2020

2020

Борис Ихлов

Каждый человек одинок, и всем на всех наплевать. Наши страдания – это пустынный остров» 

Альберт Коэн

- «Ему предлагают розу, а он выбирает верблюжью колючку» – ах, ах, ах! Милка, ты зачем коришь меня? Дескать, не ту выбрал. Почему мне поступать не так, как мне вздумается, а так, как вздумается вам, ее подружкам? Вы же ничегошеньки обо мне не знаете, как живу, чем дышу, что пишу, к кому езжу далеко от Перми. Только на лекциях и видели, раз в Новый год да пару раз на дискотеке. А вы меня, как вещь, ей подкладываете. Ты не видишь, что я ее не люблю? Или тебе наплевать? Ты ж ее подруга, ее-то зачем оскорбляешь. И Светка Клясторник туда же…

Через много лет Максим узнал, что не его одного подкладывали, и та, кому подкладывали, активно в этом участвовала. Не одному ему одну и ту же розу предлагали!

***

В Новый год машинист поезда решил выпить, он вышел на станции и не вернулся. Попутчики сначала выпили водку, потом кто куда, Максим остался один. Наконец, пришел новый машинист, он довез до нужной станции, но там уже никто не ждал.

Четыре часа Максим шастал от деревни к деревне, местами по пояс в снегу, кричал – никто не отзывался. Где-то праздновали туристы, друзья будущей жены, но нельзя было обнаружить небольшую фазенду среди раскинутых на десятки километров поселений дачников. Он вернулся на стацию и, чтобы согреться, маршировал от столба к столбу. Когда силы иссякли, понял – замерзает. Увидел сарай, хотел добраться до сена, но помешали злые дворовые собаки. Тогда постучал в двери одной хибары, хозяева открыли, и он вошел.

Муж в грязной майке, неприбранная жена были пьяны, в соседней комнате пела пьяная мать. Гостю предложили яичницу, Максим не смог себя перебороть и вежливо отказался. Потом муж стал бить жену, а мать говорила ей: «Вот, вот, учила я тебя…»   Как вырвался, Максим не помнил, только через два часа пришла благоверная, отвела на фазенду. Там уже никого не было, Новый год туристы отгуляли.

Жизнь волочила его в каком-то диком направлении, он не хотел жениться на этой деревянной бабе, не

хотел…

***

Главное здание МГУ, куда он сбежал от жены-туристки, общежитие для аспирантов, утлые комнатки на 10 квадратных метров.

Они познакомились случайно. Он дал свой адрес. Минула неделя, и он увидел ее рядом с дверью его блока. Они почти не говорили, было уже всё ясно. Рань или поздно это случится.

Она подошла к окну и встала к нему спиной.

Уже стемнело, но предметы были ясно различимы. С третьего этажа общежития Главного здания МГУ он видел двор, ограду, пропускной пункт.

«Ждешь, чтобы я подошел, обнял тебя сзади, а КГБ-шник под окном нас с тобой сфотографировал и переправил фотографию твоему мужу? Жди-дожидайся», - злобно думал Максим. Ему уже несколько раз устраивали такие спектакли, девушки откровенно предлагались, вот-вот он должен был протянуть руку, поцеловать – и в эту секунду кто-то входил.

***

Пермский поэт Саша Кузьмин был бездарен, злобен, мелочен и завистлив. Саша приходил в нехорошую квартиру, пил, оскорблял, распускал руки… Как-то раз хотел напугать Максима, но Максим двинул его грудью, Кузьмин упал, из носа его потекла кровь, Кузльмин объявил, что напишет заявление в милицию. Потом ушел на кухню, где на стуле слабо покачивалась от выпитого хозяйка квартиры Долматова. Максим прибежал не ее крик: Кузьмин таскал ее за волосы. Максим взял его за грудки и не без труда сначала вырвал его из квартиры, потом спустил с лестницы. Окровавленный Кузьмин еще пытался пробраться в квартиру, но Максим не пустил. Через пару дней, когда Долматова по телефону рассказывала случившееся Кальпид и, тот сказал о Максиме: «Наш человек».

