Избиение городовых 27 февраля (12 марта) 1917 года

В воспоминаниях вполне сочувствовавшего февральскому перевороту секретаря графа Л.Н. Толстого Валерия Булгакова, оказавшегося в Петрограде 27 февраля 1917 года (даты по старому стилю), содержатся уникальные свидетельства очевидца:

«…Ночь с 27-го на 28-е число носила до известной степени решающий характер для судеб революции. В эту ночь, как передавали, происходило повсеместное избиение полицейских. Один из них был убит под нашими окнами».
Вот что вскоре рассказал ему студент-технолог, работавший в военной комиссии. «По его словам, из 7000 городовых, числящихся в Петрограде, за дни революции убито было около половины.

Трупы городовых и по сие время плавают в Обводном канале, куда их бросали. Особенно много избито полицейских в ночь с 27-го на 28-е февраля. В эту ночь была устроена “экспедиция” для борьбы со сторонниками старой власти, и он сам участвовал в этой экспедиции. Она тронулась на автомобилях из двора дома № 5 по Знаменской улице. Оттуда одних пулеметов вывезли не менее 100.

Все движение, по словам студента, организовали Александр Федорович Керенский и Николай Семенович Чхеидзе, – он так и говорил, полностью называя обоих революционных деятелей. И в голосе его слышалась прямо нежность, благодарная, преданная нежность, когда он говорил, Керенский и Чхеидзе, по выражению юного революционера, “направили в русло ярость толпы”».

(Ровно через девять лет, в 1926 г., один из этих канализаторов народной ярости – Чхеидзе – в парижской больнице для бедных располосует себе бритвой горло …)

Накануне отъезда в Москву, в первые дни марта 1917 г., В. Булгаков зашел в парикмахерскую. «Брадобрей, услуживавший мне, мальчик лет 16-17, с веселой словоохотливостью поведал во время работы, что он ездил на одном из революционных автомобилей, когда избивали полицейских. Главный бой произошел на Гончарной улице. На их автомобиле было убито человек 13, тогда как они убили стражников человек 50.
– Я сам двух убил, – весело говорил мальчик. – И наобум не стрелял, а метился! …Ужасно было и то, что рассказывал мальчик, и особенно эта наивная гордость его, как хорошим делом, участие в убийстве людей».

Вот несколько картинок с натуры:
27 февраля. «– Эй, фараоны! Конец вам! – кричали из толпы. Продолжали вспыхивать перестрелки. Люди впадали в истерику от возбуждения. Полиция отступала» (П. Сорокин. Дальняя дорога. Автобиография).

Из дневника Д.В. Философова: «…На дворе шум. Подхожу к окну – группа солдат и штатских (рабочих) с ружьями. Один солдат, по-видимому, пьяный, выстрелил куда-то наверх. Оказывается, у нас во дворе живут двое городовых. Солдаты требуют их выдачи. До сих пор это длится. Все стоят. Изредка кричат ура!»

Дневниковая запись М.М. Пришвина за 28 февраля: «Две женщины идут с кочергами, на кочергах свинцовые шары – добивать приставов».
Вторая половина дня 28 февраля. «Чувствовалось, что положение сильно ухудшилось: улица, узнав о роспуске войск, хозяйничала уже непосредственно у Адмиралтейства. Слышались радостные крики “ура”, – пальба шла вовсю. Пули щелкали по крышам и по двору. Из ворот бросился ко мне с исказившимся от страха лицом какой-то человек
– Я – жандармский офицер из наряда… спасаюсь от толпы… они едва не растерзали меня… я спрятался к дворнику… он дал мне шапку и пальто… они сейчас ворвутся и прикончат меня… спасите…»

«С Лиговки валит толпа: масса солдат и черных фигур мальчишек и штатских. Ведут высокого жандарма в форме. К ним кидаются с Невского все, лезут к жандарму, стесняют движение толпы. Наконец, шествие останавливается. Крики. Вновь тронулись. Гляжу: позади жандарма поднимается винтовка и медленно, тяжело опускается прикладом на голову несчастной жертвы революции. Шапка слетает с жандарма. Рука с винтовкой замахивается и опускается еще раз. Жандарм останавливается, оглядывается, что-то говорит и, кажется, крестится. Его, видимо, готовы убить. “Зачем остановился? Зачем остановился? Иди!” – хочется крикнуть несчастному».
«Поворачиваю на Дворцовую площадь. Только что прошел арку Генерального Штаба, как снова – шествие. С площади ведут представителя ненавистного толпе племени “фараонов”: вот он идет – высокий, рыжеусый, тоже в черном пальто нараспашку, с расстегнутым воротником белой рубашки. Толпа бежит за ним и злорадствует. Один солдат забегает вперед и замахивается».

«В доме № 93 на Мойке взяли городового. Он не стрелял, а только квартировал здесь. Отряд матросов повел его в направлении к центру города.
– Не люблю фараонов! – сказала вслед девочка лет тринадцати, стоявшая у подъезда соседнего дома, где она, по-видимому, заменяла швейцара».

«…Все было тихо до вечера, – заносил в дневник в ночь с 27 на 28 февраля писатель А. М. Ремизов. – Около семи началась стрельба и продолжалась всю ночь и почти весь вчерашний день. Искали по чердакам этих городовых… Стреляли ребятишки, дурачась». И на следующий день (1 марта): «Всё городовых ловят».

