Как одним росчерком пера лишить сбережений всю страну

21 января (3 февраля) 1918 года председателем ВЦИК Свердловым подписан декрет об аннулировании государственных займов царского и Временного правительств.

«Отдавал распоряжения о проведении некоторых незаконных мер»

В декрете объявлялось, что все вклады в сберегательные кассы и проценты по ним неприкосновенны. Но считаные месяцы спустя оказалось, что новая власть своими необдуманными действиями превратила эти гарантии в фикцию и вся страна осталась без сбережений.

Восстановить доверие население к вкладам в сберкассах оказалось особенно сложным после лишения народа дореволюционных сбережений

«Общенародный контроль над банками»

В советское время практически в любом учебном заведении или как-либо связанном с господствовавшей тогда идеологией учреждении обязательно висел плакат с цитатой из ленинской статьи «Три источника и три составные части марксизма»: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». Этот набивший оскомину лозунг порождал немало острот. К примеру, «А верно, потому что всесильно». И дело было не только и не столько в полноте и красоте идей Маркса, которыми восхищался будущий вождь мирового пролетариата. Он использовал эти идеи как конкретное руководство к действию.

Маркс, например, писал о том, что Парижская коммуна в 1871 году была разгромлена из-за того, что коммунары не взяли под свой контроль Французский банк. И Ленин с 1908 года не раз повторял, что эту ошибку русская революция повторять не должна, что банки нужно будет взять под контроль в первую очередь. Поскольку в ином случае банкиры начнут финансировать врагов революции и дискредитировать новую власть.

Именно так и случилось. Однако порядок действий был несколько иным. 25 октября 1917 года, когда Зимний дворец еще только окружали поднятые большевиками войска, на заседании Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов с речью о задачах нового рабоче-крестьянского правительства выступил Ленин. А в написанной им и принятой на том же заседании резолюции говорилось, что новая власть «установит общенародный контроль над банками вместе с превращением их в одно государственное предприятие».

Из этого программного документа акционеры и управляющие банков поняли, что кредитные учреждения собираются национализировать, и начали акцию неповиновения. 26 октября 1917 года в банках и многих госучреждениях, включая Государственный банк, были образованы стачечные комитеты, объявившие забастовку. Причем банкиры создали фонд, чтобы иметь возможность выплачивать жалованье забастовщикам на первый случай на протяжении трех месяцев.

28 октября, в субботу, в день выдачи зарплаты, большинство кассиров заводов и учреждений, приехавших в банки, чтобы получить полагающиеся деньги, вернулись ни с чем. Бастующие согласились работать только один час в день и обслужить сколько-нибудь значительное количество клиентов за это время не успели. Из-за невыплаты жалованья на заводах началось недовольство новым рабочим правительством.

А Ленин убедился сам во всесильности учения Маркса и начал убеждать товарищей, что нужно немедленно национализировать банки. Крупных специалистов в финансовых делах среди большевиков не было. Но некоторые здравомыслящие партийцы попытались объяснить своему лидеру, что финансы — кровеносная система всей экономики и нарушение ее нормального функционирования приведет к развалу промышленности и краху. Однако вождь революции был непреклонен.

«Будут целиком обеспечены»

Большевик Ларин с легкостью принимал решения, тяжелейшим образом отражавшиеся на материальном положении советских людей

На пути национализации банковской системы было немало препятствий. Но одно из них вызывало особые опасения. В государственных и частных сберегательных кассах хранились деньги простого люда и не самых обеспеченных слоев общества. Один из видных российских экономистов первой четверти XX века П. В. Оль писал:

«Число Государственных сберегательных касс на 1 января 1916 г. достигало 8553, сумма вкладов достигала 2811 милл. р. при 9911,8 тыс. вкладчиков, из коих 5624,6 тыс. человек приходилось на городских вкладчиков с суммою вкладов 1747,1 милл. руб. и 4317,2 тыс. человек — на сельских вкладчиков с суммою вкладов 1063,9 милл. руб. Что касается частных сберегательных касс, то о них не имеется официальных данных, но, во всяком случае, число их исчислялось сотнями, а суммы вкладов превышали сотню милл. р.».