***

Из дневника.

Когда мне стукнуло 3 года, я понял, что буквы ж, ш, щ, х, ф, ч - мне решительно не нравятся. Нравились буквы б, д, л, особенно р. Поэтому слово «мужчина» я произносил как «мурщина», от слова «море», а не как что-то придаточное к жене.

В тир мама привела меня в 4 года.
- Куда стрелять?
- В зайца.
Я и выстрелил в зайца. Заяц оказался будто стеклянный, был скандал. Хозяину тира стоило бы сказать, что нужно стрелять в мишень.

Стукнуло пять лет, и родители подарили фотоаппарат «Смена». С ним я гордо пошел на первомайскую демонстрацию, всюду вставал в позу фотографа (как сам ее понимал) и нажимал на кнопочку в аппарате. О том, что нужно зарядить пленку, родители сообщить не успели.

В первом классе решил поздравить коллег с Новым годом. Разрезал несколько тетрадей, на листочках написал одинаковые поздравления, украл у родителей с десяток ёлочных игрушек. 31 декабря пришел пораньше, разложил поздравления по партам, игрушек хватило не всем, заменил их цветными карандашами и спрятался на другом этаже. Думал, все обрадуются. Когда пришел в класс, увидел на лицах тупое равнодушие.

Опять же в первом классе собрал макулатуру, по 2 коп. за кг. Принес 47 коп. в школу – вот, говорю, вклад в социализм. Администраторы школы посмотрели, как на чумного, и указали родителям. Слава богу, мама с папой были люди умные, организационных выводов не последовало.

Второй класс! Сентябрь провел не в школе, а в лагере «Прибрежном», в Артеке – летом маленьких пускать в Крым боятся. Но я все равно умудрился перегреться на солнце. Отвезли в местную больницу и оставили на ночь в запертой комнате без воды. Написал письмо матери, мол, забирай меня отсюда. Письмо перлюстрировали, передали главврачу, главврач вызвал к себе. стыдил… Меня, не персонал.

Второй эпизод – дружба народов СССР.  Субтильного мальчика из Чебоксар все, повторяю - все презрительно дразнили «чуваш», парня из колхоза под Житомиром – все так же презрительно - «Украина».

Третий эпизод – интернационализм, визит в нашу палату пионеров из ГДР. Ни слова не сказали, швырнули на пол свои значки - и все, повторяю, все, кроме чуваша, «Украины» и меня, нагнулись подбирать, чуть не на коленях. Потом старший  пионервожатый Роберт Анушеванович Григорян долго что-то пытался втолковать насчет достоинства. 

Четвертый эпизод – пионерская клятва. Да ведь и путевку в Артек дают не каждому! Девчонка из нашего отряда украла у подруги колготки.

Вторая пионервожатая устроила ей аутодафе. Все на одного, все обсуждали страшную подлость девочки. Можно было подумать, что в лагере никто больше не крал. А крали многие. Когда на море начались шторма, нам выдали теплые куртки, мою куртку украли. Парни из нашего отряда сходили к соседям, украли у них куртку и передали мне…

***

Прошло более полувека. Ничего не изменилось в его жизни. Новый год Максим праздновал всегда в одиночестве. Раньше смотрел телевизор, теперь все телеканалы до единого вызывают тошноту. Иногда уезжал к знакомым, с которыми сошелся много лет назад.

Они познакомились в селе Большой Паль, куда Максима направил университет в качестве руководителя группы студентов биофака для помощи колхозу в уборке картофеля. 

Студентов плохо кормили, студенты бастовали, он возглавил забастовку. Приезжала какая-то шляпа, боров из горкома КПСС, пытался давить, но Максим указал ему на дверь.

