Угнетение русских в императорской России

Народ, имеющий неправильное представление о своем прошлом или, тем более, о причинах постигшей его катастрофы, обречен на дезориентацию и в своем настоящем. А это значит, что его ждут новые поражения в будущем. Национальное возрождение невозможно без трезвого и зоркого осмысления своего прошлого. Но в нашей патриотической печати, за редкими исключениями, господствует по отношению к нашему прошлому почти тот же самый слепотствующий дух, что и в советской печати. Разница лишь в том, что прежний минусовой знак изменили на противоположный. Если раньше Россия изображалась тюрьмою народов, в которой все инородцы терпели двойной гнет (а великороссы, следовательно, находились в привилегированном положении), то теперь дореволюционная Россия изображается страною, в которой текли молочные реки в кисельных берегах. Этот второй миф стоит первого и является, по существу, тем же мифом, только вывернутым наизнанку. И этот двуединый миф кому-то очень нужен, чтобы держать русские умы в мире иллюзий, т. е. в неработающем состоянии.

Здравый смысл, однако, подсказывает, что здоровый народ не мог допустить, чтобы горстка хищных чужаков захватила в его жизни ключевые позиции, подчинила его себе и превратила в крепостных рабов. Если же нечто подобное произошло, то, значит, народ этот был тяжело болен. И для его спасения нужен прежде всего правильный диагноз.

Начнем с того, что в Российской империи русский народ, фактический ее создатель, не имел преимуществ перед другими народами. Более того, подавляющее большинство российских народов не знало крепостного рабства вообще, а русский народ не только знал, но был освобожден от него в самую последнюю очередь. Немцы, поляки, греки, крещеные татары и крещеные евреи владели крепостными русскими людьми, а русские помещики не владели по крепостному праву ни немцами, ни поляками, ни татарами, ни евреями, ни кем-либо еще. Кроме своих же единокровных. Одного этого факта достаточно, чтобы понять приниженное положение русских в их собственной стране.

Другим свидетельством этой приниженности русского народа было полное торжество чуждых ему начал в верхах Российского государства, которыми направлялся ход русской жизни.

В результате петровских реформ русский народ оказался в кабале у иностранцев. Он был лишен и своей национальной элиты, и своей национальной идеологии. А это значит, что высшая духовная и психическая его жизнь была парализована.

«Мнению русскому,- писал один из гонимых наших национальных мыслителей, Иван Киреевский,- живительному, необходимому для правильного здорового развития всего русского просвещения, не только негде было высказаться, но даже негде было образоваться» (Цимбаев . 1986г. с.259).

Объясняя причину такого положения, другой русский мыслитель, Иван Аксаков, писал: «Русская земля подверглась внезапно страшному внешнему и внутреннему насилованию. Рукой палача совлекался с русского человека образ русский и напяливалось подобие общеевропейца. Кровью поливались спешно, без критики, на веру, выписанные из-за границы семена цивилизации. Всё, что только носило на себе печать народности, было предано осмеянию, поруганию, гонению. Обычай, нравы, самый язык – все было искажено, изуродовано, изувечено. Народность, как ртуть в градуснике на морозе, сжалась, сбежала сверху вниз, в низший слой народный… Простой народ притаился, замкнулся в себе, и над ним, ближе к источнику власти, сложилось общество: вольные и невольные отступники его духа. Русский человек из взрослого, из полноправного, у себя же дома попал в малолетки, в опеку, в школьники и слуги иноземных всяких, даже духовных дел мастеров. Умственное рабство перед европеизмом и собственная народная безличность провозглашены руководящим началом развития…» ( и критика.1981, с.265).

Студенческие работы

О том, до какой степени «отступники» русского духа отличались от «сбежавшего вниз» национального типа, показывают слова , писавшего в своей «Загородной поездке»: «Если бы каким-нибудь случаем сюда занесен был иностранец, который бы не знал русской истории за целое столетие, он, конечно, заключил бы из резкой противоположности нравов, что у нас господа и крестьяне происходят от двух различных племен, которые еще не успели перемешаться обычаями и нравами».

Сейчас в патриотической печати пишут, что русский народ был лишен своей национальной государственности с 1917 года. Но это неправда. Он был лишен ее с Петра 1. Правящая династия перестала быть русской по своей крови почти сразу же после Петра, а духовно утратила связь с русским народом уже при этом царе, не случайно названном нашими старообрядцами «антихристом». Именно с Петра входит в силу антирусский закон, в соответствии с которым российские «самодержцы» не имели права жениться на русских женщинах, но только на иностранках. Чем предопределялась нерусская кровь наследников, их окружение иностранными родственниками и зависимость от этих последних.

Это пресечение родства с русским народом несколько маскировалось такими выражениями, как «русский царь» и «русская царица», а также формальным исповеданием царствующими особами Православия. Но смена религии невестой при вступлении в брак с наследником Российского престола диктовалась, конечно, только выгодой, потому что те, кому не светило оказаться в роли «русской царицы», за редчайшими исключениями, в Православие не переходили. В каких же, спрашивается, понятиях могли воспитывать своих детей эти корыстные особы? Они должны были поддерживать существующий порядок вещей и заботиться не о русских национальных интересах, а об интересах династии.

Это была насквозь космополитическая династия, озабоченная прежде всего своими фамильными интересами, окруженная иностранцами и онемеченными русскими аристократами, одинаково с иностранцами враждебными коренным русским началам.

«Вы не можете себе представить,- писал Иван Аксаков,- как вообще Петербургу (т. е. императорскому правительству, - Г. Ш.) ненавистна и подозрительна Москва (т. е. русское направление в образованном обществе, - Г. Ш.), какое опасение и страх возбуждает там слово: народность. Ни один западник, ни один русский социалист так не страшен правительству, как московский славянофил, никто не подвергается такому гонению…» (Аксаковы. Литературная критика. с. 22). Эта мысль не была у случайной, она высказывалась им неоднократно. «Детищам петербургского периода нашей истории ненавистнее всего не нигилисты, не революционеры, но люди, стоящие за русскую народность» ( « в общественной жизни пореформенной России».1978.с.248). И еще: «Народ и не подозревает, что он служит только орудием для исполнения замыслов, направленных против существенных интересов русской земли и русской народности, он и не подозревает, что он, в сущности, презираем. Его разумению недоступны те хитросплетенные узы, которыми опутывается его свобода, его жизнь, весь духовный мир России… Русские мужики имеют обыкновение посылать к царю ходоков, в случае угнетения их местными властями. Ходоков этих участь известна: в Петербурге их высекут в полиции и отсылают назад, не выслушав, иногда с ведома, иногда без ведома государя…» (там же, с.214,215).

Канал спокойной музыки

Фактически о том же писал , ухитрившийся даже в официально изданной книге сказать такие вещие слова: «Болезнь эта (речь у него о том, что он по цензурным соображениям очень деликатно назвал перед этим «слабостью и немощью народного духа в высших образованных слоях русского общества», - Г. Ш.) в целом препятствует осуществлению великих судеб русского народа и может, наконец (несмотря на всё видимое государственное могущество), иссушив самобытный родник народного духа, лишить историческую жизнь русского народа внутренней зиждительной силы, а следовательно, сделать бесполезным, излишним самое его существование, - ибо все лишенное внутреннего содержания составляет лишь исторический хлам, который собирается и в огонь вметается в день исторического суда». («Россия и Европа»,1991, с.209).

