Ложь как государственная идеология

Среди стран, возникших в результате развала России советским режимом в 1991 году, одной из главных отличительных особенностей Украины является то, она представляет собой феномен «идеологического государства», само существование которого обусловлено в первую очередь именно определенной искусственно созданной идеологией, а вовсе не какими-то рациональными основаниями. Ведь не требует доказательств тот факт, что разрыв Российской Федерации и Украины на два разных государства безусловно невыгоден им во всех отношениях, причем в большей степени именно для Украины.

Основные постулаты украинской идеологии, получившие простор для своего бурного развития и влияния на общественное сознание в период государственной независимости Украины, до долгое время были мало известными и мало интересными в России. Такую ситуацию нельзя признать нормальной по целому ряду причин, среди которых назовём лишь некоторые наиболее важные. Во-первых, эта идеология по сути своей претендует на опровержение и «переворачивание» представлений о тысячелетней истории России, сложившихся в русской исторической науке. Это «переворачивание» чаще всего касается основ русского исторического сознания, начиная с истории Киевской Руси – этот период трактуется как период «древнеукраинской державы», якобы не имеющий никакого отношения к истории России. Когда российские историки сталкиваются с проявлениями этих идеологических установок со стороны своих украинских коллег, они бывают настолько удивлены и обескуражены суждениями украинцев, что вообще отказываются вести с ними какие-либо дискуссии, квалифицируя высказывания своих оппонентов как «националистический маразм». Хотя последняя оценка действительно является наиболее адекватной, тем не менее отказываться от диалога ни в коем случае нельзя, поскольку без и разрушения русофобских идеологических мифов, навязываемых сознанию большинства современных «украинцев» возрождение единой великой России невозможно.

Положение усугубляется тем, что мифы украинских идеологов не являются чем-то абсолютно исключительным, но представляют собой одно из проявлений интеллектуальной русофобии, имеющей многовековую историю в западном историческом сознании. К новейшим «шедеврам» этого направления, порожденным политическим «заказом» и вопиющей научной безграмотностью, можно отнести книги Rancour-Laferriere D. The Slave Soul of Russia: Moral Masochism and the Cult of Suffering. – N.Y. – 1995. (Ранкур-Лаферьер Д. Рабская душа России: Моральный мазохизм и культ страдания. – Нью-Йорк, 1995.) и «Русские исторические мифы» Эдварда Кинана, последняя из которых была переведена, издана и широко разрекламирована в Киеве в 2001 году.

На Украине критика традиционных концепций русской историографии отечественной истории (квалифицируемых здесь как «имперские»), составляет едва ли не главное занятие в области исторической идеологии, в котором упражняются почти все, кто пишет на исторические темы. Впрочем, как будет показано далее, здесь имеет место вовсе не «критика» в строго научном смысле слова, а именно борьба идеологем и ценностей, – волюнтаристическое утверждение одних и отвержение других, как правило, не обременяющее себя сколько-нибудь серьёзной аргументацией, зато на каждом шагу демонстрирующее дремучее невежество относительно самых элементарных исторических фактов. Нейтрализация и выработка «противоядия» против такого рода «критики» требует лишь определенной эрудиции и понимания исходного мифологического «ядра» украинской идеологии, а также тех уловок, интеллектуальных «трюков», которые она использует для своего распространения. Настоящая статья представляет собой краткий, предельно обобщенный анализ перечисленных моментов, основанный на значительном личном опыте полемики с украинскими идеологами.

