Помнить ВЕЧНО.

НИ ДАВНОСТИ, НИ ЗАБВЕНИЯ ...

Местечко Понары было литовским Бабьим Яром.

Здесь нацистами и их пособниками из числа местных националистов были уничтожены десятки тысяч невинных людей. 

Перед отступлением нацисты попытались уничтожить следы своих преступлений; в Понарах запылали костры, на которых жгли трупы. 

«Сжигание трупов продолжалось с конца 1943 года до июня 1944 года, — говорится в отчёте советской Чрезвычайной государственной комиссии. — За это время из девяти ям с общим объёмом 21 179 кубических метров было извлечено и сожжено на кострах не менее 100 тыс. трупов».

​ Для грязной работы из ближайших лагерей пригнали рабочих. 

Их тоже ждала смерть, однако одному из узников, Юлию Фарберу, удалось бежать к партизанам. 

Его воспоминания о Понарах хранятся в Центральном архиве ФСБ России; в конце апреля 2005 года отрывки из них были напечатаны в газете «Время новостей».

«Слева от шоссе, у колючей проволоки, часовые. На воротах надписи: «Не подходить. Опасно для жизни. Мины». 

В центре, за двойной колючей проволокой, круглая яма диаметром 24, глубиной 4 метра. 

Крупные камни образуют совершенно отвесные стены. На дне ямы — деревянная хижина — бункер, в котором мы будем жить. Нас заковывают в цепи, которые плотно обжимают ноги чуть пониже колен и не дают возможности сделать шаг более полуметра. 

После этого шеф — штурмфюрер держит речь:

«Вы будете работать на специальной работе государственного значения, поэтому во избежание побега вы закованы в цепи. 

Бежать не пытайтесь, так как никто никогда не убежал из Понар и не убежит. За попытку снять цепи — расстрел. 

Работайте хорошо. Иначе за саботаж — расстрел. Всякие распоряжения выполнять безоговорочно, иначе расстрел...»

И далее длинное перечисление всех возможных нарушений порядка, за которые — смерть. 

Невольно возникает мысль: «А возможно ли вообще выбраться отсюда живым?» 

Ответ ясен. Если и возможно, то во всяком случае не следуя указаниям штурмфюрера, а, наоборот, нарушив основные из них.

Идём на работу. Котлован диаметром до 100 метров засыпан песком. 

Если снимешь пару лопат песка, то обнаруживаются... разложившиеся трупы людей; по немецкой терминологии «фигуры». 

Рядом с котлованом сооружен очаг. 

Этот деревянный помост 7 на 7 метров с трубой посредине. Нужно очистить фигуры от песка. 

Из плотно слежавшейся массы фигур железными крюками вырывают одну. 

На носилках перенести фигуру на очаг, где они укладываются елями, плотно, одна к другой.

Когда слой готов, его обкладывают сверху еловыми ветвями, сухими поленьями и поливают горючим маслом. 

Сверху кладут следующие слои. 

Когда костер содержит 3500 фигур, его обкладывают по бокам сухими термитными шашками и поджигают. 

Фигуры горят более трех суток — до тех пор, пока не останется груда пепла с пережженными костями. 

Кости эти толкут трамбовкам и до состояния порошка. 

Порошок лопатами перебрасывают через мелкие железные сетки для того, чтобы пепел не содержал ни одной крупной частицы. 

Просеянный пепел смешивается с большим количеством песка так, чтобы песок даже не изменил цвета, и засыпается в котлован, из которого уже извлечены все фигуры.

Смысл «особой работы государственного значения» ясен. 

Убийцы пытаются скрыть следы своих преступлений. 

Штурмфюрер не скрывает этого. 

Он говорит: 

«Вражеская пропаганда распространяет слухи о том, что в Понарах лежит 80 тыс. расстрелянных. 

Чепуха. Пусть через пару месяцев ищет, кто хочет и как хочет, ни одной фигуры здесь не найдут». 

Возразить ему нечего. Какова емкость понарских ям, точно сказать невозможно. 

Немцы называли цифру 80 тыс. Из них 55 тыс. евреев. 

Несколько тысяч (до 10 тыс.) русских, литовцев и людей различных национальностей. 