Чудовищное было время, но эта парочка всегда поддерживала Максима. Из всех специальностей факультета они выбрали энтомологию.

Студенты делились на группы по интересам: «ласточки», «ведьмочки», «тунеядки». Тунеядок Максим гонял, ласточек привечал, ведьмочек уважал. В их толпе была одна прелестная ведьмочка, ее северную, тонкую красу он старательно, подчеркнуто не замечал. Это было так понятно, так видно любому зрячему, любому русскому. Но студенты хором решили почему-то, что ему приглянулся одна толстая «ласточка».

Он работал в поле наравне со студентами, второй руководитель группы, преподаватель биофака, которого студенты окрестили Удавчиком, на поле не появлялся. Говорил, что занят обеспечением питания. Но его вообще не было нигде видно.

В октябре, когда Максим отправил студентов по домам, они остались наедине с Удавчиком, дожидаться утреннего автобуса. Распили чикушку, Максим вышел подышать… и увидел он это поле,  эту даль, и пронзила его темнота жизни сельской, тоска оставленной родины, жаль недоделанной работы…

Максим жил с матерью, денег было мало. В декабрьские морозы съездил он в чёртов колхоз и вытряс из председателя с бухгалтером положенную ему зарплату, которую они хотели придержать.

Максим постоянно где-то подрабатывал. Штукатурил, подметал, строил дома. Вспомнил, как студент-физик Глухов не поехал с ним в стройотряд, остался дома, занимался наукой. Неприметного, посредственного Глухова оставили в университете.

Прошло полвека. В тот год он сделал генеральную уборку квартиры, посетил старую тетку, они вместе выпили за Новый год. Максим вернулся к себе, принял душ, надел выходной костюм, вызвал такси и уехал в гости к своей парочке энтомологов. Их дочери дома не оказалось.

- А Иринка вышла замуж, - сообщила хозяйка.

- Вот книжка новых стихов, это ей.

- Максим придет, сказала Иринка, провидица.

Максим помогал готовить праздничный ужин, мелко резал огурцы для салата «оливье», было жарко, закружилась голова. Всю ночь пролежал на диване, глотая порошки. 

- С Новым годом – прошептала хозяйка, тихонько подкравшись, когда пробило двенадцать.

И больше в этот дом не ездил.

***

Москва, 1985 год.

Диссиденты подкладывали ему Молли, индианку, аспирантку филфака МГУ,  жену миллионера.

- Я любила всех, кто у меня был, - откровенничала Молли.

Присоветовали сходить с ней с кино. Согласился, невзирая на дурацкую широкополую шляпку Молли.

Они сидели поздно ночью в общем зале общежития аспирантов филфака, он открыл крышку фортепиано. Максим плохо играл, он поздно начал, из-за учебы в физической школе не мог много тратить времени на музыку. Но вспоминал сонату до минор Гайдна, инвенции Баха, импровизировал.

- Таких как ты, - сказала Молли, - у нас в Индии называют «скрытый мастер».

Однажды, когда одиночество и отчаяние подступали к горлу, он импровизировал в другом зале, тоже ночью, вдруг раздались аплодисменты. Оказывается, кто-то слушал с верхнего яруса.

И был еще один вечер, в кафе рядом с консерваторией на улице Герцена в Москве, он был с двумя дамами, в кафе случился рояль, он снова импровизировал и заслужил аплодисменты зала…

Какая чепуха, что это он всё? Он любил музыку – но не умел играть.

…

Человек – животное специфическое, он, как дельфин, спит, бодрствуя. Иногда, за исчезающе малый промежуток времени, когда играет Рихтер или читают поэму «Человек» Маяковского, наступает прозрение, будто кожу сдирают, чтобы человек потом жил не так, как раньше… Но человек, прослезившись… Остается такой же скотиной, какой и был раньше.