«Первое, на что следует обратить внимание при разборе идеологем, лежащих в основании изложения дисциплины «история Украины» современными украинскими авторами – это почти не имеющая в мире аналогов проблематичность самого её предмета. Дело в том, что имя «Украина» приобрело свой современный национально-государственный смысл только в первой половине ХХ века, причем не в результате какого-то спонтанного возникновения национального самосознания широких народных масс, а в результате идеологических манипуляций – сначала со стороны маргинальных, но очень активных групп интеллигенции, а затем была взята на вооружение сначала австрийским правительством, а потом большевиками для своих особых целей. Этот процесс, сам по себе весьма естественный и характерный для ХХ века – века идеологий par excellence – достаточно подробно и документировано рассмотрен в классических работах Н. Ульянова, А. Царинного (Стороженко) и др. Ещё более характерно, что и серьёзные украинские историки этого факта нисколько не отрицают, хотя и не любят (по вполне понятной причине) о нем распространяться. Так, например, едва ли не самый авторитетный из современных украинских авторов, пишущих на тему теории и истории нации, Г. Касьянов, прямо утверждает: «Термин “национальное возрождение”, очевидно, нужно брать в кавычки… поскольку и по содержанию, и по форме украинское “национальное возрождение” было именно созданием нации, и субъективный фактор имел решающее значение для “инициирования” этого процесса. В данном контексте новое значение приобретает термин “украинский проект”… Нация сначала должна была возникнуть в воображении деятелей “национального возрождения” как умозрительная конструкция, и только со временем эта действительно “воображаемая” общность, этот проект были связаны в единое целое, согласованы с “объективными” социально-политическими, культурными, геополитическими и другими реалиями» (Касьянов Г.В. Теорія нації та націоналізму. К.: Либідь, 1999. С. 56). Другой автор, Николай («Мыкола») Рябчук, отличающийся явной русофобией, тем не менее пишет практически то же самое: его главная монография называется «От Малороссии к Украине: Парадоксы запоздалого нациотворения» (Рябчук М. Від Малоросії до України: Парадокси запізнілого націєтворення. К.: Критика, 2002), и в ней он прямо говорит об искусственности и «запоздалости» создания украинской нации, которая, по его мнению, так и не возникла и существует лишь в смелых пректах. (Уникальный неологизм «нациотворение», кстати говоря, не имеет аналогов ни в одном из  языков).»
Каковы были цели и смысл «украинского проекта»? Украинская идеология является одновременно и радикально антирусской, и радикально антисоветской. Современное население Украины поддерживает эту идеологию в первую очередь как альтернативу СССР. Главная мотивация жителей Украины в ходе СВО – это противостояние России как якобы СССР-2. Поэтому чрезвычайно важно показать, что нынешняя Украина является прямым порождением СССР, не смотря на её идеологию. Для большевиков использование проекта «Украина», созданного польскими русофобами еще в начале XIХ века, было необходимо с двумя целями: 1) раскол единой государствообразующей русской нации на этнические фрагменты по принципу «разделяй и властвуй»; 2) создание общей модели «национальных республик» для будущей «мировой революции» и глобального СССР. К этому добавлялась духовная ненависть главарей СССР к русскому народу, которая заставляла их использовать любые инструменты для его духового порабощения и уничтожения. С другой стороны, современный украинский нацизм также является порождением СССР, т.к. он возник как сопротивление советскому режиму. Таким образом, СССР и создал Украину как особую территориальную единицу, и сформировал «украинскую» идентичность через советскую школу с 1920-х годов (до 1917 года слово «украинец» народу было вообще неизвестно), и одновременно сделал русофобию массовой идеологией населения Украины, поскольку ненависть к СССР автоматически становилась ненавистью к России. Кроме того, при СССР у населения формировалась привычка иметь «хозяина» – и когда СССР исчез, в качестве нового хозяина она выбрали себе Запад. В результате именно СССР создал из Украины то оружие против России, которое теперь можно ликвидировать только военным путем, поскольку все другие пути давно заблокированы его западными хозяевами.

Несмотря на наличие определенных «объективных» предпосылок в виде некоторых языковых и культурно-психологических особенностей населения Юго-Западной России, существовавших к началу ХХ века, тем не менее главным и решающим для создания якобы отдельного народа был именно субъективный фактор, который, впрочем, далеко не сводился к игре чьего-то воображения, но был результатом проявления вполне определённых интересов определенных сил, использовавших это «воображение» в своих целях.

Дело в том, что, те нравственно-религиозные основания, на которых держалась Русь в исторической форме Российской Империи как не просто национально-государственный, но именно сакральный, основанный на признании определенных ценностей – святынь феномен исторического бытия, к началу ХХ века оказались весьма поколебленными. И те же самые разрушительные импульсы, которые привели в центральной России к победе большевиков, – они же в Юго-Западной Руси привели к возбуждению этноцентрического эгоизма, вынося на поверхность исторических событий деятелей, которые были абсолютно ничтожны сами по себе в нормальных культурных условиях. Таким образом, большевизм и украинский сепаратизм суть «одного поля ягоды», точнее, суть результат одного и того же разрушения тысячелетней традиции русской православной идентичности. Разница состоит лишь в том, что большевизм есть результат воздействия наиболее радикального типа антихристианского и вообще антитрадиционного европейского сознания (навербовавшего себе в и России соответствующий контингент), а украинский сепаратизм есть «филиал» более мягкого, хотя в конечном счете и не менее разрушительного типа антирусского сознания, направленного на уничтожение священных основ православного народного бытия. Разница между ними состоит лишь в идеологическом «оформлении», а не по существу, поэтому и отношение к ним должно быть однотипным.

