Он украшал наш студенческий быт

     Едва ли не самой сочной фигурой, разнообразившей прозу нашего   Радиотехнического факультета Ленинградского Института Авиаприборостроения прошлого века был Женя Кострюков.

    Звали его Жека, подобно, как он меня – Пека.

 Отличался он от нас, безмерно утомленных инженерщиной тем,что, отлично играл на фортепьяно, постоянно подбрасывал  на обсуждение в нашей студенческой группе  кучу волнующих непрофессиональных идей разного калибра и консистенции.

От него я узнал, что такое диссонанс, Фрейд, синкопа и другие интеллигентские выверты.

    Многим из нас это было интересно и полезно для тренинга мировоззрения. Вот Жека и был катализатором наших бесконечных дискуссий по учебным, этическим и гражданским вопросам.

 Наверно, я легче других заводился  и, подобно голодному окуню, легко бросался на почти не наживленную золотистую мормышку его еретических идей.

 Его политические наживки всегда были окрашены европейским либерализмом, а самым сладким словом была высшая российская ценность – интеллигентность. Однажды он, вероятно, начитавшись Ремарка, раздухарившись, заявил, что, несмотря на бдение властей, хотел бы, чтобы томик Шопенгауэра всегда  был у него под рукой (лишний раз напоминаю, что дело все-таки происходило при советской власти, и поэтому такое свободолюбие считалось кошмарно дерзким). Из-за привитого иммунитета на Жеку, большого впечатления на ребят этот пассаж не произвел, но с легкой руки Анатолия, Жеку самого стали в глаза и за глаза звать Шопенгауэром.

 Главная несправедливость в этом, по общему мнению, удачном прозвище, была в том, что уж в чем-чем, но в шопенгауэрианстве он не был никогда примечен. Насколько помню, важнейшая для Шопенгауэра категория – Воля его особо не интриговала. Главным для Жеки во всем была – Форма. Здесь он был, вероятно, сильнее каждого из нас и, в частности, во многом проявлял  необычную для большинства нетерпимость к разнообразным стилевым некорректностям и недостаткам художественности. Я любил Жеку, прислушивался к его мнению и подчас высоко ценил.

 Сам себя он дерзко не стеснялся называть поверхностным человеком. На одном из старших курсов нашего Радиотехнического факультета он однажды не без юмора почти серьезно вопрошал: “Вот все говорят переменный ток, переменный ток…, а что в нем переменного-то?”.

В клубке монтажных электрических проводов он странным образом особо вдруг уставал стремиться чувствовать логику их схемного электрического функционирования и тогда ему иногда нравилось капризно бить по упругим  проводам руками или составлять из них красивые геометрические фигуры, даже если все это было не безопасно. Можно бы его назвать формалистом, если бы смысл этого слова не был столь изуродован советской властью…

 Однажды в пригородной электричке, наша студенческая компания, проникнутая лиризмом и меланхолией, пела любимое:

 « Зайди к соседу моему Егорке. 

Он должен был по воле пять рублей,

 на два рубля ты мне купи махорки,

 на остальное – черных сухарей…

 Да не сиди ты у него до ночи,

 не то Егорка обнять тебя захочет,

 а коль обнимет – меня не забывай

 и поскорее посылку присылай.».

     И вдруг именно в этот чувственный момент пришли мужики в погонах и нас самих стали забирать в тюрьму за безбилетный проезд. Не готовые к быстрой смене эмоций все сникли… Но, кроме Жеки, конечно!  И тогда лишь он, и именно он, по-мхатовски трагедийно выбросив вперед руку, процитировал контролеру знаменитый финальный аккорд горьковской пьесы: «…эх, не дал допеть до конца!».

Для недопонимающих вынужден расшифровать, что у ленинградских туристов нашего времени и толка считалось  дурным тоном брать проездные железнодорожные билеты, но вот форма этого Жекиного жеста была уже высшим безбилетным пилотажем, достойным   всеобщего преклонения и восхищения.

Мы с ним дружили, часто вместе прогуливались, большую часть времени до хрипоты спорили на самые разные житейские и политические темы, особо «про баб». В его любимом фрейдистском психоанализе не было ему равных. Но во многом мы не могли понять друг друга, и это было как  общение глухого со слепым: всегда и во всем мне было важно понять принцип, сущность, внутренние механизмы - его интересовали прежде всего оформление, эстетика, внешняя цельность.. 

И так сложилось, что много лет он весьма успешно работал, обучая студентов общению с компьютерами.

Петр Новыш. Санкт-Петербург