Но еще раньше Данилевского эту же мысль высказал Константин Аксаков: «Чем далее будет продолжаться петровская правительственная система – хотя по наружности и не столь резкая, как при нем… тем более будут колебаться основы русской земли, тем грознее будут революционные попытки, которые сокрушат, наконец, Россию, когда она перестанет быть Россией. Да, опасность для России одна: е с л и о н а п е р е с т а н е т б ы т ь Р о с с и е й, к чему ведет её постоянно теперешняя петровская правительственная система» (Цимбаев. «Славянофильство».с.197).

Ту же мысль высказал : «РАЗЛОЖЕНИЕ повсюду. Мы движемся к пропасти… В правительственных сферах бессознательность и отсутствие совести достигли таких размеров, что этого нельзя постичь, не убедившись воочию…». Российская власть, писал он, заключает в себе «черту самую отличительную из всех – презрительную и тупую ненависть ко всему русскому, инстинктивное, так сказать, непонимание всего национального» ( «Тютчев».М.1988.с.446-447).

Вопреки официальной формуле, согласно которой Российский император являлся защитником Российской Православной Церкви, последняя тоже, как и русский народ, не защищалась верховной властью, а угнеталась. При этом создавалась лукавая видимость такой защиты, пятнавшая нашу Церковь в глазах иноверцев, которые видели и понимали, естественно, только внешнюю сторону церковной жизни. Им трудно было понять, что Церковь в России была лишена свободы даже в ее внутренних делах и поставлена под жесткий бюрократический контроль. Что ее законный высший орган самоуправления – Собор - был упразднен и что вместо законного своего главы – Патриарха – она имела, тем же императорским распоряжением, так называемого обер-прокурора, т. е. светское лицо, назначаемое царем и ответственное только перед ним за управление всей жизнью Церкви. Епископы могли собираться в малом числе только по приглашению этого чиновника и работать только под его руководством. Всякое несогласие с мнением и волей обер-прокурора разрешалось просто: несогласного выводили из состава Синода и заменяли согласным на все епископом. При этом обер-прокурором мог быть даже человек неправославный, каким был, например, масон . Но применялись и другие меры воздействия на священство, особенно в первый период после учреждения Синода, когда епископы еще пытались защищать Церковь. «За первое десятилетие после учреждения Синода, - писал известный апологет монархии , - большая часть русских епископов побывала в тюрьмах, были расстригаемы, биты кнутом и т. п. В истории Константинопольской Церкви, после турецкого завоевания, мы не находим ни одного периода такого разгрома епископов и такой бесцеремонности в отношении церковного имущества» («Монархическая государственность».СПб.1992.с.300).

Получить полный текст

Невольно вспоминается, по аналогии, Совет по делам Русской Православной Церкви, столь же узурпаторски руководивший, хотя и неофициально, ее жизнью в советское время. И что характерно: как советскими властями была запрещена критика атеизма, так и императорской властью была запрещена критика протестантизма, пропаганда которого шла открыто. Вот как этот запрет был сформулирован при Александре 1:

«Всякое творение, в котором, под предлогом защиты или оправдания одной из церквей христианских, порицается другая, яко нарушающий союз любви, всех христиан единым духом во Христе связующей, подвергается запрещению» ( «Пути русского богословия». Вильнюс.1991г. с.134).

Вот, стало быть, когда у нас свирепствовал самый оголтелый экуменизм – когда и слова-то такого еще не знали. Задолго до его официального рождения в истории.

«С Петра 1 и во все последующие годы, - пишет историк , - Церковь остается на положении то явно гонимой, то едва терпимой. Духовное образование было поставлено после Петра таким образом, чтобы воспитывать скептиков, маловеров и просто невежд…»(Библиотека КЛИО, выпуск 1,М.1990, с.55).

«Мы живем в век жестокого гонения на веру и Церковь под видом коварного об них попечения», – писал митрополит Арсений в 1862 году (Флоровский, там же, с.344).

И тоже писал горестно о том, что Церковь у нас «в параличе с Петра Великого».

Будучи господствующей на словах, а на деле теснимой и гонимой, православная вера должна была превращаться из живой силы общества в декоративную вещь. Или, в лучшем случае, в исключительно личную веру. Но не соборную, каковой она должна быть и в значительной мере еще была до Петра 1.

«Православное духовенство в Х1Х веке пыталось, - писал , - выступать… с этой идеей (речь идет о проповеди социального христианства. – Г. Ш.), однако правительство систематически подавляло такие стремления его и содействовало укреплению мысли, будто цель религиозной жизни есть только забота о личном спасении души. В труде о. Георгия Флоровского «Пути русского богословия» можно найти… много сведений о том, как правительство стесняло литературную деятельность духовенства и ко вреду Церкви и общества мешало развитию религиозной идеологии. Низводя Церковь до степени слуги государства, правительство превращало духовных лиц в чиновников. Сущность такой политики хорошо выразил в романе Лескова «Соборяне» мошенник Термосесов: «Религия может быть допускаема только как одна из форм администрации. А коль скоро вера становится серьезной верой, то она вредна» («Условия абсолютного добра».М.1991.с.248).

Такая дискредитация Церкви в глазах образованного общества и всего народа порождала в них религиозное равнодушие, скептицизм или бегство в католицизм и сектантство. А то и окончательно подрывала веру в Бога. Хотя такое неверие вынуждено было маскироваться исполнением православных обрядов.

Ф. Тютчев писал, что «власть в России на деле безбожна» ( «Тютчев». ЖЗЛ. с.233). А безбожная власть должна была, даже помимо воли, заражать своим практическим безбожием поначалу высшие слои общества, а затем постепенно и все остальные. Но если так, то можно догадаться, почему хватался за голову Гоголь, не умея понять происходящего в формально русской и православной России. Как и все цитированные выше русские мыслители того времени, он не мог высказывать свои заветные мысли публично. Но вот что он писал в частном письме: «Время беспутное и сумасшедшее. То и дело, что щупаешь голову, не рехнулся ли сам. Делаются такие вещи, что кружится голова, особенно когда видишь, как законные власти сами стараются себя подорвать и подкапываются под собственный свой фундамент… И до сих пор не догадалися, что следует призвать Того, Кто один строитель порядка!» (Гоголя. Под ред. Шенрока. СПб. т.4, год не указан. с.262).

«А между тем, – пишет он в другом письме, - здесь цензура из рук вон. Ее действия до того загадочны, что поневоле начнешь предполагать её в каком-то злоумышлении и в заговоре против тех самых положений и того самого направления, которые она будто бы (по словам) признает» (там же. с.391).

Есть от чего сойти с ума. Или обвинить себя самого в безумии. Бедный Гоголь. Как он похож на того посетителя «Кунсткамеры», который разглядел в ней столько диковин, но главной диковины не заметил. Гоголь не заметил того, что власть в России, вопреки ее названию, была не русской и не православной. Она была паразитической, почему и подгрызала собственные устои. И заражала этим паразитизмом высшие слои населения.

Далее я только слегка коснусь той работы по разоружению русского народа, которая велась российской властью в важнейших сферах общественной жизни.