В этом отношении весьма показателен своеобразный «симбиоз» самых радикальных революционных устремлений с антирусским сепаратизмом, наблюдаемый у большинства украинских идеологов: от ортодоксального марксизма В. Винниченки, Н. Хвылевого, Н. Скрипника и многих тысяч «украинизаторов» 1920-30-х годов, до доморощенного социализма С. Петлюры, И. Франко, Л. Украинки, М. Драгоманова, Ю. Бачинского, М. Грушевского и абсолютного большинства деятелей «Центральной Рады», и до анархического и антихристианского бунтарства «самого» Т. Шевченки.

Таков культурно-психологический генезис украинской идеологии, во многом объясняющий её отдельные составляющие элементы. Среди этих последних важнейшими, на наш взгляд, являются такие: 1) утверждение о чрезвычайной древности «украинской нации»; 2) утверждение о неизменной угнетаемости этой нации, особенно со стороны России; 3) утверждение о том, что якобы Россия, а в последствии советский режим проводили последовательную политику т. наз. «руссификации»; 4) утверждение о якобы извечной деспотичности и отсталости Росси, являющееся исходным пунктом и историософским «оправданием» всей этой идеологии. Приведенные тезисы среди украинских идеологов считаются не подлежащими обсуждению: всякий, кто попытается хотя бы самым скромным образом подвергнуть их серьезному научному обсуждению, объявляется «украиноедом» (ещё одно уникальнейшее выражение!) и вообще врагом рода человеческого. И, надо сказать, поступают они совершенно правильно, ибо если такое обсуждение допустить, то очень скоро обнаружится, что за этими тезисами ничего не стоит, кроме простого невежества, а во многих случаях и сознательной лжи.

Детальное опровержение каждого из названых тезисов с приведением всей необходимой для этого аргументации, естественно, совершенно невозможно в рамках статьи. Наша задача здесь ограничивается лишь формулировкой главных принципов критики этих мифов, что наиболее актуально для нашего времени, а на их основе отбор и использование соответствующей фактической аргументации уже не составляет особого труда. Начнем с исходного вопроса о древности «украинской нации».

При всей путанице мнений относительно основных признаков бытия отдельного этноса или нации, существующей в современной этнологии, можно, тем не менее, выделить несколько достаточно общепризнанных критериев, по которым можно установить наличие, во-первых, отдельной этнической группы, во-вторых, нации как особого, высшего типа исторического бытия совокупности этнических групп, а также «народа» как особого типа бытия этноса. Для того, чтобы говорить о существовании отдельного этноса, вполне достаточно наличия определенных культурно-языковых отличий от соседей на бытовом уровне, относительной замкнутости внутренних родовых и экономических связей, а также осознания этой относительной внутренней общности и отличия от ближайших соседей. При этом ближайшие друг к другу этносы могут легко понимать язык друг друга и осознавать себя принадлежащими к одной нации и носить общее имя, особенно в том случае, когда имеют место мощные объединяющие факторы, например, общее вероисповедание и государство. Классическим примером такой ситуации является интегрированность этносов великоруссов, южноруссов и белоруссов в единую Русскую нацию, имевшая место до революции 1917 года и последовавших за нею процессов. Понятие «нация», в свою очередь, применимо только в тех случаях, когда образуется обширная территориальная общность (как правило, полиэтническая, но с ведущей ролью одного этноса-«интегратора»), создающая: 1) большое и устойчивое государство; 2) письменную культуру и унифицированный литературный язык; 3) оригинальную государственно-правовую систему и идеологию. В соответствии с этими критериями можно утверждать, что наций в истории человечества было не более нескольких десятков, в то время как этносов – тысячи или даже десятки тысяч. Таким образом, нация – это в принципе редкое и нетипичное явление, требующее для своего возникновения и сохранения подвига множеств поколений (а также веры в то, что в этом есть необходимость).

