Я живу...Повесть, главы 5-6

В четверг вечером в вестибюле гостиницы опять началась перестановка. Почти каждый месяц какой-то магазинчик съезжал на более выгодное место, на освободившуюся территорию сейчас же пристраивался либо кто-то из старожилов, либо новенький. Моя конторка не меняла места жительства уже полгода, а это был хороший результат. Сегодня выезжал куда-то «Ремонт часов», но по печальному лицу владельца было ясно, что более выгодной торговой точки ему не видать, дело его плохо, и ждёт его работа в каком-либо отдалённом районе города. Мы тепло попрощались с главным «ремонтёром» Палычем, администраторша посетовала, что больше никому не сможет доверить ремонт своих золотых огромных, как куранты, наручных часов, хотя все понимали, что это с её стороны всего лишь вежливость, часы её Палыч ни разу не чинил. Он вышел на площадь и пропал в толпе, а его будку увезли на старенькой «Газели». Администраторша с директором гостиницы тут же затеяли перестановку мебели, освобождая место в углу под арочным сводом. Не прошло и часа, как в эту нишу стали вносить какие-то длинные ящики, ростом выше меня, расставлять их вдоль стен. Потом внесли небольшой столик и крутящийся стул, поставили так, чтобы перегородить выход из арочной ниши, и получился такой как бы отдельный магазинчик. Только чем он будет торговать? В те весёлые анархические времена кассовый аппарат был далеко не в каждом магазине, поэтому столик продавца был чист и сиял полировкой.

Утром в пятницу появился продавец, молодой мужчина невысокого роста, худощавый, с немного рыхловатым, как после оспы, лицом. Он деловито размотал какие-то электрические провода, подсоединил их к ящикам и, наконец, снял чехлы. Ящики оказались автоматами для игры в покер, подкидного дурака и тому подобные штуки. Был один «детский» вариант—знаменитый «морской бой». На столик мужчина водрузил коробку с жетонами, табличку-объявление и стопку книг. Автоматы весело мигали и тренькали, а молодой человек открыл книгу, уселся на крутящийся табурет и принялся читать. Как оказалось, его дело самое прибыльное. Не прошло и получаса, как ниша заполнилась мужиками, озабоченно дёргающими ручки автоматов, нажимающими какие-то кнопки, в ответ на что автоматы играли мелодии, моргали огоньками и, изредка, выкидывали на поднос пятирублёвые монеты выигрыша.

При всей своей занятости я увидела в молодом продавце что-то очень знакомое, я где-то уже встречала его: светлые волосы, чуть рябое лицо, сосредоточенный взгляд и идеальный маникюр...Ну, конечно же! Дядя Саша!

По-моему, я это сказала вслух, потому что он отвлёкся от книги и начал растерянно оглядывать вестибюль. Гляди, гляди, всё равно меня тебе не узнать—теперь у меня короткая стрижка, да и килограмма на 3 побольше, чем в студенческие года. Но взгляд продавца , скользя по вестибюлю, всё чаще стал останавливаться на моей конторке, пока , наконец, не застопорился окончательно , и продавец обрадовано сказал:

- Славка!?

-Дядя Саша!- снова повторила я, вылетая из-за прилавка и кидаясь к нему на шею. А я имела на это полное право, ведь это был Сашка Субратов, дядя Саша, самый главный герой моей студенческой жизни, пусть и не герой-любовник.

Когда я была ужасающе наивна ( лет в 17-18) и только-только начала своё обучение в институте, как водится, первой реальной школой жизни стало студенческое общежитие. Только не подумайте, что я, глупая провинциалка, окунулась в мир разврата и обмана. Это было обычное девятиэтажное общежитие, где в комнатах жили по трое, где был один общий душ в подвале, вечно не работал лифт и постоянно кто-то что-то праздновал, шумно и безутешно. Человек, попадая в обстановку, приближенную к боевой, бывает очень одинок, и в общежитии обрастает друзьями, как хорошая яблоня яблоками. Естественно, если этот человек не откровенный гад, простите. Самые странные, маргинальные и загадочные люди в общежитии тоже не одиноки. Одинок только тот, кто замкнут на себя, кто врёт и жалуется, кто не умеет делиться и дружить. Обычно, такие люди живут замкнуто и одиноко, даже если их поселить в центре оперного театра.

