Я живу...Повесть, главы13-14.

13.

Через месяц его крестили. Мы решили в честь этого события  устроить дома небольшой приёмный день, и гости с подарками не заставили себя ждать.

Особенно мне понравился подарок Сашки Субратова, хоть он и не предназначался для новорожденного : это была настоящая картина какого-то молодого художника, с которым он был коротко знаком. Её повесили в коридоре,  а я потом подолгу на неё смотрела  и никак не могла понять, что же в ней сразу притягивает взгляд, ведь обычная комната, стол, шкафчик, диванчик, пушистый ковёр красными разводами и огромное окно, окно с оранжевыми, но не  слишком яркими гардинами. И этот оранжевый  цвет наполнял солнцем всю комнату. Сквозь щель между  половинками штор пробивалась полоса света, которая ложилась на пол, на раскрытую посередине книгу. Как видно, кто-то любил читать, лёжа на полу, и забыл книжку. Когда мне становилось грустно или просто не хватало солнца, я шла в коридор и смотрела, смотрела на эту удивительную картину.

Возможно, именно из-за неё я начала свои походы в художественный музей. Там всегда или почти всегда было тихо и светло, картины на стенах казались созданными только для меня одной, а фарфоровая посуда в стеллажах радостно взвенивала, приветствуя мои одинокие шаги. Однажды, когда я остановилась  перед каким-то зимним пейзажем, моё одиночество нарушил кто-то.  Неслышно подойдя сзади, этот кто-то сказал:

-Ого, Коломийца уже в музее выставляют! Молоток!

Я резко обернулась и увидела круглощёкого беспалого принца Алёшу. Он чуть исподлобья поглядывал на меня, но основное его внимание занимал тот же зимний пейзаж. Там катались на санках дети, и снег был чуть ли не сиреневый с голубыми подпалинами.

-Привет,-сказала я.-Ты тут давно?

-Давно. Я тут работаю теперь, вахтёром. Так что…заходи чаще, поболтаем.

И мы поболтали о живописи. Потом ещё несколько вечеров провели в музее.

Я никогда себе не представляла всех тонкостей этого искусства, мне просто нравились  одни картины и активно раздражали другие, которые, может быть, были и не хуже, но я не могла себя заставить их полюбить. От  Алёши Маковкина впервые в моей жизни  я узнала о беспутной жизни Модильяни, о парижских посиделках импрессионистов, об упорстве и вере в себя  Ван Гога и Гогена. Особенно ему нравился норвежец Мунк, а я про него даже не

слышала.

-Алёша, а откуда ты всё это знаешь?-жалобно спросила я, чувствуя себя необразованной дурочкой.

-Ну, этого редко кто не знает. И потом, я и  сам немного рисую.

-Правда?! Ой, а можно посмотреть? А твои картины где-нибудь выставляли?

-Успокойся. Чего ты раскричалась?  Нет, не выставляли. Да они и не стоят 

того. Вон Коломиец со мной вместе в хуждожке учился, так вот она «Зима  за городом», уже в музее. А я тут вахтёром.

-Ну, можно посмотреть, ну, очень интересно…-канючила я, пока Алёша не согласился.

-Хорошо. Но ты учти, что машина моя в ремонте, потому приедешь сама на чём-либо. И давай без криков, я  сильно  не люблю истерики. Завтра давай.

Помниться, я устыдилась. «Прикрыла лице свое» и побрела домой.

 На другой день Алёша допустил меня в своё житье-бытье. В его маленькой квартирке была всего одна комната, были оранжевые шторы и красный ковёр. Да, конечно, ведь на моей любимой картине, что висит в коридоре, есть росчерк в углу « АМ», но я и подумать не могла, что это означает «Алёша Маковкин». Все стены в комнате были густо усеяны картонками с уже готовыми акварелями или карандашными набросками: котёнок на диване, две девушки смеются, клумба с нарциссами… Картонки так укрывали  стену, что решительно нельзя было понять, что за обои на ней наклеены. Немного погодя я поняла, что обоев вовсе нет. Ещё в комнате был маленький раздвижной диванчик, телевизор на  кронштейнах и журнальный стол, погребённый под кучей книг и бумаг.

Я встала в дверях крепко, как  никем не понукаемая старая лошадь. А круглощёкий мой приятель, вместо того, чтобы спросить моё мнение о его жилище и творчестве,  потащил меня на диванчик, принёс чаю и вдруг заговорил стихами:

-Кто пишет высоко и чисто о любви,

Не вызывает тот волнения в крови!...

Ну, то есть, должна быть страсть какая-то, понимаешь? У меня в рисунках я её не вижу, значит, её и во мне самом нет. А вот в тебе есть порыв, поэтому сейчас будем рисовать тебя!