Направленность системы образования в России определялась, разумеется, верховной властью. Поэтому наши университеты, лицеи, частные школы и гимназии имели космополитический характер. Они воспитывали чужаков на своей родной земле, плохо ее знающих и высокомерных по отношению к ней. Вот как об этом писал , уже в самом конце петербургского периода: «У нас нет совсем мечты своей родины… У греков она есть, была у римлян. У евреев есть… У англичан – «старая Англия». У немцев – «наш старый Фриц». Только у прошедшего русскую гимназию и университет – «проклятая Россия»… У нас слово «отечество» узнается одновременно со словом «проклятие» («Уединенное».1990.с.265.).

А вот слова В. Даля: «У нас… более чем где-нибудь, просвещение сделалось гонителем всего родного и народного» (журнал «Наш современник»,1989,№ 7, с.98). Более деликатно, но фактически то же самое, писал известный педагог , одна из статей которого имела характерное название: «О НЕОБХОДИМОСТИ СДЕЛАТЬ РУССКИЕ ШКОЛЫ РУССКИМИ». Но, разумеется, сделать русские школы русскими не позволили ни ему, ни его последователям.

Дочь великого нашего писателя, Любовь Федоровна Достоевская, писала: «Бедная русская молодежь! Есть ли на свете еще такая страна, где бы молодое поколение было таким больным и хилым! Тогда как в Европе родители воспитывают в сердцах детей любовь к отчизне, пытаются сделать из них хороших французов, хороших итальянцев, хороших англичан, русские родители растят своих детей врагами своей страны… о нашей любимой России говорится, как о позорном пятне, о преступлении против человечества. Когда же дети поступают потом в школу, у учителей своих они встречают то же презрение к отечеству: тогда как школы других стран считают своей обязанностью воспитывать молодых граждан в духе патриотизма, русские профессора учат студентов ненавидеть православную церковь, монархию, наше национальное знамя…» (журнал «Слово», 1991, № 11, с.57-58).

И таких горестных наблюдений много. Важно еще отметить, что антинациональная система образования воспитывала не только чужаков на своей родной земле, но и людей бесхарактерных. Ибо основы характера закладываются искренней и твердой верой в Бога, любовью к своему народу, а затем уже окончательно выковываются в борьбе за Божию правду на земле.

Если в русском народе еще сохранялось много искренних патриотов и людей сильных, то не благодаря тогдашней системе образования, а вопреки ей. Однако эта система, как и весь направляемый сверху ход русской жизни, делали свое дело. Вот как писал о процессе деградации русских характеров один эмигрантский автор уже в ХХ веке: «Если мы проследим по русской литературе процесс упадка, то он становится ясным. Наши прадеды – люди начала Х1Х века – еще почти все крепкие и сильные; но наши деды 30-х годов уже люди со странностями, хотя между ними встречаются ещё сильные характеры. Возьмите Онегина, Печорина, Собакевича, Манилова, Ноздрева, Чацкого и т. д. Наши отцы Обломов, Райский, Кирсановы, Рудин, Верховенский отец и др. уже, безусловно, проявляют признаки вырождения. Про это поколение поэт Некрасов сказал: «Суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано». Что же касается до наших предреволюционных современников, героев Чехова и Арцыбашева, то это уже сплошь неврастения и безволие…» (Из статьи Д. Ненюкова «Причины русской революции», опубликованной в журнале «Русское самосознание», США,1990, № 4).

Впрочем, Константин Леонтьев писал о деградации русских характеров еще до Ненюкова: «Национальные свойства великорусского племени в последнее время если не окончательно дурны, то, по крайней мере, сомнительны» («Записки отшельника»,М.1992. с.314).

Этой важной темы мы еще коснемся. А пока заметим, что, помимо чужебесия и разрушения русских национальных характеров, нашу систему образования отличало еще и следующее обстоятельство. «Русские учебные заведения, - писал , - основывались правительством и содержались на средства казны. Сказать – «на средства казны», это значит сказать – на средства всего населения. Поэтому можно с большим весом возражать, допустим, против такого порядка, когда, например, на деньги русского населения, которое, предположим, платит 95% всех налогов, воспитывалось бы русского юношества всего 5% , а остальные юноши, получающие образование, были бы не русские» («Что нам в них не нравится». Париж.1930.с.193).

Здесь Шульгин говорит предположительно, лишь намекая на антирусскую практику в этом деле. А вот конкретизировал этот намек. Правда, всего лишь в географическом отношении. «В Московском учебном округе только в эти два года был закрыт целый ряд прогимназий: в Ефремове, Касимове, кажется – Белеве, немного ранее в Брянске; здесь сокращается ученье, т. е. оно так дурно было поставлено, так мало сообразовано было с местной нуждою и так вообще беспризорно заброшено, что явилась даже внешняя необходимость его сократить; войдите же в Привислянский, Ост-Зейский край, в бывшую Новороссию, на Кавказ, даже в города Туркестана – и вы увидите тщательность сюда приложенных забот. На 2-3 миллиона финнов есть университет; он есть для 4 миллионов прибалтийских немцев; с Петербургским - мы имеем три университета в прибалтийских губерниях; и если прибавим сюда Варшавский университет – имеем четыре, т. е. половину всего числа их в Империи, расположенные на одной западной окраине. Как пустынна от них сравнительно Россия, с двумя университетами, Московским и Казанским, на линии от Новгорода до Томска, от Архангельска до Харькова» (журнал «Русь». Ростов Великий.1991. № 1.с.:-7).

А результат? Характерно, что никаких анализов в этом отношении, как и в советское время, старались не делать. Или, во всяком случае, результаты их не разглашать. Только дробная информация, не способная вызвать особых эмоций. Так, например, «в прибалтийской части страны (России) доля неграмотных среди мужчин и женщин была невелика. Соответственно 7,4 и 7,8 процента». А на остальной территории читать и писать среди мужчин мог приблизительно каждый третий из мужчин, а из женщин всего лишь 4,7 процента (газета «Русский вестник», № 62-63, с. 17).

О результатах космополитического «образования» писали многие. Гоголь отмечал, что у нас «народ меньше испорчен, чем все это грамотное население» (там же, с.41), а Иван Аксаков рисовал с натуры «образованных» собратьев по классу такими словами: «Нынче будет опять концерт, в котором, кроме скрипача Париса, будет участвовать мадам Кропотова… Она будет петь серенаду Шуберта… Но я убедился, что все дамы, как ни пусты здесь, а лучше мужчин. Этих скотов-помещиков. Вот где возненавидишь благородное российское дворянство и помещичье звание! Это здесь! Когда ведут под руки старого развратника Тимашева, все усачи (здесь нет решительно ни одного без усов) с восторгом говорят: русский барин и т. п. Эх! Вчера насмотрелся на них в Собрании, они как-то особенно ярко выдались, зудел у меня кулак и язык. Впрочем, всем, кто только подходил ко мне говорить, всем высказывал я свое впечатление и мысли… ПРАВО, ИНОГДА ГЛЯДИШЬ НА ВСЕ ЭТО КАК НА ОБРЕЧЕННОЕ ГИБЕЛИ… ПОДЛЕЦЫ, ТРУСЫ, СКОТЫ, РАЗВРАТНИКИ, ПЬЯНИЦЫ, ТОРГАШИ, НЕВЕЖДЫ… И редко кто не говорит по-французски…» ( «Письма из провинции».1991, с. 242. Выделено мною.-Г. Ш.).