Я всегда была болтлива и общительна, поэтому уже через месяц знала всё общежитие сверху до низу по именам и прозвищам.

Самым удивительным по набору жильцов был третий этаж. Это был по замыслу руководства «семейный» отдел общежития, где должны были бы селиться студенческие и преподавательские семьи, ещё не имеющие другого жилья. То есть, конечно, так оно и было, и процентов на 70 третий этаж занимали именно такие граждане. Оставшиеся 30, как водится, вообще не имели отношения к нашему институту и находились в комнатах только благодаря алчности коменданта и директора студгородка. Имея с них вполне приличные деньги, комендант как-то выкручивался при проверках. А ведь копни поглубже любой проверяющий, он бы неминуемо узнал, что в 312 и 314 живут действующие милиционеры сержант Горобко и лейтенант Кипелкин, через коридор от них—парикмахерша Наташа, по ночам промышляющая вовсе не стрижками, а в угловой комнате—истово верующий девственник-баптист, чья вера, впрочем, не мешала ему давать взятки коменданту. Конечно, это не все «нелегалы» нашего общежития, просто эти были для меня самыми запомнившимися, по самым разным причинам.

Я случайно познакомилась с Горобко и Кипелкиным, потому что одна из моих институтских подруг была определена именно на третий этаж. Девочка она была оригинальная, симпатичная и, видимо, такая же наивная, как и я.

Звали её все почему-то просто Лёля. Она была такого же маленького роста, как и я, только чуть полнее, с чистым румяным круглощёким личиком, голубыми глазищами и весёлой белозубой улыбкой. Так уж вышло, что дверь в дверь с ней проживал «вечный лейтенант» Кипелкин, Юрий Петрович. Он казался нам очень зрелым и даже почти пожилым дяденькой, хотя было ему, видимо, лет около 35-ти. Он сразу поразил наше воображение тем, что никогда, за исключением дней дежурств, не бывал абсолютно трезвым. Даже почти наверняка мы могли сказать, что Юрий Петрович завтра выходной, поскольку за стеной играют какие-то фашистские марши, что-то с грохотом падает и временами слышится женский смех. Ну, насчёт маршей он быстро просветил нас, сказавши, что он совершенно не поклонник Гитлера, а музыка просто поднимает его боевой дух. Допустим, так оно и было, уж в музыке как таковой, действительно, не было ничего ужасающего, тем более, что немецкого языка не знал ни один из жильцов третьего этажа. Мы с Лёлей страшно злили Кипелкина тем, что называли его дядей Юрой. Он считал себя очень молодым мужчиной «на выданье», только ни одна невеста в мире пока не согласилась терпеть его вечное пьянство, комнату в общежитии и отсутствие перспектив на службе. Хотя бывшей женой Кипелкина, и это проверенный факт, была дочь городского мэра, но прожили они вместе всего три года, после чего ( а это уже версия дяди Юры) он застал свою жёнушку с каким-то хмырём, набил ей красивое лицо и съехал в общежитие. Слава богу, что ещё обошлось без детей. Я, конечно, не бог весть, какой психолог, но тогда ещё решила, что жену свою дядя Юра очень любил и воспринял её предательство так близко к сердцу, что с тех пор с презрением относится ко всему женскому полу. Все женщины и девушки в его «табели о рангах» делились на тех, кто спит с мужиками не за деньги по-честному и « торпед», то есть таких, как он говорил, проституток, как его жена. Он был явный циник, приводил к себе «торпед» самого разного возраста и внешности, но к нам с Лёлей, особенно ко мне, проникся каким-то своеобразным доверием. Мы с ним в минуты его трезвости или лёгкого опьянения спорили на темы истории и эзотерики, он вскоре начал воспринимать меня, как «верного товарища», хотя, как он сам говорил, этому сильно мешал размер моей груди. Именно мне он однажды отдал листочек из блокнота с номером телефона и именем «Саша», написанном печатными буквами.