Умер Саша Сидоров, скоропостижно. Я видел на похоронах, как брат покойного, бизнесмен, когда играли «Грезы» Шумана, прослезился. Не прошло и трех месяцев, и бизнесмен начал отбирать квартиру у Егорки, сына покойного.

И если попытаешься существовать иначе, не так, как этот бизнесмен, в течение всего-навсего трех десятков лет жизнь тебе укажет, что к чему. «Я трамвайная вишенка страшной поры…»

Представьте: прилетели высокоразвитые инопланетяне, захватили какого-нибудь человечка и ну ему рассказывать, как на самом деле устроен мир, в какую чушь собачью он верил и даже с пеной у рта отстаивал, какие дела он стряпал в своей нулевой жизни. Что будет с человеком? Будет шок, сознание потеряет или сойдет с ума.

На Нюрнбергском процессе фашисты отнюдь не выглядели виноватыми, подавленными, наоборот, они были уверены в своей правоте, они смеялись над судьями. И было отчего смеяться – ведь и англичане с американцами, и французы, и «советские» люди, и разноликие мусульмане в своей истории совершали преступления «против человечества», творили зверства, разве только немцам на короткий период удалось их перещеголять.

…

Хоккейные матчи «СССР – Канада», канадские хоккеисты били клюшками по лицу советских хоккеистов, судьи это видели, но не фиксировали нарушение правил. Канадские зрители тоже видели и аплодировали своим хоккеистам.

В Греции советским баскетболистам гостеприимные хозяева подсунули питьевую воду с галоперидолом. Часть команды не допустили к игре после анализа крови. Еще часть лежала в реанимации под капельницей. Советская команда играла втроем, греческая - впятером. Греческая команда выиграла. Греки аплодировали своим. Канадцы и гре-ки – недочелове-ки.

***

Сначала уходят друзья и знакомые, понимаешь – им не до тебя. Ты им неинтересен. И они тебе тоже. Они скучны. Постепенно осознаешь: все вокруг – чужие.

Еще хорошо, если окружающие равнодушны, выйти на улицу – столкнуться с какой-нибудь сволочью.

Родине плевать на тебя. Человечеству плевать на тебя.

«… Мы вышли не на ту дорогу, не тех от мира ждем вестей, сквозь эту ночь, в порывах плача, мы, больше ничего не знача…»

Над ним планеты идут в спираль и крутится мирозданье. 

Ему безразличны и смех, и печаль, истлело его сознанье.

Хотелось бы вернуться в юность? Нет. Там все та же пустыня, что и сейчас. Правда, было мерцание, надежды тлели, но ведь они оказались напрасными. Вернуться, зная это?

Окаянные дни. «Наша эпоха пронизана ложью, - сказал Ален Делон, - и я без сожаления покидаю ее».

Ты узнал, что такое твои дети. Любить – некого. Жизнь отдать – не за кого. Планета Плюк. Эпоха Кин-дза-дза. Простите, это и есть жизнь? А…

Еще в 80-е душа страстно жаждала человека, еще хранилась память, как в молодости подозревал в людях честность, интеллект, душевную тонкость, благородство, мужество. Жизнь сильно поколебала эти наивные представления, а подозрения - к 2020-му эти подозрения окончательно развеялись.

Сочувствие героям фильмов сменило прозрение: актеры – лжецы, дураки и негодяи. «Все признаки с меня, все меты, все даты как рукой сняло».

Родителям с первых дней нужно учить детей, постепенно, рассказывая им, кто такие люди и как с ними обращаться. К электроприборам, к змеям, к насекомым нужно относиться с величайшей осторожностью. Люди еще опаснее. Прежде чем сделать к ним шаг или сказать слово, сто раз подумай! «Жизнь правильно прожить – знать надобно немало. Два правила запомни для начала: что лучше голодать, чем что попало есть, и лучше одному, чем вместе с кем попало».