И еще: «Вид дворянского сословия производит на меня действие раздражающее: ограниченность и узкость взглядов, невежество, привязанность к незаконному своему праву, отсутствие других двигателей, кроме интереса, барство и дармоедство, отсталость понятий… Вот они – представители образованности, передовые люди и вожди народа!..» (там же, с.413-414).

И еще его слова: «…И жаль мне бывает, очень жаль смотреть, как какой-нибудь недоучившийся мальчишка, выросшей в хаосе понятий, царствующем в русском обществе, сбивает и портит – не солдат (его уже трудно испортить), но крестьян, на которых свежи еще следы крестьянского быта; при виде этого нравственного разложения мною овладевает страшная тоска!» (там же, с.379).

Но, может быть, Иван Аксаков преувеличивал отрицательные последствия антирусского образования?.. Вот другая зарисовка с натуры другого русского патриота, тоже славянофила, : «Поселился в с. Смыкове молодой помещик С., страстный охотник до женского пола и особенно до свеженьких девушек. Он иначе не позволял свадьбы, как по личном физическом испытании достоинств невесты. Родители одной девушки не согласились на это условие. Он приказал привести к себе девушку и ее родителей; приковал последних к стене и при них изнасильничал их дочь. Об этом много говорили в уезде, но предводитель не вышел из своего олимпийского спокойствия, и дело сошло с рук преблагополучно» («Кошелева». Изд. МГУ, 1991, с.82).

О том, что подобные же насилия творились или могли твориться повсеместно, хотя и не в столь скандальной форме, как-то забывали впоследствии наши дворянские писатели, живописавшие «варварство» крестьян, жегших ненавистные помещичьи имения, грабивших и убивавших своих бывших господ.

Надо признать, что дореволюционная система образования хорошо подготовила русскую катастрофу. Как писал проф. , «школа убила Бога, убила национальность, убила государственность, убила общественность, убила семью, убила человека» («Национализм и национальное воспитание в России». Нью-Йорк,1922, с.50).

Обратимся теперь от системы российского образования к дореволюционной российской прессе, влияние которой на общество едва ли уступало системе образования. Кто заглядывал в антикварные отделы наших книжных магазинов, тот не мог не поразиться тому, что практически все русские книги ХУ111 – начала Х1Х веков, за исключением богослужебных, издавались масонами. Возникает вопрос: куда же девались эти издатели со своими «спонсорами» и своей обслугой после формального запрещения у нас масонства в 1822 году? Неужели они все были так беспринципны, что попросту отреклись от масонства? Или, может быть, изменив обличие, продолжили свою прежнюю антиправославную и антирусскую деятельность? Вопрос, разумеется, риторический. Но то же самое можно сказать и о российской печати.

И книгоиздательства, и журналы работали на духовное разоружение русского народа. Попытки создания национально-русских и православных по своему духу органов печати пресекались российской властью. История гонений на славянофильские издания в принципе известна, но в полном объеме еще не изучена. Достаточно сказать, что великому даже богословские статьи в защиту Православия приходилось печатать за границей, а Ю. Самарина попросту арестовали и выслали из столиц за книгу «Письма из Риги», в которой он выступил против произвола тамошних немцев. Показателен разговор императора с доставленным из Петропавловской крепости Самариным.

НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ: Вы хотели сказать, что со времени императора Петра 1 и до меня мы все окружены немцами и потому сами немцы. Понимаете, к чему вы пришли: вы поднимали общественное мнение против правительства: это готовилось повторение 14 декабря.

САМАРИН: Я никогда не имел такого намерения.

НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ: Верю, что намерения не имели, но вот к чему вы шли. Ваша книга ведет к худшему, чем 14 декабря, так как она стремится подорвать доверие к правительству и связь его с народом, обвиняя правительство в том, что оно национальные интересы русского народа приносит в жертву немцам. Вас следовало бы отдать под суд, и вас судили бы как преступника против служебных обязанностей ваших, против присяги, вами данной, против правительства. Вы сами знаете, что вы сгинули бы навсегда. Много есть молодых людей, которые пострадали за то же…

После столь определенной угрозы последовало, ради родителей Самарина, «прощение», подкрепленное ссылкой. В ответ на что Самарин пролепетал: «Государь, в продолжение всей жизни я буду стараться заслужить эту минуту» ( «Юрий Самарин и его время». Париж. с.48). С Самариным, по существу, было проделано то же самое, что и с ходоками-крестьянами, о которых писал И. Аксаков. Его, без всяких объяснений, просто выпороли морально посредством угрозы уничтожения, после чего, дабы не привлекать общественного мнения к взрывоопасному вопросу, «простили».

Как тут не вспомнить аналогичное запрещение советского и нынешнего «российского» законодательства выражать свое недовольство господством евреев? Тогда немцы, потом евреи, но в обоих случаях под одним и тем же лицемерным предлогом «возбуждения вражды между народами» русским людям запрещается говорить о своем угнетенном положении. Если бы приведенные Лже-Дмитрием поляки утвердились на Русской земле, они тоже, несомненно, поставили бы вне закона всякий ропот против своей власти. Только в этом случае акцентировали бы не антисемитизм, а антиполонизм, что и понятно. А если бы на Куликовом поле победили татары, то в нашем Уголовном Кодексе на месте антисемитизма был бы антитюркизм.

К сказанному можно добавить, что в последней трети Х1Х века контроль над российскими изданиями стал переходить все заметнее к евреям. писал своему корреспонденту: «Вот вы жалуетесь на жидов в Черниговской губернии, а у нас здесь, в литературе, уже множество изданий, газет и журналов издается на жидовские деньги жидами (которых прибывает в литературу все больше и больше) и только редакторы, нанятые жидами, подписывают газету или журнал русскими именами – вот и все в них русского. Я думаю, что это только еще начало, но что жиды захватят гораздо больший круг действий в литературе; а уже до жизни, до явлений текущей действительности я не касаюсь; жид распространяется с ужасающей быстротою. А ведь жид и его кагал – это все равно, что заговор против русских!» (ПСС, т.30, книга 1, Л.1988, с.8).

Последующие десятилетий подтвердили этот мрачный прогноз Достоевского. Что касается российской периодической печати, то о еврейском господстве в ней свидетельств много. Приведем из них лишь одно. «Когда собралась Государственная Дума и в Таврическом Дворце появилась так называемая «ложа печати», то иные остряки немедленно окрестили ее «чертой оседлости». Трудно было придумать название более удачное. Действительно, если судить по корреспондентам, присланным в парламент, русская печать в то время была в еврейских руках. И как бы для того, чтобы это еще более пояснить недогадливым, влиятельнейшая петербургская газета, орган кадетской партии под редакторством , выходила с ежедневным подзаголовком «ОСНОВАНА БАКОМ»… Мозг нации…оказался в еврейских руках и привыкал мыслить по еврейской указке» (.

«Что нам в них не нравится». Париж.1930.с.58).