-Это зачем?-удивилась я.

-Вот когда меня настоящий запой накроет, позвони по этому телефону и Саше расскажи,-объяснил Кипелкин,-он знает, что со мной делать.

-А что делать? Лечить же, наверное,-предположила я, но дядя Юра отмахнулся от меня, как от мухи , и потащился в свою комнату, где его ждала очередная «торпеда».

Сержант Горобко попал в общежитие потому, что очень хотел жить и работать в городе, а не в своей глухой деревне. Место работы для него нашлось, а вот жилья для его семьи не было и не предвиделось. Снимать же квартиру Горобко просто не мог себе позволить, зарплатой его явно начальство не баловало. Поэтому, оставив жену и маленького сына в деревне, сержант по утрам в понедельник приезжал в город, жил тут до вечера пятницы и потом снова уезжал к жене и сыну. То есть, от рядового студента его отличала только форма. Особенно примечательными в его внешности были большие оттопыренные уши, за которые он и получил общежитское прозвище Чебурашка. Чебурашка был мужик серьёзный, с дядей Юрой мог выпить, но никогда не приводил баб, храня верность своей жене. Кипелкин, в которого будто бы вселился злой демон, пытался поколебать эту Чебурашкину святость, подсовывая сержанту самых, по его мнению, соблазнительных «торпед». Чебурашка стойко держал оборону, а весь третий этаж наблюдал за поединком с глубоким интересом.
Молодой человек, живший на птичьих правах в угловой комнате, возможно никогда не узнает, что все звали его Баптюгой. Это производное от слова «баптист» звучало не так уж приятно, чтобы говорить в лицо. Он выглядел всегда, как линялая тряпка, бесцветный и тусклый, худой, длиннорукий, с белёсым подобием усиков над верхней губой. Говорил только вполголоса и только о том, что интересовало его. А круг его интересов был небольшой: собственно религия и баптизм в частности, физика и математика, как его предмет в институте (только не в нашем) и грехи человеческие. Особенным грешником в его версии был дядя Юра Кипелкин, которому Баптюга пытался много раз проповедовать, но был с позором и матюгами изгнан из комнаты вечного пьяницы. Один случай только убедил меня в том, что он такой же человек, как мы все, что у него тоже есть какие-то чувства.

По вечерам иногда Чебурашка доставал гитару и просил меня спеть. Все считали, что у меня неплохой камерный голос, а я была падка на комплименты и никогда не отказывалась спеть. В тот вечер мы с Чебурашкой исполнили песню любимого нами Высоцкого « Марьюшка»:

Отчего не бросилась,

Марьюшка, в реку ты,

Что же не затихла так

Навсегда ты,

Как забрали милого

В рекруты, в рекруты,

Как ушёл твой суженый

Во солдаты…

Я пела увлечённо и с искренней верой в песню, мне даже самой нравилось. Что редко бывало, даже Кипелкин притащился в холл послушать. А уж Баптюга всегда приходил на такие импровизированные концерты, и Чебурашка изредка дразнил его матерными частушками. На последнем куплете я случайно взглянула на Баптюгу и увидела, как маленькая слезинка поползла к его куцым усикам. Не думаю, что его поразило моё пение. Скорее, сама песня. Но относиться к Баптюге по-прежнему было уже как-то неловко; потом мы даже подружились и иногда вместе пили чай. Хорошо, что он ни разу не попытался обратить меня в свою веру, иначе бы даже слезинка в усах ему не помогла.