Из Раскина.

Одним из последних вечеров дождь продолжал стучать по крыше; мы сидели в мансарде в мерзкой арабской гостиничке,  расположенной однако в одном из центральных аррондисманов, и вдруг захотелось прямо сейчас пойти послушать музыку. Порылись в местной газете, нашли вечер джаза в каком-то кабачке, где в качестве входной платы требовалось заказать пару рюмок чего-нибудь, и двинулись

Кабачок находился глубоко за Сорбонной,  в недрах Латинского квартала, куда не ступала нога человека… миль пардон, туриста. В объявленный час мы спустились в полутемную залу с дюжиной пустых столиков; на нас посмотрели с изумлением, но посадили  и принесли по бокалу коньяка. Впереди  сидели уже посетителя два, а на самой сцене музыканты готовились к выступлению, обменивались шуточками, продували мундштуки и расчехливали контрабас.

В последующие минут двадцать подтянулся  еще пяток посетителей, обеспечив численное превосходство аудитории  над оркестром.

Я с удовольствием разглядывал их всех. Средний возраст музыкантов был около 70 , а вот зрители наверно родились между англо-бурской и первой мировой войной, некоторые из них были совершенно пергаментные... Все это время между залом и сценой шел непринужденный обмен новостями, замечаниями, подколками, и хотя по-французски я не понимаю, было совершенно ясно, что эти люди собираются вот здесь, в том же составе, играть и слушать джаз последние лет 40 ...

или пятьдесят...

В конце концов, все были готовы начинать, только трубач никак не мог попасть в рукава парадной чистой майки, и все зрители  успели насладиться видом густой седой шерсти на его солидном брюшке.

Oбщими усилиями эту проблемy решили, и на счет "...five, six, seven, eight..." ( наконец на понятном языке) они заиграли. О, это был замечательный старинный нью-орлеанский джаз, с банджо и тубой , и очень скоро , к середине второй рюмки, мы унеслись из промозглого Латинского квартала на широкую гладь Миссисипи, под бесчисленные южные звезды  - down  by the   riverside, down  down  by the  riverside ...

И мягкое покачивание на ленивых шоколадных волнах привело меня в состояние полнейшего благорастворения духа - с отчетливым терпко-сладким привкусом зависти гражданина мира  к людям, прожившим всю свою жизнь на одном и том же месте, в кругу самих себя, Армстронга и Парижа.