А теперь чуть-чуть о внешней политике. Было замечено уже давно, что она проводилась не в интересах русского народа, хотя оплачивалась его кровью и потом. Самым удивительным в ней было то, что она проводилась даже не в интересах космополитической Российской империи, а в интересах ее врагов или, по меньшей мере, в совершенно чуждых ей интересах. Это политика была не столько государственной, сколько фамильной или даже вообще никакой. Тут достаточно вспомнить хотя бы продажу нашей Аляски и Калифорнии под предлогом их «убыточности», хотя на самом деле государство не теряло на них ни копейки, а при надлежащей постановке дел могло бы и богатеть. Как известно, наш гениальный поэт Тютчев был профессиональным дипломатом и глубоким политическим мыслителем. Он писал, что российская политика «не только не видела в Западе естественного и необходимого противника, но старалась только служить ему подкладкой» (. «Тютчев».М.1988.с.329).

В качестве поясняющего штриха к сказанному можно привести слова К. Маркса и Ф. Энгельса, писавших, что «вся русская политика и дипломатия осуществляются, за немногими исключениями, руками немцев или русских немцев… Тут на первом плане граф Нессельроде – немецкий еврей; затем барон фон Мейендорф, посланник в Берлине, из Эстляндии… в Австрии работает барон граф Медем, курляндец, с несколькими помощниками, в их числе некий г-н Фотон,- все немцы. Барон фон Бруннов, русский посланник в Лондоне, тоже курляндец… Наконец, во Франкфурте в качестве русского поверенного в делах действует барон фон Будберг, лифляндец. Это лишь немногие примеры. Мы могли бы привести еще несколько дюжин таких примеров» (Сочинения. Т.6,с.156).

Хотелось бы спросить, каким образом такое засилье немцев в «русской» политике сочеталось с ее «панславизмом», о котором так много писали на Западе?

В связи с тем, что «немецкая тема» у нас никак не освещена научно (несмотря на всю ее важность для понимания русской истории или, лучше сказать, именно по этой причине), задержимся на ней, чтобы послушать, что говорят о немцах в России самые разные авторы.

Современный американский политолог Уолтер Лакер: «Ермолов в ответ на предложение Александра 1 назвать награду, которую он хотел бы получить за службу, сказал: «Государь, назначьте меня немцем!». Николай 1 доверял только двум людям: Бенкендорфу, главе знаменитого Третьего отделения (и к тому же брату графини Ливен), и фон Рохову – прусскому посланнику при его дворе, которому Николай сообщал сведения, неизвестные даже его собственному министру иностранных дел. О своих подданных царь говорил: «Эти русские всегда воры…». Но дипломатическая служба не была единственным уделом немцев: врангели и клейнмихели, плеве и нейдхарты, ренненкампфы и кауфманы завоевали незыблемые позиции в гражданской администрации и армии и даже проникли в Святейший Синод. Положение немцев в общественной жизни России было настолько прочным, что без них не могло обойтись даже антигерманское движение. В 1844 опубликовал (по-французски) трактат «Россия, захваченная немцами»» («Россия и Германия – наставники Гитлера». Вашингтон.1991,с.39-40).

«Особенно высока была доля лиц немецкого происхождения среди армейского офицерства: в 1812 году не менее 60 генералов были немецкого происхождения. Даже в 80-е годы, в период наибольшего успеха панславистской пропаганды (где и в чем она проявлялась? Об этом ни гу-гу. – Г. Ш.), около 40 процентов постов в высшем командовании занимали русские немецкого происхождения. В некоторых министерствах их доля была еще выше: в Министерстве иностранных дел – 57 процентов, в военном министерстве – 46 процентов, в Министерстве почт и телеграфа – 62 процента. В целом треть всех высших государственных чиновников, армейских и морских офицеров и членов Сената были лицами немецкого происхождения (контрольный пакет акций, причем с огромным запасом, учитывая онемеченность и разрозненность русских.- Г. Ш.), в то время как немцы составляли не более 1 процента населения России» (там же, с.69).

О настроенности «русских» немцев можно судить хотя бы по тому, что прибывших в Ригу во время первой мировой войны военнопленных немцев их рижские соплеменники встречали цветами ( «Гибель императорской России».М.1992. с.206). Невольно вспоминаются слова Достоевского в «Бесах»: «Андрей Антонович фон Лембке принадлежал к тому фаворизированному племени, которого в России числится по календарю несколько сот тысяч и которое, может, и само не знает, что составляет в ней всею своею массой один строго централизованный союз. И уж, разумеется, союз не предумышленный и не выдуманный, а существующий в целом племени сам по себе, без слов и без договору, как нечто нравственно обязательное, и состоящий во взаимной поддержке всех членов этого племени одного другим всегда, везде и при каких бы то ни было обстоятельствах».

Одним из проявлений такого рода солидарности было приглашение немцев-иностранцев на новые российские земли. У нас до сих пор принято восхищаться образцовыми хозяйствами немецких колонистов, но мало кто знает, какие исключительные льготы определили их успех. Вот некоторые обстоятельства, связанные с колонизацией немцами Поволжья, сообщенные издающейся ныне в Москве газетой «Русский вестник»: «…в середине ХУ111 века крестьянство центральных губерний России страдало от малоземелья, многие помещики стремились к занятию земель в Поволжье и восточнее, однако царское правительство искусственно сдерживало их продвижение в новые земли». В середине ХУ111 века Россия имела достаточное количество крестьянского люда для заселения и хозяйственного освоения территорий Среднего Поволжья. С этой «количественной» позиции приглашение иностранцев на эти земли не имело под собой никаких оснований. Однако такое приглашение, огромная организационная работа, большие финансовые затраты Российского государства на переселение с середины 60-х годов ХУ111 века стали реальностью… Во-первых, переселение осуществлялось на очень льготных условиях: полная оплата проезда и содержание иностранцев из государственной казны, вручение значительных сумм денег, а также скота, орудий производства, иногда и дворовых построек, освобождение на 30 лет от всех государственных податей и налогов, освобождение навсегда от военной службы; во-вторых, обеспечивалось поселение иностранцев в колониях с широкими возможностями автономного развития в области культуры, просвещения, религии, организации самоуправления; в-третьих, разрешалось для заводов и фабрик покупать крепостных крестьян, а в сельском хозяйстве использовать наемную рабочую силу. Все это заведомо ставило колонистов в привилегированное положение по отношению к местному крестьянству... В 1775 году... тем, у коих земля оказалась неудобною, дозволено было переселиться на земли плодородные, и при этом случае прощено им казенного долга около 1025,5 тысячи рублей… В течение Х1Х века… немалое число колонистов сколотило капиталы, превратилось в купцов и капиталистов, а на селе – в крупных фермеров, широко использовавших наемную рабочую силу. Несмотря на то, что колониям трижды в первой половине Х1Х века прирезывались новые земли, колонисты все в больших размерах арендовали земли… Добавим еще одно свидетельство тоже немецкого автора, наблюдавшего ситуацию на месте: «Немецкие купцы торгуют не только колонистским хлебом, но закупают его на большом пространстве. У них свои суда на Волге, но, кроме того, они нанимают множество судов» (Август Гаксгаузен). Эти же купцы нанимали у помещиков и крепостных крестьян, которые, превращаемые в бурлаков, таскали баржи вниз и вверх по Волге…» (газ. «Русский вестник» № 34(66), с.6).