По данным экономиста М. И. Туган-Барановского, на 1 октября 1916 года в сберегательных кассах хранилось 3,458 млрд руб. Для сравнения, доходная часть бюджета Российской Империи, Государственной росписи доходов и расходов, на 1916 год — 3,646 млрд. Объем вкладов в сберкассы превышал объем вкладов частных лиц в Государственный банк более чем вдвое. Так что крах сберкасс затронул бы почти десять миллионов человек, а с членами их семей — в несколько раз больше.

Именно поэтому во всех декретах и постановлениях первых послереволюционных месяцев, в числе которых был и декрет «О национализации банков» от 14 декабря 1917 года, подчеркивалось: «Интересы мелких вкладчиков будут целиком обеспечены». Был установлен порог — 5 тыс. руб., все вклады и ценности ниже которого не подлежали никаким изъятиям и ограничениям.

Все облигации аннулируемых займов, принадлежащие сберегательным кассам, заменяются книжным долгом

Однако национализация банков вызвала естественную реакцию населения. Все пытались снять деньги с вкладов, а поскольку на разовые снятия были наложены ограничения, частные лица, а вслед за ними и частные фирмы и учреждения перестали вносить деньги на счета в преобразованные по-новому банки.

Уже к концу 1917 года финансовые затруднения заставили задуматься о дефолте — отказе платить по обязательствам государства. Собственно, Ленин хотел провести его одновременно с национализацией банков. В его проекте был следующий пункт:

«Государственные займы, внешние и внутренние, аннулируются (уничтожаются)».

Но вопрос вновь упирался в сберегательные кассы и мелких вкладчиков.

«Законом о сберегательных Государственных кассах воспрещалось обращение вверяемых кассам вкладов на государственные расходы, в силу чего помещение вкладов в чисто государственные займы составляло до войны не свыше трети суммы вкладов, при чем большая часть этих займов приходилась либо на чисто железнодорожные займы или на такие займы, которые обусловливались развитием казенного железнодорожного хозяйства, как-то: по выкупу железнодорожных линий от частных обществ путем выкупа новых серий 4% государственной ренты; большая же часть вкладов обращалась в закладные листы государственного дворянского и крестьянского банка, также значительная часть вкладов обращалась в гарантированные государством облигации частных железнодорожных обществ. Вклады же частных сберегательных касс помещались в государственные или гарантированные правительством процентные бумаги или закладные листы и облигации земельных банков и городских кредитных обществ, которые подлежали хранению в Государственных кредитных учреждениях».

Поэтому путь проекта декрета «Об аннулировании государственных займов» к утверждению оказался длиннее обычного в эпоху преобразований революционными темпами. Совнарком утвердил проект 1 января 1918 года, а ВЦИК три недели спустя, 21 января 1918 года, принял декрет, в котором про сберегательные кассы, по сути лишаемые всего капитала, говорилось:

«Вклады в государственные сберегательные кассы и проценты по ним неприкосновенны. Все облигации аннулируемых займов, принадлежащие сберегательным кассам, заменяются книжным долгом Российской Социалистической Федеративной Советской Республики».

Однако наличных катастрофически не хватало, и уже 30 января 1918 года Совнарком разрешил использовать в качестве денежных знаков только что аннулированные облигации одного из государственных займов.

«Облигации "Займа свободы" достоинством не свыше 100 руб.,— говорилось в декрете,— выпускаются по номинальной стоимости Государственным банком и имеют хождение в пределах Российской Советской Федеративной Республики наравне с кредитными билетами…

Отказывающиеся принимать облигации "Займа свободы" как денежные знаки по номинальной стоимости подлежат преданию суду и караются по всей строгости революционных законов».

Что это за "бюро", предписывающее всякие национализации, вводящее монополии, дающее льготы и сажающее в тюрьмы?