Спите спокойно, стройте себе дачи, покупайте машины, зарабатывайте себе деньги, ходите по бутикам, ездите в Турцию, на Канары, в Таиланд, на Кубу, становитесь акционерами, организуйте товарищества собственников жилья, гогочите на концертах винокуров, борзейте, плюйтесь, разевайте свои хавальники, и пусть дьявол никогда не встанет на вашем пути, обычные граждане, живущие, увы, рядом.

Бессильны Бетховен, Гойя, Ахматова, Достоевский. Не прилетят инопланетяне.

…

Налет интеллигентности быстро слетает, говорил покойный Абанькин, когда начинаешь препарировать лабораторных мышей.

Главное и самое первое, что должен понять юноша – никому не верить. Второе: Нельзя быть с людьми интеллигентным. Если девушка сказала, что она от тебя забеременела – не верь ни единому слову и тут же посылай ее в жопу. Иначе, как бы ты к ней хорошо или возвышенно ни относится, тебя настигнет беда. 

Варя ничего такого не говорила. Она жила себе в элитном доме на центральной улице, родители ее были не из простых советских трудящихся. Мальчиков из низших слоев общества она не жаловала, потому отказала.

Что было, неизвестно. С портрета на стене в классной комнате глядел Лобачевский, один среди чужих и чуждых. Душа искала выход – и нашла себе, дура. Последние полгода в физмат. школе Максим не мог ни часа обходиться без нее, нужно, чтобы она была рядом.

Потом кризис, как у вытащенной на берег рыбы. Потом всё забылось. О какой любви тут говорить, если через пять лет он даже ее лица не мог вспомнить.

А через двадцать лет случайно зашел в какую-то контору и случайно наткнулся на нее. Договорились встретиться. И узнал он… Что она занимается боди-билдингом, что жизнь видит только в поездках за границу, что считает она себя экстрасенсом и даже «давно превзошла этот уровень», вознесшись куда-то к индийским йогам. Тьфу ты, мерзость.

Вдруг заметил, что человеческие глаза, то есть, глаза тех людей, которые на улице или в фильмах – ничего не значат. Ничего не выражают. Это гляделки. Пуговицы с орнаментом. Это вам не портрет Струйской кисти Рокотова.

***

И в жизни почти не встречал людей. Большая редкость! В лаборатории радиоспектроскопии работал Дмитрий Сергеич Гордеев. В войну служил в технических войсках СМЕРШ, руками мог сотворить любую сложную технику и любую технику починить. В тяжкий день, когда сломалась моя печатная машинка, а денег на починку не было, пришел к нему, Гордеев повертел ее в руках – и машинка заработала. Когда я заикнулся, сколько ему должен, неодобрительно глянул… Говорить о нем в терминах «добрый», «умный», «честный, бескорыстный», «хороший товарищ» и т.п. - глупо. Он – Человек. Звезд с неба не хватал, был импульсивен… Но Дмитрий Сергеич был – вне меня, только однажды встретил его на улице и больше не встречал.

Таких людей на своем пути - пара десятков. Остальные – либо никакие, либо быдло.

В школе К. гадил всем, кому гадить было безопасно. Он таким был, таким вырос и таким будет к старости. Карташов сидел за одной партой с Н., который гадил исключительно мне. А в первом классе со мной сидела девочка, которая почему-то решила, что если меня злит ее тарахтенье, она должна мне этим досаждать, особенно во время урока. Ей было приятно, когда я кулаки стискивал! Уморила так, что не выдержал и попросил учительницу разрешить пересесть на другую парту.

Почему в пионерском лагере один пацан решил измываться надо мной? И в лагере для старшеклассников в Гудаутах?

Почему ублюдок А.,  который пару месяцев проучился в физическом классе 9-й школы, избрал объектом своих издевательств именно меня?

Почему классная руководительница из всего класса в качестве мальчика для битья выбрала именно меня?

Почему на физфаке гаденькие В. К. и В. А. сосредоточились именно на мне? Рыбак рыбака видит издалека, В. А. взяли в КГБ.