Вот как бывает, когда делами одного народа заправляют представители народа другого.

Но, рассказывая о немцах, колонистах и колонизаторах, я уже перешел от политики внешней к политике внутренней. Если русских крепостных людей продавали в их собственной стране иноверцам и инородцам почти как в каком-нибудь Стамбуле или Хиве, когда вместе с землею, а когда и без земли, когда вместе со всей семьею, а когда и в розницу, то о чем-то этот факт, по-видимому, говорит. Кстати, в Малороссии и Белоруссии, в Польше и Литве, в Лифляндии, Эстляндии и Финляндии не было продажи крепостных в розницу, даже семьями, но только вместе с землею (Хрестоматия по русской истории, т.3,М.1917,с.247). Не продавали в России ни несчастных евреев, ни кого-либо еще из терпевших здесь высосанный из пальца «двойной гнет». Продавали поштучно только «великодержавных шовинистов», т. е. великороссов.

В допетровской Руси, когда власть была еще в русских руках, крепостное право было несравнимо легче для крестьян, чем потом, когда приглашенные Петром немцы, голландцы, шотландцы, французы и прочие иноверцы и инородцы превратили его в прелюдию к «архипелагу ГУЛАГу». До Петра 1 крепостные не были лично зависимы от помещика. Но об этом фундаментальном обстоятельстве умалчивают наши западники, вероятно, по той причине, что оно не вписывается в созданный ими миф о Европе как родине Свободы и Света.

Но, как бы ни тяжело было крепостное иго (особенно в тех областях, где польские и немецкие помещики владели русскими крестьянами), солдатчина была еще тяжелее. Срок службы определялся в 25 лет и лишь с 1875 года был уменьшен до 15-ти, а затем продолжал постепенно снижаться. Солдатчина вычеркивала человека едва ли не полностью из жизни. Полное бесправие перед своим начальством на протяжении всей зрелой жизни. Но едва ли намного слаще была и судьба солдатских жен. При обычных в те времена ранних браках изъятие мужа из брачной жизни обрекало солдатских жен на разврат или на такую жизнь, по сравнению которой монашеская жизнь была намного

предпочтительнее.

Кого же рекрутировали в солдаты? У меня под руками только две книги, из которых можно что-то выудить на эту тему. «Русская армия и флот в Х1Х веке». М.1973. И «Самодержавие и русская армия на рубеже Х1Х – ХХ столетий».М.1973. Читаем в первой из них: «…От обязательной службы освобождалось дворянство», т. е., как помним, те, которые, в своей массе, изменили русскому народу и, кроме того, состояли на три четверти по своему происхождению из нерусских.

Читаем далее: «По национальному признаку (полностью или частично) освобождались от службы ряд народностей Сибири, жители Кавказа, Башкирии (последним дано было право денежной замены), Бессарабии, крымские татары, а также армяне и татары Астраханской губернии. По территориальному признаку освобождались все жители отдаленных районов Сибири, жители Архангельской губернии (дано право денежной замены) и др. Сюда же относились изъятия по правам переселения. Этим правом пользовались переселенцы из Зап. Европы -–немцы в Поволжье, на Украине и на Кавказе, а также многочисленные переселенцы с Балкан (сербы, болгары, греки)» .

«Льготы по военной службе давало также образование». В связи с чем обратим внимание на слова проф. , писавшего, что «просвещенная часть русского народа (точнее – россиян.- Г. Ш.) более чем наполовину состоит из инородцев (цитированная выше книга. с. 234). Стало быть, опять преимущества даются инородцам и деруссифицированной части русского народа.

Кроме регулярной армии, правительство созывало с начала Х1Х века временные ополчения, действовавшие главным образом в период военных кампаний. В эти ополчения созывались, помимо казаков Дона, представители народов Поволжья и Урала. Их служба была несравнима по своей легкости со службой солдат регулярной армии. И не только в силу своей краткости. Казачьи и нерусские национальные ополчения составляли родственную для каждого ополченца среду, в то время как солдат регулярной армии оказывался в непосредственной зависимости от духовно и даже часто кровно чуждых ему начальников.

В 1874 г. был утвержден новый устав, в соответствии с которым из каждой тысячи населения Европейской России на 1889 год подлежало военной службе 18,4 человека, на Кавказе – 6,1, а в Средней Азии только 1 человек. При этом «всем мусульманам служба была временно заменена денежным налогом», а «новобранцы Закавказья и Северного Кавказа несли службу только в войсках Кавказского округа». Русские же отрывались от родных мест и несли службу где угодно.

Книга Зайончкового лишь дополняет процитированное выше. «По уставу 1874 года,- пишет он,- не привлекалось к призыву население Закавказского и Туркестанского краев, Амурской и Приморской областей и отдаленных частей Сибири, а также нерусское население всей Сибири, Северного Кавказа, Астраханской и Архангельской губерний, Тургайской и Уральской областей». Но в дальнейшем, пишет он, воинская повинность была распространена на оседлое население Семиреченской области, на население Закавказья и часть местного населения Северного Кавказа.

Пусть поправят меня более сведущие, но впечатление складывается такое, что инородцы получали по их вхождении в состав России громадные льготы за счет русского народа. Что способствовало росту их населения, материального достатка и повышению их социального статуса в общероссийской жизни.

Евреи еще в античные времена осознали, как важно избавлять свое юношество и своих молодых мужчин от службы в армии (и особенно в армии, не служащей их национальным интересам). Поэтому они предпочитали платить римскому правительству усиленные налоги за освобождение своих юношей от военной службы. В Российской же империи русский народ обессиливался не только материально и морально, не только интеллектуально и политически, но и генетически.

Наши немногие действительно русские по духу публицисты подметили в конце Х1Х века и начале ХХ вот какое интересное обстоятельство: российское правительство, как и последующее советское, проводило свою внутреннюю политику в ущерб русскому народу. «У нас вошло в какую-то привычку,- писал ,- отдавать предпочтение интересам окраин перед интересами центра… Таких окраин, живущих за счет центра, у нас несколько: Кавказ, Туркестан, Закаспийская область и др. Это вопреки всем западноевропейским народам, которые стремятся обогатиться за счет колоний или по крайней мере привести в равновесие доходы и расходы их, - это какая-то особая у нас благотворительность на окраины, мы в данном случае похожи… на тот филантропический народ, который, как пеликан… питает своею кровью птенцов. Неужели мы проливали свою кровь, завоевывая эти страны, только затем, чтобы снова превратиться в каких-то данников Золотой Орды, то есть наших азиатских окраин?! Эти окраинные дефициты влекут за собою громадное государственное зло: экономическое оскудение и даже по местам вырождение нашего центра, наших внутренних губерний Европейской России… Политика предпочтения окраин центру ведет нас к государственному разложению…» ( «О положении русских инородцев». СПб,1901. Цитирую по перепечатке отрывка из этой книги в газете «Русский вестник», № 10(43),с.9).