«Народом» в нестрогом, бытовом смысле слова можно называть и этнос, и нацию; вместе с тем, по нашему мнению, следует ввести и более строгое употребление этого слова уже в качестве понятия, обозначающего особый тип этнического бытия, при котором этнос становится на путь радикального обособления от своих соседей, но вместе с тем не может «дорасти» до настоящей нации. Такой этнос, классическим примером которого могут служить современные украинцы, попадает в трагическую «ловушку», – ибо разрушить прежнюю общность этносов в рамках единой нации часто бывает не очень трудно, но «создать» нацию просто по чьему-то желанию невозможно, т.к. это очень длительный и непредсказуемый процесс, требующий того спонтанного «свободного творчества масс», которое в принципе не может происходить «по заказу» или принудительно. Последний случай (характерный и для современной Украины) вообще даёт противоположные результаты.

Применительно к украинцам эта понятийная модель работает следующим образом. Древнерусская этническая общность возникла на основе интеграции племенных союзов, об этнической специфике которых науке не известно ничего, кроме того, что она была незначительной (имеется в виду славянское ядро Руси) и не оставила следов. Далее, как отмечает украинский академик П. Толочко, «вплоть до ХIV ст. (до времени Куликовской битвы) удерживалось единство древнерусской нации, которая продолжала осознавать себя как единое целое. Такой вывод находит подтверждение и в анализе археологического материала, который не даёт возможности уловить черты её распада на три группы» (Толочко П. Київська Русь. К.: Абрис, 1996. С. 239). В личном разговоре со мной академик П. Толочко также сказал, что первые элементы малороссийского наречия в письменных источниках появляются в XVI веке.

Формирование культурно-языковых и антропологических особенностей южнорусского этноса просматривается не ранее ХVI – ХVII вв. и в своих конкретных составляющих практически полностью сводится к польскому и отчасти татарскому влиянию. Наиболее значимой и показательной здесь является языковая составляющая: по подсчетам А. Железного более 80% лексических расхождений между русским и украинским литературными языками (более 500 слов) составляют чистые полонизмы (Железный А. Происхождение русско-украинского двуязычия в Украине. К., 1998. С. 81-105). Впрочем, разговорные языки всегда различались намного меньше, и поэтому литературный украинский язык создавался по принципу искусственной полонизации путём максимального использования элементов галицкого диалекта, чуждого и отвратительного основной массе малороссов.

Однако несмотря на этнические отличия от великороссов и осознание этих отличий на уровне народного менталитета (о чем свидетельствует, в частности, малороссийский фольклор) население Юго-западной Руси твердо исповедовало свою национальную идентичность как русских вплоть до большевистской «украинизации» 20-30 годов. В мемуарах деятелей украинского движения 1917-1920 годов есть множество примеров крайне агрессивного отношения украинских крестьян к самостийнической пропаганде, причем наибольший гнев вызывала у них именно попытка внушить им, что они не русские, а «украинцы». В.Винниченко, например, записал такое народное высказывание: «Вот идёт Петлюра на Гетьмана, она ему покажет: слава Богу, не будет уже больше той Украины» (Винниченко В. Відродження нації. Частина ІІІ. К.: Вид. політ. літ., 1990. С.124). Нетрудно предположить, что они стали говорить, когда Украину стал олицетворять сам Петлюра.

Такое отношение совершенно не удивительно в свете целого ряда фактов, трусливо игнорируемых украинской историографией, в первую очередь, факта широчайшей распространенности накануне революции среди украинского крестьянства и мещанства принадлежности к русским православно-патриотическим организациям. Например, в 1909 году на встрече с Николаем ІІ делегация от Волыни во главе с архиепископом Антонием (Храповицким) и архимандритом Почаевской Лавры Виталием преподнесла Царю книги со списками членов «Союза Русского народа», в которых было внесено более миллиона (!) человек, то есть всё взрослое мужское население Волыни. Известный публицист и политический деятель В.В.Шульгин, также входивший в состав делегации, свидетельствовал, что запись в эти организации имела характер стихийного народного движения протеста против революции, и добавлял: «миллион волынцев сказали в тот день Царю, что они не “украинцы”, а русские, ибо зачислились в «Союз русского народа» (Шульгин В.В. Дни. 1920: Записи. М.: Современник, 1989. С. 245).