-Вот так сразу?! А я…

-У тебя сейчас что по плану? Обед у королевы или интервью с Президентом? Так что не надо отлынивать от искусства!

Я подумала. Предложение было лестное и интересное, жаль только, что я не подготовилась: и причесалась кое-как по старой памяти, и не накрасилась вовсе. Когда я сообщила об этом Алёше, он только хмыкнул язвительно.

-Как мне сесть?-спросила я, видя, что он уже вытащил из стопки на столе очередную картонку и взял карандашик.

-Не сиди. Ходи. Хочу видеть, как появляется движение, надоели эти стоячие натюрморты до смерти! Как надгробия. Впрочем, хочешь сидеть—сиди, главное не принимай поз, чтобы всё было естественно.

Я решила пройтись по комнате, рассмотреть рисунки. Поначалу я держалась как-то нарочито, дефилировала,  как плохая модель на подиуме. Алеша что-то быстро черкал на картонке. Я подошла к телевизору и включила музыкальный канал. Попалось что-то вроде ретро-подборки, в стиле американского джаза. Впрочем, я не знаток, только и сумела, что уловить знакомую мелодию попыталась подпеть и станцевать что-то зажигательное. Я действительно увлеклась, почти забыв про Алёшу. Он обнаружился совершенно неожиданно, когда просто подошёл и приобнял меня за плечи. От неожиданности я легонько вздрогнула, но мне стало как-то легко и просто. И ничего не надо было объяснять. Мы просто стояли, обнявшись, даже не глядя в глаза друг другу.

-Как замерзающие обезьянки,-сказал он.

-Чего?!

-Я в детстве жил в Мурманске, а там  лето бывает тоже прохладное. И вдруг привезли передвижной зоопарк. Мы с отцом пошли смотреть, и я очень плакал: там, в одной клетке были две обезьянки, макаки, вроде. Они мёрзли и вот так обнимались, как мы с тобой. Только ещё дрожали. Мелкой дрожью.

-А... ты уже нарисовал? Покажи.

Алёша очнулся, взял с дивана и показал мне картонку, где было нарисовано только моё лицо. Я улыбалась.

А потом мы сели прямо на пол, на тот потрясающий красный ковёр в разводах и начали листать старые журналы «Вокруг света», их у  Алёши было на удивление много.

Алёша мешал мне смотреть, потому что хотел непременно держать меня за руку…

 Ну, домой я пришла уже утром. Тихо, чтоб не разбудить маму и Ванюшку (отчим был на работе) я  прокралась в свою комнату, вползла под одеяло и уснула, такая счастливая… Через полгода мы с Алёшей поженились.

14.

Вот совершенно правы некоторые люди, которые  отмечают, что в романах  и повестях вся история обрывается, стоит героям пожениться. А дальше? Жизнь ведь не закончилась. Как раз самое интересное после свадьбы и начинается. Не пойду на поводу у любителей « свадебного» завершения, возьму вот и всем-всем расскажу, что было дальше. Дальше было, как в названии мультика про Вини-Пуха: «Славка Волкова и все-все-все…»

Алёша занялся очень интересным делом, теперь он рисует эскизы рекламных щитов, причём в большинстве случаев идея тоже принадлежит ему. Недавно ему предложили спроектировать дизайн нового мебельного магазина.  Так что жизнь наша налаживается, я обживаю потихоньку его квартиру, делаю ремонт. Единственное, чего я в ней никогда не изменю—это  ту стену, увешанную рисунками.

Мы так спешно поженились, что даже свадьбы у нас не было. Ну, просто так, пошли в ЗАГС и расписались, а потом поставили моих   перед фактом. И я как-то всегда думала, что у Алёши нет родных, никому о своей женитьбе он сообщить не пожелал, родители его утонули уже лет семь назад, когда на озере купались, подробностей я не знаю.

Совершенно неожиданно для меня у него обнаружилась потрясающая тётушка. Просто и незатейливо она написала нам поздравительное  письмо. Учитывая, что жила она недалеко от Брянска—два часа на электричке—я взяла мужа за грудки и спросила, что это он забыл про родную тётю.

-Да не тётя она…ну, не родная…Как сказать, соседка это моих родителей. Когда они утонули, мне уже было 19 лет, я в художке в Питере учился. Ну, конечно, куда-то надо было приезжать в  родное село, хоть на каникулы. Вот к тёте Лене я и ездил. Она хорошая тётка, у самой пятеро детей, я со средним сыном дружил. Съездим когда-нибудь.

Пока я ожидала поездки к тёте Лене, нас посетил настоящий Алёшкин родственник, настоящий  его дядя.