Но еще раньше Миропиева о том же писал : «Ничего нет более поразительного, как впечатление, переживаемое невольно всяким, кто из центральной России приезжает на окраину: кажется, из старого, запущенного, дичающего сада он въезжает в тщательно возделанную, заботливо взращиваемую всеми средствами науки и техники оранжерею. Калужская, Тульская, Рязанская, Костромская губернии – и вся центральная Русь напоминает какое-то заброшенное старье, какой-то старый чулан со всяким историческим хламом, отупевшие обыватели которого живут и могут жить без всякого света, почти без воздуха… Можно подумать, что «империя» перестает быть русской; что не центр подчинил себе окраины, разросся до теперешних границ, но, напротив, окраины срастаются между собою, захлестывая, заливая собою центр, подчиняя его нужды господству своих нужд, его вкусы, позывы, взгляды – своим взглядам, позывам, вкусам. Употребляя таможенную терминологию, Россия пользуется в самой России «правами наименее благоприятствуемой державы». Если для Франции, Германии, Англии, Америки презренность племени русского проблематична, то в России это не составляет никакого вопроса… Решительно, презренность имени русского есть единственное объединяющее Россию понятие, с которого парикмахер и профессор, капельдинер и его барин начинают понимать друг друга; а не согласившись в котором – люди теряют общий язык, на коем они могли бы разуметь друг друга. Пасторы церкви евангелической руководили и руководят целыми гимназиями; относительно пастырей церкви православной до сих пор сохраняется в силе правило, по которому они не могут быть назначаемы – одни из всего состава учителей – классными наставниками в классических наших гимназиях. Русские в России – это какие-то израильтяне в Египте, от которых хотят и не умеют избавиться, «исхода» которых ожидают, - а пока он не совершился, на них возлагают все тяжести и уплачивают за труд ударами бича. «Россия – для русских» – какое издевательство! «Россия возрождающаяся» – какое недоразумение! В Москве существование «Русского Дела» – органа со славянофильской традицией – внушало постоянную тревогу; и не вызывает никакого смущения существование в Петербурге ренегатских «Новостей» и «Биржевых Ведомостей». «День», «Парус» И. Аксакова гонимы; нигилистическое и невежественное «Дело» Благосветлова, все время, долгие годы распространявшее ненависть и презрение к России, по преимуществу среди молодежи, мирно кончается со смертью основателя, решительно ни разу не потревоженное ничем. Адам Чарторыйский 20 лет направляет образование в нескольких губерниях – за Хомяковым ходит вахмистр и «дозирает», как бы от его бороды не загорелась Москва. Быть предателем в России – это значит всего достигнуть, во всем успеть; быть православным не по метрике только, монархистом, и притом вслух, - это значит быть выброшенным за борт текущей жизни, остаться без приюта, в нужде и чуть ли не на голодную смерть (Достоевский, К. Леонтьев, Н. Страхов). «Монархия», «православие»… это – тайна, которую их прозелиты в России могут передавать друг другу только шепотом; Белинский осмелился в статье по поводу «Бородинской годовщины» выказать любовь к земле своей: ему сорок лет это не было забыто, и до сих пор повторяется еще: «до чего же мог увлекаться этот человек…» («Кто истинный виновник этого?» – журнал «Русское обозрение» за 1896 год. Цитирую по перепечатке в журнале «Русь», Ростов Великий,1991,№ 1).

Но вернемся к словам Миропиева о вырождении русского народа в те еще годы. Это не оговорка. Вот что писал по этому поводу другой русский публицист, убитый в 1918 году евреями-чекистами за его верность русскому народу, : «В старинные времена в каждой усадьбе и у каждого зажиточного мужика бывали многолетние запасы хлеба, иногда прямо сгнивавшие за отсутствием сбыта. Эти запасы застраховывали от неурожаев, засух… Мужик выходил из ряда голодных лет все еще сытым, необессиленным, как теперь, когда каждое лишнее зерно вывозится за границу». И далее: «Перестаньте, господа, обманывать себя и хитрить с действительностью! Неужели такие чисто зоологические обстоятельства, как недостаток питания, одежды, топлива и элементарной культуры, у русского простонародья ничего не значат? Но они отражаются крайне выразительно на захудании человеческого типа в Великороссии, Белоруссии и Малороссии… русский человек во множестве мест охвачен измельчанием и вырождением, которое заставило на нашей памяти дважды понижать норму при приеме новобранцев на службу. Еще сто с небольшим лет назад самая высокорослая армия в Европе (суворовские чудо-богатыри), - теперешняя русская армия уже самая низкорослая, и ужасающий процент рекрутов приходится браковать для службы. Неужели этот «зоологический» факт ничего не значит? Неужели ничего не значит наша постыдная, нигде в мире не встречаемая детская смертность, при которой огромное большинство живой народной массы не доживает до трети человеческого века?..» («Из писем к ближним».М.1991,с.47 и 158).

Не менее выразительно писал о том же еще в 1880 году : «Когда в прошедшем году все ликовали, радовались, что за границей неурожай, что требование на хлеб большое, что цены растут, что вывоз увеличивается, одни мужики не радовались, косо смотрели и на отправку хлеба к немцам, и на то, что массы лучшего хлеба пережигаются на вино… Пшеницу, хорошую, чистую рожь мы отправляем за границу, к немцам, которые не станут есть всякую дрянь… а самую что ни на есть плохую рожь, с пухом, костером, сивцом и всяким отбоем, получаемым при очистке ржи для винокурения, - вот это ест мужик. Но мало того, что мужик ест самый худший хлеб, он еще недоедает… От плохой пищи народ худеет, болеет, ребята растут туже, совершенно подобно тому, как бывает с дурносодержимым скотом… Имеют ли дети русского земледельца такую пищу, какая им нужна? Нет, нет и нет. Дети питаются хуже, чем телята у хозяина, имеющего хороший скот. Смертность детей куда больше, чем смертность телят, и если бы у хозяина, имеющего хороший скот, смертность телят была так же велика, как смертность детей у мужика, то хозяйничать было бы невозможно… Продавая немцу нашу пшеницу, мы продаем кровь нашу, то есть мужицких детей» (« Из деревни». М.1987.с.476, 478 и 481).

А сколько у нас в патриотической печати поросячьих восторгов по поводу того, что Россия до революции своим хлебом «всю Европу кормила»?

А как обстояли у нас дела в промышленности? Если верить нашей патриотической печати, то они были просто великолепны. Нам постоянно напоминают, что русская промышленность в предреволюционные десятилетия развивалась самыми быстрыми в мире темпами. Но об этом писал еще в 30-х годах известный историк-марксист . Однако патриотическая печать, в отличие от Покровского, умалчивает о том, что русская промышленность не была русской. Покровский приводил такие цифры: производство железа было у нас на 55% в руках французов, на 22% - в руках немцев и на 10% - в руках франко-германских объединений. Остальные 13% принадлежали, как это будет видно из дальнейшего, российским евреям, российским немцам, российским грекам, российским армянам и прочим, включая, возможно, и русских космополитов. Далее: добыча угля была в руках франко-германских объединений на 10,5%, в то время как в руках «чистых» французов была на 74,3%, а в руках «чистых» немцев – на 13,1%, то есть принадлежала иностранцам на 97,3%. Остальные 2,1% принадлежали, похоже, все тем же российским инородцам, которые, как помним, терпели в России, согласно легенде, «двойной гнет». Англичане, пишет Покровский, особенно любили российскую нефть, но «национально» владели ею всего лишь на 18,5%, а в союзе с французами – на 44,3%. О шведах Нобелях Покровский умолчал, а говорить о кавказском «происхождении» Гукасовых, Манташевых, Лианозовых и других нефтяных воротил не входило в его задачу. Единственной отраслью промышленности, которую, по словам Покровского, продолжали удерживать слабеющими руками русские, была текстильная. Которую, замечу уже от себя, заботливо переводили на хлопковую основу, разоряя русских производителей льна.