Из дневника ген. Ф.Я. Ростковского за 1 марта: «Вывешено объявление с фотографиями городовых и надписью: вот, кто пил нашу кровь…»
«Я вышел на улицу. На углу Эртелева и Бассейной я заметил большое кровавое пятно. Наш старый дворник Дмитрий Яковлевич Арефьев, видимо, содрогаясь внутренне, засыпал кровь песком… Кто ее пролил?»
…Шел Великий Пост.

«Хвосты» (искусственно созданные очереди за хлебом) в Русской столице преобразились в народные гуляния.

«Я был счастлив с этими толпами. Это была Пасха и веселый масленичный наивный рай», – так чувствовал утонченный эстет Виктор Шкловский. – Громили магазины, полицейские участки, трамваи. Особенно любили забавляться с “малиновыми” (городовыми), убивали, спуская под невский лед.
«“Гуляющие”, как бы играя, не только палили магазины, “спекулянтские” склады, суды, полицейские участки. Прямо на улицах, “во имя свободы”, они устраивали ритуальные сожжения “врагов народа”, выявленных сообща толпой, – их привязывали к железным кроватям, которые водружали на костер! А это можно рассматривать как подсознательную ретрансляцию архетипов языческой культуры, богатой на обряды “битья” неугодных идолов, сжигания, например, на масленицу, чучела уходящей зимы. Картину предания огню “символов старого порядка” они воспринимали не иначе, как буквальную иллюстрацию к распространенному клише – “жертва на алтарь революции”».
А заодно с символами убивали людей.

«Те зверства, – свидетельствовал генерал К.И. Глобачев, – которые совершались взбунтовавшейся чернью в февральские дни по отношению к чинам полиции, корпуса жандармов и даже строевых офицеров, не поддаются описанию. Они нисколько не уступают тому, что впоследствии проделывали над своими жертвами большевики в своих чрезвычайках. Я говорю только о Петрограде, не упоминая уже о том, что, как всем уже теперь известно, творилось в Кронштадте».
«Этим зверям, – подтверждал полковник Ф.В. Винберг, – петербургское население в массах своих деятельно помогало: мальчишки, остервенелые революционные мегеры, разные буржуазного вида молодые люди, бежали вприпрыжку вокруг каждой охотящейся группы убийц и, подлаживаясь под “господ товарищей”, указывали им, где и в каком направлении следует искать последних скрывающихся полицейских».

«Оправданием» этих убийств, стимулировавших широкое участие в поисках переодетых полицейских народа, были пресловутые «пулеметы», якобы установленные на крышах домов.

Д.В. Философов в дни февральского переворота был вследствие болезни прикован к постели. Тем интереснее его дневник, в который он заносил все доносившиеся до него слухи от постоянно приходивших и звонивших к нему людей. На примере этих записей хорошо видно, как лживые слухи порождали психоз, выводивший за скобки всякий здравый смысл. Хорошо видно также, что размеры «пулеметного кошмара» увеличивались одновременно с упрочением власти захвативших ее заговорщиков.
(27.2.1917): «На Знаменской ул., д. 3, революционеры реквизировали склад пулеметов».
(28.2.1917): «На крыше нашего дома стал стрелять правительственный пулемет. Пулеметов на крышах много».
(1.3.1917): «Телефон от Игоря, говорит, что на Исаакиевской площади пулеметный кошмар. Стреляют с Исаакиевского собора и Мариинского дворца. Брат Сергей говорит, что у Нарвских ворот пулеметы тоже, по его сведениям, неистовствуют. Будто бы “десятки тысяч” народа гибнут. Теляковский [директор Императорских театров] арестован, потому что на крышах дирекции расставлены были пулеметы, так же, как на Аничковом дворце. В Аничковом дворце был обыск, нашли склад пулеметов и много городовых».
«Еще на Рождество после убийства Гришки говорили, что вся полиция вооружена пулеметами. Все эти пулеметы на крышах казенных зданий были заготовлены, очевидно, давно. Плохо информированные жандармы и полицейские продолжают геройски защищать старый режим, уже не существующий».

Однако тщательное расследование, проведенное после переворота, ни к чему не привело. В начале апреля ЧСК, в надежде найти улики, обращалась к тем лицам, «которые в дни переворота обнаружили пулеметы на крышах и чердаках домов или задержали где-либо полицейских чинов вместе с пулеметами, явиться в возможно скорейшем времени для дачи свидетельских показаний» по адресу: Зимний Дворец, Советский подъезд, на Дворцовой набережной. Устные заявления принимались ежедневно, вкючая и праздники, с 11 до 18 часов. При этом особо подчеркивалось: «Сведений, опирающихся лишь на слухи и неизвестные источники, просят не сообщать».

И действительно: басни были хороши для мемуаров, для обвинения реальных людей требовались еще факты. А их не было… Назначенный Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства специальный следователь В.О. Ювжик-Компанеец так ничего и не нашел.

Не было обнаружено ни одного заслуживающего доверия факта. «Никаких следов этого заготовления не нашли, – писал о так называемых «протопоповских пулеметах» член ЧСК Ф.И. Родичев.

Позднее, уже в эмиграции, сами февралисты приписывали это «воображению возбужденных масс». В настоящее время исследователями это квалифицируется как «психоз».
Но жертвы у этого психоза были самые что ни на есть реальные…