Но эта непоследовательность меркла в сравнении с тем, как пытались решить проблему нехватки денег в следующие месяцы. Ответственным за экономические и финансовые вопросы назначили большевика Ю. Ларина, который не имел ни экономического образования, ни опыта, но зато был известен экстравагантными экономическими воззрениями. В 1924 году он вспоминал:

«Полемизируя в начале 1919 г. по продовольственному вопросу против меня во ВЦИКе, Ленин назвал первое полугодие Советской власти периодом "ларинской диктатуры" в нашем хозяйственном строительстве (присоединив довольно-таки сердитые замечания о некоторых ее проявлениях)».

Ларин описывал и то, как он превращал в правительственные постановления свои идеи:

«Законодательная техника первых месяцев была организована весьма оригинально. Официальную "Газету Рабоче-Крестьянского правительства" (предшественницу нынешних "Известий") редактировал тов. Зиновьев. Одни законы и постановления, принятые Совнаркомом, ему присылали из канцелярии СНК. Другие, написанные мною, клал я в Смольном в "ящик писем для редакции" или передавал либо присылал. Зиновьев аккуратно печатал и то и другое в официальном отделе под названием "Действия и распоряжения правительства" (или в этом роде) — и еще несколько лет спустя Вл. Ильич дразнил меня подписью "За бюро Ю. Ларин". Ибо, не желая злоупотреблять подписанием его имени без его ведома, нередко подписывал подобным образом, предоставляя желающим в будущем докапываться, что это за "бюро", предписывающее всякие национализации, вводящее монополии, дающее льготы и сажающее в тюрьмы. Впрочем, Вл. Ильич и за имевшее место несколько раз печатание постановлений от его имени только раз выразил мне неудовольствие, находя, что в этом случае я уж слишком энергично действую в чисто политической области, не имеющей отношения к хозяйству».

При этом Ларин сознавал, что некоторые его распоряжения переходят границы дозволенного даже вольным революционным правосознанием:

«И тогда, и позднее я отдавал распоряжения о проведении в интересах восстановления уральского хозяйства некоторых незаконных мер, когда не видел иного быстрого и верного выхода. На деле подобные меры приходилось проводить и в применении к другим районам. Напр., когда весной 1918 г. на окраинах не хватало денег, я послал на Урал и в Туркестан радиотелеграммы, в которых от имени общесоветского правительства предоставил право Уралу и Туркестану печатать собственные деньги».

То, что вслед за этими регионами начнут печатать деньги и другие советские и несоветские правительства, Ларина в тот момент, видимо, не волновало.

Разгону гиперинфляции способствовали и его гигантские проекты, вложениями в которые он, несмотря ни на что, продолжал гордиться:

«Выставляя в начале 1918 г. громадную программу — земледельческая мелиорация великорусских губерний (этот вопрос был поручен проф. Александрову, ставшему после автором проекта районирования России и одним из видных деятелей Госплана), Волго-Донской канал (кое-какое шлюзование низовьев Дона действительно было подвинуто в связи с этим), обводнение Туркестана (известный в свое время "Иртур" проф. Ризенкампфа), крупнейшие электрические станции на Свири, Волхове и под Москвой (тов. П. Г. Смидовичу поручена была затем особым совещанием организация бюро по электрификации Центральной России и Сев.-Зап. Области), большие железнодорожные изыскания и работы (ряд построек действительно был постепенно закончен или произведен при помощи перекладки рельс с других, менее нужных путей), превращение Кузнецкого бассейна в индустриальный центр (теперь наконец дело дошло уже и до первых отправок оттуда кокса на Уральские металлургические заводы, о чем думал еще В. И. Ленин) и т. д.,— я прекрасно понимал, что на деле мы достигнем в первые годы осуществления лишь ничтожной части всего этого, но зато, несомненно, завоюем для себя культурно-технический мозг страны, ее лучшую техническую интеллигенцию, приучим ее к себе, научим ее работать с нами и сами научимся иметь с ней дело».