Он вошёл в нашу дверь боком, сорвав пару пуговиц на  пальто, так же боком втянул чемодан примерно равный ему по толщине. Посмотрев на удивлённого Алёшу и ошарашенную меня, дядюшка поставил чемодан, молча его открыл и достал из него:

-полосатую пижаму;

-синие тапочки размером с рюкзак;

-журнал «Приусадебное хозяйство» за 96 год.

Всё это он отложил в сторонку, по-домашнему добавив:

-Это моё добрецо.

Потом из чемодана появились несколько томов Шекспира и две папки с рисовальной бумагой.

-А это вам, -ласково сказал дядюшка.

В своём величии подобный мастодонту на прогулке, дядюшка протопал ко мне и поцеловал меня в макушку, а племяннику своему пожал руку. Только тут Алёша спохватился, поняв, что я не в курсе происходящего. Он слегка задушенным голосом сказал мне:

-Славка, это мой дядя Сеня из Угонов.

-Откуда?...То есть, очень приятно…

-Я из  Великих  Угонов, а то есть ещё  Середние, это в Беларуси,- ласково пояснил дядюшка.

Я ничего больше не стала выяснять, повинуясь вечному русскому порыву: гостя накормить, напоить, в баньке попарить (или хотя бы заставить вымыть руки), а потом уж спрашивать. Когда все три правила Бабы Яги были выполнены, дядюшка водворился ближе к ночи на диванчике. Холмы и долины его необъятного тела облегала полосатая пижама, и от этого дядюшка стал похож на пахана в зоне. Он был настроен благодушно, впрочем, как я узнала, это его обычное состояние духа. Не стирая ласкового выражения со своего огромного, как противень, лица дядюшка поведал нам, что по дороге у него украли чемодан, где помещался его парадный костюм, хоть он и великоват, а всё равно жалко (подумать только, как удивится тот, кто его свистнул!), очки и какой-то «тигровый галстук». Ещё день дядюшка провёл в больнице города Дубровка, потому что отравился пирожком, купленным у какой-то старухи.

К своим несчастьям он относился с завидным спокойствием, радуясь, что не украли Шекспира, отравление было пустячное, зато после «клизьмы» он, по его словам, летал ласточкой.

Я была сражена наповал неземным обаянием этого пожилого оптимиста.

Фамилия дядюшкина была тоже Маковкин, а звали его Семён  Михалыч.

-Хотели меня при рождении  назвать Егорием, да передумали.

Но было видно, что ему совершенно всё равно, будут ли его звать Алоизием или Фердинандом.

-Меня ведь мамка рожала раньше сроку, потому как с телеги упала, как в город ехала. На той телеге я и родился,-рассказывал дядюшка, важно сложив руки на необхватном животе. В его говоре явственно слышна была твёрдая и раскатистая белорусская «Р» и пришепётывающая «ШЧ».-Говорят, сызмала был я тучный, а я на себя гляну—такой  крепкий, не то, что Алёшка вон—одни мощи. Мамка –то моя была раза в два меня толще, ой, красавица!-от счастья он даже зажмурился.-А вот ты , маленькая, чего-то худовата, ешь побольше.

При последнем слове он сделал над собой титаническое усилие, чтобы не зевнуть, но природа одержала победу, и по квартире пронёсся рёв пещерного медведя, так что заговорила посуда в кухонном шкафу. Сразу же после этого дядюшка уснул крепким младенческим сном. Сколько я ни опасалась, он не храпел, а лишь изредка беспокойно мямлил что-то невнятное.

Алёша ничего у меня не спрашивал, видя, как я очарована его динозавроподобным родственником. Он накинул на дядюшку наше самое большое одеяло, и мы вышли в кухню, где постелили себе на старом советском ещё диване. Кухонной мебели у нас  пока  не было, так что в кухне был только этот диван, мойка и плита. Ели мы за журнальным столиком. Но мебельный магазин, который проектировал мой Алёша, обещал нам кухонный гарнитур новейшего образца.

На кухне я дала волю чувствам, обозвав мужа паразитом бесчувственным за то, что я ничего не знала о дядюшке и тёте Лене, я бы непременно их позвала на посиделки, которые мы устраивали вместо свадьбы. Алёша выслушал меня спокойно, изредка кивая головой.

-У тебя случайно нигде нет ещё жены и детей, внучатых племянников  каких-нибудь?-напоследок спросила я.

-Глупая, у меня только ты…Слушай,Славка, ну, чего ты дёргаешь за уши! Они не идеальные, но не отрывай! У меня другие не вырастут…Ладно, пошли спать.

И мы пошли спать.