Кнута Гамсуна не мучаются Америками, так как Америка у них в кишках. Сонечка и старуха-процентщица — лишь разные личины одного деперсонализированного человека-монстра. Миры Голода — это модернистские миры apriori, где всё поставлено с ног на голову, непрекращающийся bad trip, психоделический ад, населённый фриками, — изнанка Традиции — ложь и пена.

Следующим значимым произведением Гамсуна станет роман «Мистерии» («Mystener»). Роман не менее интересен, чем «Голод», повествуется о некоем эксцентричном шарлатане, приезжающем в провинциальный город и оказывающемся вовлечённым в череду нелепых и бессвязных событий. Однако в этой хлестаковщине, если сатира и присутствует, её роль второстепенна. Герой «Мистерий», как и герой «Голода», балансирует на грани абсурда, живет в имманентном мире собственных видений и мистических переживаний. Внешний мир для него — это лишь рефлексия, порождение искажений, поле для игры в иные игры. Герой любит и ценит смерть — никогда не расстаётся с ядом. Мир модерна с его атрибутикой — жаждой наживы, перверсиями межполовых отношений, ревностями и страхами — для него чужд и тягостен. Утешение находится лишь в единении с истинной, незамутнённой живой природой.

Языческими и паганистическими мотивами изобилует и следующий роман Гамсуна «Пан» («Pan»). Пан — это греческий бог живого, ненавидящий и не понимающий людей за их глупость. Традиционно с Паном ассоциируются сексуальные девиации и эстетизм, однако, по моему мнению, мифологический архетип Пана — это в первую очередь история очередного грехопадения. Пан — это единственный в пантеоне бог, которого постигла смерть, и, как следствие, люди, дети матери-земли и неба-отца, остались жить в мире без Пана, в мире искажённом, агрессивном и глупом. Об этом и нарратив Гамсуна, представляющий природу рудиментарным, но живым элементом, где герой, охотник способен на чувства, переживания и поступки. Оказавшись же в Городе, в социуме, в месте, населённом не букашками, всполохами колодезной воды и солнечным светом, а живыми людьми, герой впадает в уныние, не может найти себя, вычленить собственную самость в мире, лишенном пантеизма. В подобных настроениях опять же много ницшеанства, пессимистического панъевропеизма Шпенглера и так называемого «языческого империализма» — доктрины, сформулированной итальянским философом-традиционалистом Юлиусом Эволой.

Подобные же мэсседжи — традиционалистские, антииндустриальные, языческие — намертво впечатаны и в последующие романы Гамсуна, превалируют они и в «Соках земли» («Markens grede»), эпохальном романе, удостоенном Нобелевской премии. Присутствует в его книгах и мэсседж несколько иного рода — практически врожденное, безоговорочное подчинение человека традиции личности, той личности, которая благодаря своей несгибаемой воле к власти подчинила бы себе толпу, сумев преодолеть границы обусловленного. Пиетет Гамсуна, его предвосхищение нового мессии, готовность склонить колени перед грядущим предводителем, конунгом — вещи неоспоримые.

Всё вышесказанное лишает нас каких-либо поводов удивляться тому, насколько тепло встретил Гамсун подъём фашизма в Италии. Норвежец Коллоэн, автор массивного эссе, посвященного Гамсуну, приводит такой эпизод: издатель Гамсуна Харальд Григ предлагает ему встретиться с Муссолини, реакция такова: «Мне бы очень хотелось выразить Муссолини моё огромное восхищение и глубокое почтение — Господь по милости своей послал нам в это смутное время настоящего мужчину».

Далее по законам жанра следует инициировать обширное повествование о коллаборационизме Гамсуна, о его связях в Третьем рейхе, однако все эти «пикантные» подробности уровня реалити-шоу совремемных телеканалов настолько осточертели, что я не считаю возможным уподобляться сплетникам и лишь подытожу некоторые вещи. Был ли Гамсун национал-социалистом, гитлеровцем? Да, конечно, был, тому миллионы свидетельств. Он лично знал Гитлера, дружил с доктором Геббельсом и его супругой. Нобелевскую медальку он, да, отправил в подарок Геббельсу. Дети его воевали на стороне войск оси. Он боготворил Гитлера и Германию в целом, ненавидя при этом Англию и всё английское. Его пангерманизм абсолютен, в своем гитлеризме Гамсун очень логичен и последователен.

Казалось бы, любые воспоминания о Гамсуне способны прояснить столь спорную позицию, оправдать его или, напротив, окончательно и бесповоротно осудить. В России уже выходили апологетичные воспоминания сына писателя Туре Гамсуна «Кнут Гамсун - мой отец» и «Спустя вечность». Однако воспоминания самого Гамсуна (на русском языке издавались в шеститомнике в 2000 году) и его жены (по-русски выходят впервые) мало что добавляют к уже известным фактам, более того, вероятно, о многих фактах они умалчивают.

Портрет писателя в старости

Интересны же тенденции современной Норвегии и Евросоюза в целом — реабилитировать Гамсуна, и не просто реабилитировать, а отвоевать ему тёпленькое местечко в пантеоне последних классиков уходящей эпохи и титул отца нации. Дескать, да, поскользнулся комрад Гамсун, с кем не бывает, но ведь он на самом-то деле и не был, и не имел в виду, и не хотел, и так далее... От сего чудовищного фарса просто воротит. Тем более что те же самые власть имущие либералы и демократы, которых так ненавидел сам Гамсун, поющие сегодня дифирамбы «великому художнику», заперли восьмидесятипятилетнего, практически глухого, с дефектами речи старика в психушке, издеваясь над ним, кормя отбросами, выманивая интимные подробности у его жены с последующей публикацией оных, дабы сделать побольнее и погаже. Подобное было проделано и с Эзрой Паундом в США. Видимо, система отрабатывала единый способ ликвидации оступившихся гениев.

Какой же внутренней силищей обладал этот человек, сумевший, будучи признанным интеллектуально деградировавшим, написать и издать ещё одну книгу, на этот раз автобиографическую, описывавшую его последние заключения. «По заросшим тропам» («Pa gjengrodde stier»), вышедшая в свет, когда автору было уже девяносто. Поразительно яркая, живая и сильная вещь.

Парадоксально — в мире постмодерна, которого боялся как чумы Гамсун, который он проклинал и обличал с упрямостью северянина из книги в книгу, из статьи в статью, его превозносят на все лады. Наверное, это и есть самая страшная форма духовной войны эпохи постмодерна: не предать забвению, не проклясть, а именно извратить, причесать и иконизировать. И не нашлось ни одного, ни единого праведника в Содоме, кто бы встал и сказал — прямо, открыто: «Кнут Гамсун — враг, нацист и мизогенист, враг всего просвещённого, враг Новой Европы и наш с вами враг, дражайшие европейцы, бородатые и безусые, молодые и не очень, либералы и христианские демократы, на «маздах» и «мерседесах», в костюмах, американских ти-шортах и шальвар-камизах. Кнут Гамсун — враг».