Остальные поляки.

Одна из ям содержала 250 трупов совершенно голых женщин. 

На станции Понары все мужчины были из вагонов удалены. 

Оставшимся женщинам предложили раздеться, вплоть до нижнего белья. 

Женщины отказались. 

Тогда палачи вошли в вагон и избивали несчастных до тех пор, пока они не вынуждены были подчиниться чудовищному требованию извергов. 

Вагон открыли, и обнаженных женщин под улюлюканье стоявших в две шеренги гестаповцев гнали от железнодорожного полотна до ямы (расстояние не менее 400 метров). 

Перед ямой был ров, в котором с женщин посрывали бюстгальтеры и последние вещи туалета... 

Все плавало в крови. 

Там же валялось около полусотни толстых палок. 

Палки по рукоятки были в крови, волосах, кусках кожи и даже человеческого мяса.

В одной из ям несколько сотен духовных в рясах, в облачениях, с крестами с изображениями Божьей Матери в руках.

Было несколько сотен советских военнопленных, в большинстве командный состав. 

Встречались среди трупов матери с грудными детьми на руках. 

Попадались костыли, протезы... 

У малых детей часто совершенно размозжен череп.

 Убийцы для экономии пуль, взяв детей за ноги, разбивали им головы о деревья.

Начав работу в 1941 году, немедленно по приходе немцев, понарская бойня функционировала и в 1944 году. 

«Экзекуции», выражаясь языком штурмфюрера, продолжались и при нас. 

Группа безоружных людей, часто со связанными за спиной руками, подгоняется к краю ямы и расстреливается из автоматов. 

Оставшиеся в живых «одиночки» добиваются из пистолетов.

Таким способом за последнюю неделю марта 1944 года было ликвидировано: 450 евреев (мужчин и женщин), 50 цыган (5 мужчин, остальные — женщины и дети) и 15 поляков (мужчин и женщин).

За декабрь 1942-го и январь 1944 года было сожжено всего 18 тыс. фигур. 

За время по 15 апреля 1944 года, при участии автора этих строчек, сожжено 38 тыс. фигур, сколько их ещё осталось — неизвестно, но точно известно, что всё это невинные жертвы озверевших бандитов. 

Всего в понарском крематории работало в последнее время 80 человек... Смрад разлагающихся нескольких тысяч фигур был непереносимым. 

Фигуры 1941 года разложились до состояния кашеобразной массы.

 Берешь за голову — череп разваливается и руки покрываются человеческими мозгами. 

Берешь руку, она ползет как студень и отрывается от туловища. 

Ноги чуть ли не до колен проваливаются в массу гниющих останков.

Многие фигуры приходилось собирать чуть ли не по косточкам, часто навалишь на носилки какую-то груду и не можешь определить, сколько же в ней фигур.

 Свежие фигуры 1943 года не так разложились. 

Кто-либо из рабочих-виленцев по платью, по волосам распознает в фигурах своих знакомых или родных. 

Один из активных участников побега, виленский рабочий Догим, ныне находящийся в партизанском отряде Невского, бригада Ворошилова, собственными руками вытащил из земли и отправил на костер тела жены, матери и двух сестер.

 Многие находили жен, детей, родителей.

Особого напряжения достигала работа, когда приходил штурмфюрер. 

Этот аристократ был всегда щеголевато, с иголочки одет. 

Белые перчатки чуть ли не до локтя, сапожки блестят. 

Опрыскан духами так сильно, что духи заглушают даже зловонные ямы. 

Он становился наверху и наблюдал за каждым из нас, выбирая кандидатов в «лазарет». 

Когда человек заболевал и не был в состоянии работать, то его отправляли в «лазарет». 

Обыкновенно в воскресенье снимут с человека цепи, выведут наверх из жилой ямы, отведут недалеко, мы слышим выстрел, и... больной «излечен».

Но штурмфюрер не удовлетворялся. 

Дабы держать рабочих в надлежащем страхе и повиновении, он сам стал назначать «больных» и «на другую работу». 

Одному «больному» ещё в субботу объявили: «Завтра ты поедешь в лазарет». 