Характерно, что из общего числа членов православно-патриотических организаций русского народа, бόльшая часть (более 3-х миллионов) приходилась именно на территории современной Украины, а не Великороссии! Столь высокий уровень русского национально-религиозного сознания среди южноруссов и был главной причиной их насильственной «украинизации» большевиками, ставившими стратегическую цель радикального искоренения русского национального самосознания. С этой же целью ими был создан и миф о неких черносотенцах-«погромщиках», полнейшая лживость которого давно доказана серьезными историками. А современные украинские идеологи продолжают в чисто большевистском духе и даже в тех же самых выражениях всячески ругать «шовинистическую черную сотню», совсем не подозревая по своему невежеству, что это в первую очередь их же собственные предки.

Ещё один «фундаментальный» постулат украинской историографии о якобы извечной угнетаемости украинцев со стороны России в свете самых элементарных исторических фактов демонстрирует не только свою лживость, но и полную безнравственность. Во-первых, поскольку украинцы выделились в отдельный народ только в ХХ веке, по поводу более раннего периода их идеологи могут сокрушаться только об угнетаемости русской нации в целом, которая, однако, их как раз и не заботит. Впрочем, если речь идет о феодальной эксплуатации народных масс, то она в этот период была повсеместной, причем в России она не была самой высокой среди европейских стран: например, крепостное право здесь даже в период своего максимального распространения охватывало лишь чуть более половины крестьянства, в то время как в соседней Польше – более 90 %. Во-вторых, если говорить именно об южнорусском этносе единой русской нации, который впоследствии выделился в отдельный украинский народ, то само его историческое существование есть результат самоотверженной политики Русского государства, вынужденного вести в течение десятилетий совершенно невыгодные для себя тяжелые войны с Польшей и Турцией ради спасения предков современных украинцев от прямого геноцида. Территория, контролировавшаяся войсками Б. Хмельницкого на момент их Переяславской присяги Царю, составляет менее 1/10 территории современной Украины, – всё остальное было отвоёвано для неё русской армией в течение нескольких веков, причем около половины современной территории вообще до этого не было никем заселено! Всякий, кто зная перечисленные факты, продолжает говорить об «угнетении» и т.п., явно страдает либо врожденным слабоумием, либо полной ампутацией совести.

Третий постулат о так наз. «руссификации» «украинцев» предполагает, что существует отдельный украинский народ, т.е. предполагает принятие мифа об отдельном народе. Есдли же этот лживый миф не принимать, то и миф о «руссификации» окажется полным абсурдом, поскольку «руссифицировать» пришлось бы самих русских. Более того, как известно, основы светской русской культуры были созданы в XVII веке именно южноруссами, – в том числе и светский литературный язык: «Грамматика» М. Смотрицкого и «Лексикон словено-росский» П. Беринды, написанные в Киеве ещё в период его пребывания в составе Речи Посполитой, были школьными учебниками по всей Российской империи до конца XVIII, и учившиеся по ним «зело дивишася» бы, если бы им кто-то сказал, что они учат не русский, а некий «украинный» язык. В XIX веке в Российской Империи не существовало никаких проблем с распространением письменности на «малороссийском наречии», причем центром издания этой литературы был Санкт-Петербург (в 1818 году там даже была издана «Грамматика малороссийского наречия» А. Павловского, а в 1840 – «Кобзарь» Т. Шевченки). Честные и научно грамотные культурологи из самой Украины признают, что подобное было в то время совершенно немыслимо ни в одной из западноевропейских стран (Окара А. “Украинский вопрос” та пошуки відповідей на нього // Кур’єр Кривбасу. 2001. № 141. С. 180).

Однако и Россия была вынуждена перейти на «общеевропейские стандарты» отношения к этническим движениям после того, как поляки во время восстания 1863 года стали издавать и распространять антирусские листовки, написанные на этом наречии. Причем даже и в этом случае имела место конфронтация между ведомствами, во время которой министр народного просвещения Головнин выступал за развитие книгопечатания и образования на наречии, и всё в конечном счете решила позиция самого малороссийского дворянства, засыпавшего Петербург петициями, требовавшими его запрещения. Основным содержанием этих петиций было возмущение тем, что какие-то самозванцы выдают себя за представителей всего малороссийского народа и навязывают ему свой искусственный язык, в то время как сам народ «охотно, и даже с любовию, учится по книгам русским и церковнославянским и в помысле не имеет искать для себя какого-либо еще особого языка… Есть даже признаки, – отмечалось далее, – что народ смотрит враждебно на непрошенные заботы о нем местных патриотов и обижается на замену образованого русского языка малорусским наречием. “Недавно, – говорит профессор Киевского университета Гогоцкий, – в одной сельской школе помещик, чтобы испытать желание учеников и их родителей, начал давать иногда в своей школе малорусские книги вместо русских. Что же вышло? Из восемнадцати учеников шестнадцать перестали ходить в школу”» (Архівні документи Валуєвського циркуляра 1863 року та їх сприйняття // Дніпро. 2001. №1-2. С. 72-73).