Причем Ларин был самым ярким, но далеко не единственным большевиком, без оглядки на население и его нужды строившим новую жизнь.

«Ужасно много накипело зла»

Правительство и Наркомфин убеждали трудящихся, что в исчезновении их дореволюционных сбережений виноваты многочисленные белые правительства, безудержной денежной эмиссией подорвавшие финансовую систему страны
В результате уже в 1919 году сберегательные кассы фактически прекратили свое существование. Декрет «О слиянии сберегательных касс с Народным Банком», принятый 10 апреля 1919 года, гласил:

«В целях создания единого расчетно-кассового аппарата Р.С.Ф.С.Р. народные (бывшие Государственные) сберегательные кассы сливаются с Народным Банком Р.С.Ф.С.Р., к которому переходят все активы и пассивы сберегательных касс».

П. В. Оль, правда, считал, что фактическая ликвидация сберкасс произошла еще раньше.

«С аннулированием государственных и прочих процентных бумаг,— писал он,— сберегательные кассы были уничтожены».

Мы все хорошо знаем, что наши деньги не пропил бывший царь и не увез с собой прохвост Керенский, а деньги остались в государстве

Несколько иного взгляда придерживались в 1930-х годах советские экономисты. К примеру, в учебнике «Финансовая политика СССР», составленном бригадой работников Московского финансово-экономического института и Наркомфина СССР в 1934 году, говорилось:

«В 1919 г. сберкассы были слиты с Народным банком, а в 1920 г. оставшиеся невостребованными вклады были перечислены на лицевые счета вкладчиков, причем последним было предложено получить свои вклады в шестимесячный срок. Быстрое обесценение совзнака и проведенные две последовательные деноминации привели к тому, что вклады в сберкассах потеряли всякую ценность при переводе их на твердую валюту».

А 26 декабря 1922 года Совнарком СССР утвердил декрет об открытии государственных трудовых сберегательных касс, и трудящихся начали звать в сберкассы, надежность вкладов в которых гарантирует пролетарское государство. Однако народ ничего не забыл. В августе 1927 года трудящиеся писали в ЦИК СССР:

«Вот уже истекает десятый год, как у нас образовалось рабоче-крестьянское правительство. Оно взяло все вклады, сбережения в сберегательных кассах у тружеников — крестьян, рабочих и служащих, которые наживались потом и кровью для черного дня.

Теперь мы, крестьяне, рабочие и служащие, предлагаем Вам вернуть нам вклады...

Вы этим все прекратите на Вас зло, а то ужасно много накипело зла у крестьян и рабочих за эти деньги.

Мы, рабочие, крестьяне и служащие, клали деньги для поддержки государства. На эти деньги проводились железные дороги, шоссейные дороги, ремонтировали мосты и тому подобные производились расходы, и эти деньги пошли все целиком для государства.

Предлагаем Вам дать нам слово, что вы возьмете на учет наши сберегательные книжки и обязуетесь выплатить в течение хотя двух годов вклады рабочим, крестьянам и служащим, и вы этим все искорените зло против вас.

Сегодня в газете Известия вышло воззвание М. И. Калинина на счет III-го займа, то все и повсюду говорят: пускай наше правительство сперва уплатит или даст обязательство об уплате честным труженикам старого долга, а мы тогда всегда пойдем навстречу своему правительству.

Мы все хорошо знаем, что наши деньги не пропил бывший царь и не увез с собой прохвост Керенский, а деньги остались в государстве, каковые и благоволите уплатить, и это будет как манифест десятой годовщины нашей революции. И публикуйте его в рабочей газете, и этим все уладите».

Но власть, называвшая себя «рабоче-крестьянской», к тому времени получила значительный опыт войны с народом. Научилась разгонять любые союзы и профсоюзы трудящихся, подавлять забастовки и арестовывать любых оппозиционеров. Словом, выработала к любым проявлениям недовольства иммунитет, оказавшийся очень и очень стойким.

Евгений Жирнов