Обреченный пробыл с нами весь вечер. 

Был спокоен. Желал нам дожить до свободы, дождаться Советов. 

В воскресенье утром нас выстроили. 

Долго ходили вдоль шеренги и отобрали ещё одного больного и двух — «на иную работу». 

Со всех сняли цепи и вывели наверх. Четыре выстрела прекратили их страдания.

Особенно ненавидят немцы интеллигенцию. 

В группе военнопленных был молодой, способный советский инженер Юрий Гудкин. 

К несчастью, в лагере военнопленных, отправляя Гудкина в Понары, упомянули об этом. 

Штурмфюрер был доволен чрезвычайно. 

«Ага! Здесь есть инженер?! 

Кто инженер? Выйдите вперёд! 

Здесь, знаете, работа не для вас! 

У нас работа грязная, для культурного человека не подходит.

 Мы вам дадим работу по специальности!» 

С Гудкина сняли цепи, вывели наверх. Выстрел. Всё. 

Такая же участь постигла и двух студентов из числа военнопленных. 

К Москве штурмфюрер также питал особые симпатии. 

Во всяком случае, при приходе всякого рода обозревателей он неизменно подводил их к автору этих строк и рекомендовал: 

«А вот этот прибыл к нам из люксус-города Москвы».

Он, обойдя ряды, приветливо спрашивал: 

«Хорошо ли вам живется? Всем ли довольны? Все ли здоровы? Не надоела ли кому работа?» 

И все должны рассыпаться в благодарностях... 

Конвоиры были проще и, несмотря на запрещение вступать с нами в какие бы то ни было переговоры, время от времени проговаривались и открыто называли нас фигурами. 

Проходишь с фигурой мимо конвоира, а он ободряет: 

«Неси, неси, скоро тебя так понесём».

Как-то ещё в феврале штурмфюрер поставил задачу вынести 800 фигур за день. 

Шефы напрягли все усилия, чтобы ускорить рабочий процесс и увеличить производительность. 

Выбивающихся из сил рабочих подгоняли беспрерывно. 

Удлинили рабочий день на полчаса, затем на час, до темноты... 

Но в один из дней «счастье» улыбнулось штурмфюреру. 

Песка на фигурах было еще меньше обычного. 

Фигуры — чуть ли не все подряд — малые дети, такие, что их можно было класть на носилки по две. 

Шефы подгоняли немилосердно. 

И уже вскоре после обеда выяснилось, что желанная цифра будет достигнута. 

Штурмфюрер ходил как триумфатор.

Вообще гестаповцы и эсэсовские чины любили наше производство. 

Картина тысяч разлагающихся в земле и горящих на костре человеческих трупов была, очевидно, отрадна их взорам. 

Ужасающее зловоние ям приятно их сердцам. 

Во всяком случае, достаточно нас посещали всякие обозреватели, наблюдатели, экскурсанты... 

Нас выстроили в две шеренги. Штурмфюрер произнес речь. 

Главное, оказывается, было в том, что благодаря блестящей организации работ была достигнута цифра 800 фигур в день, что является наилучшим достижением для всех многочисленных рабочих площадок всей Литвы.

 Значит, наивысшее областное начальство лично занимается вопросом сожжения трупов, сокрытием следов немецких зверств. 

Значит, не только в Понарах, по всей Литве (да и только ли в Литве?!) одновременно действуют аналогичные рабочие площадки. Многочисленные!!!

Походив два месяца, изо дня в день, по колено в человеческих трупах — перестанешь бояться смерти. 

Когда мы жгли ещё теплые, истекающие кровью трупы людей, крики которых мы слышали ещё вчера, переход от жизни к смерти казался незначительной мелочью. 

Но поглядишь на вылощенную фигуру штурмфюрера, и в сердце закипает ненависть. 

Умирать. — пусть. Но не как баран, не у ямы со связанными руками. «Никто никогда не уйдет». Уйти. 

Рассказать первому встречному, кричать на весь мир о том, что мы видели в Понарах. Разоблачить перед всем человечеством гнусность всех этих штурмфюреров...»

Используемая литература: Александр Дюков "За что сражались советские люди".