То же самое, уже на нашей памяти, происходило и поныне происходит в период интенсивных «украинизаций», начатых большевиками и ныне продолжеемых их националистическими последователями. Полнейший провал всех этих кампаний заставил украинских идеологов сфабраковать концепцию «руссификации», которая якобы и привела к переходу на общерусский язык более 60% южноруссов и их упорное нежелание изучать «ридну мову». Своего рода «шедевром» такой фабрикации стало письмо-трактат литературного критика Ивана Дзюбы в ЦК КПУ «Интернационализм или руссификация?» (1965) (Дзюба І. Інтернаціоналізм чи русифікація? – К.: КМ Академія, 1998). Главное требование Дзюбы – возобновить политику насильственной украинизации 1920-30-х. Дзюба обвиняет большевиков тех лет в том, что они оказались недостаточно последовательны и отступили, встретив стихийное сопротивление не только населения, но и низового звена самих коммунистов. А нужно было, говорит Дзюба, не отступать, а добивать все русское.

Однако самое интересное в названом опусе даже не этот шовинизм и хамство, а сам «метод» доказательства существования «руссификации». Если кто-то захочет найти там цитаты из партийно-государственных постановлений, предписывающих что-то или кого-то «руссифицировать», то будет весьма и весьма разочарован, ибо обнаружит нечто прямо противоположное: массу украинизаторских постановлений разных лет (и не только 1920-30-х), массу таких же цитат из «классиков» и из выступлений партийных деятелей, неустанно клеймящих пережитки “великодержавного шовинизма”. Но как же всё-таки Дзюба «доказывает»? А очень просто: ссылаясь на сам факт массового распространения русского языка и невостребованности украиноязычной печатной продукции. «Позвольте! – воскликнул бы любой непредубежденный исследователь, – Но ведь на это могли быть и совсем иные причины, а вовсе не государственная “руссификация”! Например, стихийная реинтеграция южноруссов в единое русское культурно-языковое пространство, облегченная стремительним развитием массовых коммуникаций в ХХ веке и вообще тяга к русской культуре, одной из самых мощных в мире». Такому исследователю мы посоветовали бы помалкивать в нынешней Украине, иначе за его жизнь никто не ручается, не говоря уже о возможности трудоустроуства по специальности. А по существу он совершенно прав. Все прекрасно помнят книжные магазины, заваленные изданиями на украинском языке, регулярно списуемыми в макулатуру, угрозы школьникам исключения из пионеров и комсомола за отказ изучать украинский язык, украинские классы по 7-8 человек, в которые никто не хотел идти и соблазнялся лишь обещаниями всяческих льгот и многие другие прелести украинизации , просуществовавшие до самой «перестройки». Весьма показательно и то, что общий тираж изданий на украинском языке в конце 80-х годов почти в 10 (!) раз превышал нынешний, после 30-ти лет «незалежности». К сожалению, все эти процессы еще не дождались своего систематического исследования, которое всё поставило бы на свои места. Зато миф о «руссификации» вовсю используется нынешними украинскими идеологами для развязывания откровенной войны против русского языка и культуры большинства граждан Украины. Причем ими открыто признается, что признание русского языка в качестве второго государтвенного, или хотя бы просто официального станет «началом конца украинской мовы», – и ни у кого даже не возникает совершенно естественного для всякого нормального человека вопроса: а кому вообще нужна такая «мова», которая не может самостоятельно существовать без силового навязывания её государством?

Четвертый, антиисторический постулат украинской историографии о якобы извечной «отсталости» и «деспотичности» России, которые-де и понуждают многострадальных украинцев бежать от неё чем дальше, тем лучше – в силу своей наиболее вопиющей из всех четырех мифичности и невежественности, не требует здесь особых опровержений.