Почему ублюдок сосед, решил репрессировать меня дикими децибелами клубной музыки?

Что я им всем сделал?? Почему всё говно этой страны липнет именно ко мне?!

Страной правит банда уголовников, грязных, тупых, самодовольных. Миром правят банды уголовников, тупых, невежественных, уродливых. Эпоха недочеловеков. У народов отрицательный рейтинг.

Вера Фигнер, Софья Перовская, Софья Ковалевская, Вера Засулич, Прасковья Ивановская, Ленин, Дзержинский, Кибальчич, Лавров, Лунин, Бауман, Бабушкин – посмотрите, какие сосредоточенные, суровые, одухотворенные лица. А теперь взгляните на этих «революционеров» в Facebook, у кого на лацкане то Че Гевара, то Ленин, то красное знамя, то чья-то многотысячная манифестация на фото, это же не лица, это бифштекс с яйцом под майонезом, сытые, довольные, улыбающиеся.

***

Заказал такси, московская девка-оператор не могла найти площадь Дружбы в своей идиотской компьютерной системе, затем юный дурень-оператор не хотел записывать все пункты и навязывал «вызов по городу». Приехал молодой таксист, явно из семьи рабочих, простой русский парень из пригорода. Понадобилось выйти из такси, парень заставил дать заклад: пассажиры выходят и не возвращаются. Купил продукты, подошел к тому месту, где парень обещал ждать – а его и  след простыл. Надул. Сделал говно. Рабочий скот.

Монархия провела огромнейшую работу за большевиков. Монархия насильно приучила рабочих слушать, что им говорят. Не плевать в образованных. Уважать образованных.

Ленин был для рабочих новым царем, но ответственным, умным, честным, не корыстным и деятельным.

Сегодня рабочий не будет слушать умного соседа. Он будет слушать столичного дурака в телевизоре. Нынче даже торгашки считают, что говно в их башке имеет ценность. Homo Manducans, Homo shitty.

***

Странное чувство, уже забыл. Она напомнила. Но как зеркальное отражение - одиночество не потому, что нет того, кто нужен, а когда ты никому не нужен. Ненужность быдлу не беспокоит. Но Максим оказался не нужен добрым, отзывчивым, умным, понимающим, близким мне людям.

- Заехать к тебе?

- Не-ет… - протянула она. В этом протяжении – мир. Он ей не нужен по душе, она – покойному супругу привержена. А супруг – супруг умер еще в ноябре, и никто Максима не известил.

«Не беспокойся, не посягаю я на твою супружескую посмертную верность. Но ведь долгие годы не было ни телефонного звонка, хоть бы раз в гости приехали – ни-ни.
 Да ведь я был свидетелем на их свадьбе! То есть, избранным».

Были у него друзья? Павлик, глупый, бестолковый, самодовольный, никчемный.

Жил  человек, не стало человека – ничего не оставил после себя.

Ты что, не видел – они оба обыватели? Видел.

Да если б была жизнь, была бы планета людей, не были бы женщины животными – разве ездил бы он к ним?! Ведь скука с ними смертная, скука! Просто некуда было приткнуться.

Тихий, как побелка на стенке, супруг, медлительный, у него даже интернета не было. А зачем?

Их семейной песней был сказание о тараканах:

Веселая компания за печкою сидит, / И напевает песенки, усами шевелит, / Поужинают дружно и ложатся на бочок / Четыре неразлучных таракана и сверчок.

Он ненавидел эту песню, однако ж всякий раз, по заказу, скрипя зубами, исполнял под гитару.

Но… в мире и так почти нет людей. Потеря? Всё же… Обида? Да.

Да что все твои претензии перед его смертью!

В один из новогодних праздников покойный, тогда еще живой, неожиданно попросил: «На Луне не растет ни одной былинки…» Старое, забытое. Максим понял. Они были не просто похожи внешне, да еще оба очкарики, они были тождественны друг другу, оба полны нервной тоской.