«Юридической оболочкой, - поясняет Покровский, - для всего этого иностранного держания русских благ были отечественные российские банки, которым и принадлежали акции соответствующих предприятий, тогда как акции самих банков были в портфелях заграничных капиталистов». («Империалистская война». М.1931.с. 112).

Мне могут сказать: как тебе не стыдно цитировать какого-то марксиста? Откуда ты знаешь, что он не врет?

Хорошо, послушаем тогда известного, то есть уже основательно забытого, публициста-черносотенца , писавшего в 1912 году следующее: «Как известно, за самыми ничтожными исключениями, все банки в России еврейские, на бирже же евреи являются неограниченными диктаторами ( цитированный выше умолчал о том, что «французами», «немцами» и т. д., которым принадлежала львиная доля «русской» промышленности, были на самом деле французские евреи, немецкие евреи и т. д. Или, по меньшей мере, они контролировали соответствующие «национальные» капиталы,- Г. Ш.). Без кредита в наше время почти невозможно вести не только промышленно-торговых дел, но и сельского хозяйства. Благодаря такой постановке денежного вопроса еврейские банки являются у нас распорядителями оборотного капитала внутри страны и, конечно, в этой важной области, от которой всецело зависит экономическое положение государства, являются полновластными хозяевами. Они по своему усмотрению могут карать и миловать русских людей. Этой возможностью они пользуются широко.

Беря из нашего Государственного Банка деньги из 4-5% годовых, еврейские банки теми же деньгами ссужают русских людей на 8-12%. То есть выходит, что русские люди получают свои русские деньги не прямо от государства, а из рук евреев, которые только за свое посредничество немилосердно обирают нас… (А кто, спрашивается, разрешил такую практику? – Г. Ш.). Но и это было бы с полугоря. В последнее же время выяснилось, что добиться русским людям кредита в еврейских банках почти невозможно. Даже лицам, обладающим миллионными состояниями, отказывают в кредите на 5-10 тысяч рублей потому, что они кровные русские, а какому-нибудь юркому еврейчику, все состояние которого иногда не превышает стоимости доброй лапсердачной пары… без всяких хлопот и проволочек… открывают кредит на сотни тысяч…

Если вы не верите мне на слово, то оглядитесь вокруг себя. Кто теперь самые богатые люди в России? Евреи и разные связанные с ними в делах иностранцы. Кому принадлежит большая часть торгово-промышленных предприятий не только а Петербурге и в провинции, но даже в сердце России – в Москве? Тем же евреям и иностранцам. Чисто русских дел так мало, что во всей нашей необъятной Империи их по пальцам можно перечесть. С другой стороны, попробуйте вы сделать какое-нибудь дело. Вы неизбежно наткнетесь на толпу еврейских гешефтмахеров, заполонивших теперь все города России. И если вы этим господам не заплатите крупной дани, самое верное ваше дело обречено на полный провал» ( «Два доклада». СПб.1912.с.102-104).

То же самое писал другой черносотенец, Бурнакин: «Торговля, производства, ремесла, наука, литература, искусства, все народное хозяйство и весь духовный капитал – и тело, и мысль народа – в кабале, в откупу, под заклятием евреев. В их руках биржа, банки, магазины, фабрики, заводы, - в их руках газеты, театр, книгоиздательства, в их руках хлеб и деньги, правосудие и просвещение…» («В плену иудейском». – Цитирую из книги проф. П.И. Ковалевского «Национализм и национальное воспитание», с.166).

Мне могут сказать: как тебе не стыдно цитировать каких-то черносотенцев? Откуда ты знаешь, может быть, они врут. Хорошо, послушаем тогда сионистского публициста Роттенберга, который обратился к русским людям с таким поучением: «Вы должны знать, что вся страна, ее финансовые силы, ее торговля находятся в наших руках. Ваш народ, если взять его в целом, темен, нищ и пьян. Торговля хлебом, мукой, керосином, мясом и прочими съестными припасами находится в наших руках, и, если ваши нападения на нас не прекратятся, мы можем поднять цены, что принесет обществу большой вред. Ваши авантюры вам пользу не принесут, ибо для укрощения цивилизованного зверя у нас есть кнут – деньги! И хоть у вас здоровые когти и сильные рога, мы все-таки с вами справимся» (сборник «Дорогами тысячелетий», М.1991,с.257).

Мне могут сказать: как тебе не стыдно цитировать какого-то сиониста? Откуда ты знаешь, может быть, он врет. Хорошо, сошлюсь тогда на Виктора Хена – «специалиста по естественным наукам из прибалтийских немцев», как аттестует его американский политолог У. Лакер. Этот Хен, по словам американца, «был либералом». «У него не было никаких иллюзий относительно роли немцев в России, которая, по его словам, была для них полуколонией» (цитированная выше книга, с.59). Правда, и Хен, и Лакер забыли отметить, что в ходе русской истории немцы вытеснялись с главной роли чем дальше тем больше евреями. Но это деликатная тема, так что их понять можно.

Мне могут сказать: как тебе не стыдно цитировать каких-то либералов, тем более немца с американцем? Хорошо, послушаем тогда слова нашего национального мыслителя, Достоевского. Он писал: «Над Россией корпорации. Немцы, поляки, жиды – корпорация… В одной Руси нет корпорации, она одна разделена… Все у него (русского общества, - Г. Ш.) отнято, до самой законной инициативы. ВСЕ ПРАВА РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА – ОТРИЦАТЕЛЬНЫЕ» (ПСС, т.27, Л.1984. с.49-50. Выделено мною, - Г. Ш.).

Но это когда еще писал Достоевский, в Х1Х веке. А в начале ХХ века , не знавший этих слов Достоевского, но проницательно наблюдавший ту же российскую действительность в ее, так сказать, «развитии», выразился удивительно похоже: «Фактически так получается, - писал он, - что на Руси русскому теснее, чем каждому инородцу или иноверцу… Везде на Руси производитель – русский, но скупщик – нерусский, и скупщик оставляет русскому производипроцентов сработанной им работы… Судятся русские, но в 80 процентах его судят и особенно защищают перед судом лица с нерусскими именами. Везде русское население представляет собою темную глыбу, барахтающуюся и бессильную в чужих руках… Везде русский отталкивается от дела, труда, должности, от заработка, капитала, первенствующего положения и даже вторых ролей в профессии, производстве, торговле и остается на десятых ролях и в одиннадцатом положении. Везде он мало-помалу нисходит к роли «прислуги» и «раба»… Будущая роль «приказчика» и «на посылках мальчика», в своем же государстве, в своей же родной земле, невольно вырисовывается для русских…» (журнал «Наш современник»,1991,№ 3,с.152-153).