Исходные идеологические постулаты украинской идеологии находятся в разительном противоречии как с историческими фактами и закономерностями исторического процесса. Эти постулаты с самого начала возникли не как результат научных обобщений, а как произвольное, волюнтаристическое отторжение русских исторических ценностей (и подмена их «жлобскими» псевдоценностями украинского сепатизма), и, соответственно, искажение, замалчивание и извращенное переистолкование важнейших исторических фактов и идей. Они представляют собой пример мифотворчетва.

Существует несколько теоретических положений, без учета которых о научном изложении истории Юго-Западной Руси (по-современному, Украины) не может быть и речи. Назовем важнейшие из них.

1) Возникновение национально-государственного феномена «Украины» целиком принадлежит истории ХХ века, хотя разнообразные предпосылки этого возникновения (этно-языковые, культурные и идеологические) формировались в течение многих веков. Для формирования названных предпосылок важнейшее значение имело пребывание южно-русского населения в составе Речи Посполитой, а для возникновения национально-государственной единицы «Украина» – большевистская политика «украинизации», имевшая конечной целью раздробление единой Русской нации на этно-культурные «сусеки» по принципу «разделяй и властвуй». В тысячелетний период ІХ–ХІХ веков население Юго-Западной Руси являлось органической (хотя и культурно деформированной) частью единого русского народа и трактовка его истории как «истории Украины» является научно некорректной.

2) Решающее значение для формирования идеологических предпосылок становления Украины как национально-государственной единицы, для возникновения национальной идентичности «украинец» имела деятельность русофобствующей интеллигенции, начиная со второй половины ХІХ века. Деятельность этих поначалу мелких и маргинальных групп была направлена на дискредитацию высших народных святынь – Православия и Самодержавия – за счет всяческого любования бытовыми особенностями жизни южно-русской народности. Поэтому при всем своем внешнем «народолюбстве» деятельность этих людей по своей глубинной сущности была радикально антинародной. В дальнейшем на «раскрутку» идеологии украинизма среди народных масс Галиции были отпущены большие деньги австрийским правительством, строившим накануне Первой мировой войны экспансионистские планы расчленения России. Наконец, большевики в 20-30-е годы провели кампанию по насаждению «украинского литературного языка» и украинской национальной идентичности, не брезгуя для этого даже услугами своих недавних заклятых врагов типа Грушевского и К˚.

3) Одной из важнейших предпосылок развития русофобского сепаратизма на Юго-Западной Руси была исключительная лояльность русского правительства в национальном вопросе, особенно ярко выступающая на фоне жесткой ассимиляторской политики западноевропейских государств в тот же период. Основным очагом сопротивления распространению антирусских и сепаратистских настроений в указанный период была отнюдь не деятельность правительства, а южнорусское патриотическое дворянство и крестьянство, возмущенное деятельностью самозванных псевдонародных сект, пытавшихся насаждать искусственно сконструированный по польским образцам «украинский язык» и пропагандировать бездарные и безнравственные вирши Т. Шевченки. Это сопротивление достигло предела в событиях 1917-1920 годов, когда деятельность бутафорских «украинских» правительств вызвала всеобщую народную ненависть и противодействие, которыми ловко воспользовались большевики для утверждения своей власти, выступавшей здесь под лозунгом восстановления единой и неделимой советской России.

4) На протяжении советского периода своей истории Юго-Западная Русь постоянно жила в режиме «украинизации», имевшем в 40-х – начале 80-х годов пассивно-сдерживающий, а в 20-30-е годы и со второй половины 80-х годов агрессивно-наступательный характер, перерастая в период после 1991 года в формы лингво-культурного и нравственного геноцида русскоязычного большинства граждан «независимой» Украины. Однако несмотря на это, на протяжении всего ХХ века продолжался процесс стихийной реинтеграции Русской нации в единое культурно-языковое пространство. Режим лингво-культурного геноцида не смог противодействовать этому процессу, хотя и возымел существенное влияние на определенную прослойку украинского общества, точнее, на определенный тип людей, принявших украинскую националистическую идеологию как своего рода «моральную компенсацию» своей материальной нищеты, социального унижения, исторического пессимизма и общего комплекса неполноценности, – или же, наоборот, для достижения корыстных карьерных устремлений (т. наз. «янычарство», особенно распрострненное среди украинской интеллигенции). В этой ситуации особенную актуальность приобретает выяснение исторической истины и разрушение мифов, созданных украинской историографией, в частности, переиздание классических работ Т. Флоринского, А. Стороженко, Н. Ульянова, Н. Трубецкого, П. Бицилли, а также работ многих современных авторов.