Стиснуло голову. «Всё, не могу больше о вас думать. Это по молодости можно сострадать, переживать одиночество. В наши годы душа быстрей разума отсекает опасные погружения».

Заплакала сойка, месяц перевернулся и упал за дома. Ветер и дождь хлестали по щекам, вот сейчас подняться на лифте, увидеть соседей… бежать отсюда, скорее бежать.

Максим открыл ящик стола и вынул черный «вальтер». Он никак не мог придумать, как использовать пистолет. Пугать или убивать.

Покойный по гороскопу был холоден, как и все, рожденные под созвездием девы, неглуп, как рожденные в год обезьяны, но гороскоп рисует невзрачный прогноз: обезьяна для тяжелых физических работ. Он умер, лежа в ванной. Он умер потому, что ушел с работы. Сменился ритм, сердце не выдержало. «Мы были вынуждены уйти, - сказал Леонид, - они создали нам невыносимые условия».

Максим вспомнил, как в 1988-м, 30 лет назад, его незаконно уволили. Он восстановился при поддержке сотрудников кафедры и по суду. Его снова уволили. Работал кем придется.

Выпала тема: облучение СВЧ жесткокрылых. Энтомологи предложили… о, господи, мраморных тараканов, пришлось согласиться. Необходимо было несколько экспериментов, заикнулся о вторичном облучении. Да, с гораздо меньшей плотностью потока мощности… Коллега Леонид на пару с покойным, тогда еще живым, издевались:

- Это ты ИМ скажи (тараканам).

- 25 июля 1926 года даже царь, когда у одного осужденного на повешение декабриста веревка оборвалась, не стал вешать вторично, помиловал…

Ее голос красив, у нее певческий голос, звучное сопрано, иногда неожиданно - сардонический смех, иногда ласково утешающий, порой тихий и почтительный, так бы и слушал всю жизнь. Сейчас нет таких голосов, сейчас не голоса, а шарканье швабры по асфальту.

В юности она была красива той неброской, но неотразимой красотой, которая говорит мужчине: «Это твоя семья». У них был всего один ребенок, дочка Иринка. «Да у меня с такой, - думал Максим в ярости, - с десяток было бы…»

Они не любили друг друга, Максим узнал это по случайным высказываниям обоих. Но когда он ей откровенно предложил уйти к нему, она отказала. Да и сон ему приснился, во сне он отчетливо понял, что не любит ее так, как нужно, не так сильно, чтобы она бросила ради его беспутной жизни этот конгломерат под названием «семья». Она просто покачала головой: «Нет».

Она почти жаловалась: не может забрать старую мать к себе, у матери в своей квартире всё привычно, всё к месту, и ниточки, и тарелочки. Она старается не плакать, у ее кота Тимофея останавливалось сердце, теперь котику нужно наблюдаться у ветеринара, говорила она. На работе неприятности, ее переводят на меньшую ставку.

- Ты Лёню видел? – спросила она, и такая теплота была в ее голосе при имени «Лёня», что он поперхнулся.

- Нет, я ему звонил, он мне нужен, уточнить данные по нашим экспериментам.

Покойный всегда гнусавил, Максим с сожалением уловил, как ее голос в телефоне, который сначала почти так же звучно обратился к какой-то Марине, вдруг стал чуть гнусавым.

Она сказала «нет» слишком быстро, чтобы испугаться, что он увидит ее постаревшей.

Жалость к ней горькая, но и жалость ей не нужна.

Больше никого нет, он понял.

Улица шла ему навстречу, он двигался противоходом, не глядя по сторонам, и стрелял в тех, кто подвернулся. Он досчитал до семи, остановился, сплюнул и поднес ствол к виску.

И вот в поту царева рать

От леса щепки собирает,

Когда душа уже не знает,

В какую сторону кричать