ГУЛАГ глазами писателей. Ч2.

Скажи-ка этому задире, Соломон, кто сообразил революцию и порядок наш
государственный? Ты садись Соломон. Медку откушай, но шибко не утомляй рассуждениями - прогоню.
Голос присел на краешек нар, прежде чем заговорить, подтянул к себе выставленную шустрым татарчонком кружку с чаем, отхлебнул глоток.
- Я - историк по образованию, - весомо произнес зэк. - Много лет работал в государственном партийном
архиве. Защитил докторскую, полшага оставалось до членкорства... и несколько ослепленный успехами, дорогой... Простите, не знаю вашего имени. Вадим он, - нетерпеливо заерзал Дьяк. - Я ж тебя просил, Соломончик,
не понтуйся. Говори по делу! Хорошо, хорошо, Нпканор Евстафьевич. Так вот, писал выступления
виднейшим государственным деятелям. Естественно-общался, беседовал.
Он попробовал мед, закрыл от удовольствия глаза, причмокнув мокроватыми
губами:
- Божественно! Eщe раз простите за вольность, но это действительно великолепно! В свое время, будучи студентом, пивал чаи у самого Емели Ярославского. Мед был хуже. Емеля меня ценил, предрекал большое будущее.
- Четвертак! - хохотнул Никанор Евстафьевич. - А дали только полтора червонца. Обманул тебя твой корешок.
- Академик, - выдохнул с какой-то безнадежностью Соломончик. - Биограф
Владимира Ильича, но... мне грустно это констатировать, дорогой Вадим:
академик был бо-о-о-льшой подлец! Многие из представителей "ленинской
гвардии", с которыми встречался ваш покорный слуга, оказывались при
ближайшем рассмотрении людьми порочными от мысли до действий. Трусливыми,
а потому жестокими и, уж конечно, ограниченными. Ну, разве что Троцкий...
Голос пожевал нижнюю губу, словно пробуя Троцкого на вкус, решительно
тряхнул головой: - Да, пожалуй, Троцкий был не таким, как все.
В нем билась живая идея революционного фанатика, ради которой он был
готов пожертвовать всем.
- Но только не собой, - поправил Голоса Никанор. - Кому ж такая идея
нужна, коли тебя ж она и сгубит?!
- А Ленин? - спросил заинтересованный Упоров, краешком глаза заметив,
как обосанился, будто прокурор перед последним словом, Дьяк.
- Владимир Ильич... Лично встречаться не довелось - молод.

Одно могу
сказать после прочитанного, услышанного от его соратников,
прочувствованного, особенно в Бутырках: Ленин - не выбор истории, он -
выбор определенной группы людей, стремившейся к власти.
Все-таки Ульянов для русского человека, бегущего грабить свою страну,
предпочтительней, нежели Губельман или Джугашвили. Позднее он будет готов принять любое: татарское,
еврейское, грузинское или азербайджанское иго. Допустим, собралось Политбюро и выбрало вашего покорного слугу, то есть меня, Генеральным секретарем. Кто будет возражать?
- Я не буду. Только ты, Соломончик, непременно издай указ, по которому
сук официально можно вешать, - Дьяк от удовольствия потер руками. -
Здорово ты придумал! Генеральный секретарь! А чо думаешь, Валим, у нас в
России такое случиться могет!
- Вполне, и никто не будет возражать, если это выгодно партии. Она
назначила Владимира Ильича вождем, зная-он не сказать, чтобы глупенький,
но и не больно умненький. А главное-больной, и его можно будет убрать без
лишних хлопот. Понимаете, Вадик...
Соломон хотел забраться столовой ложкой в банку с медом, но бдительный
Дьяк прикрыл ее ладонью:
- Будя, Голос. Не мародерствуй!
- Извините, Никанор Евстафьевич. На чем же я остановился? Ах, да, это
была революция посредственностей, поддержанная посредственностями, которых
в мире больше, чем людей способных. Каждый из них рассчитывал получить
столько, сколько заслуживала иметь выдающаяся личность. Попросту говоря -
взять! Местечковые евреи с пистолетиками, вечно пьяные русские с
винтовками шли за ограниченными, каждой власти и насилия самовыдвиженцами,
чтобы реализовать мечту о всеобщем грабительском равенстве. На всех не
хватало... Пришло время, и одни революционеры начали заставлять работать
других, чтобы задуманная ими революция продолжалась. Но революционер не
может работать созидательно. Только разрушительно! Кстати, мы с вами тоже
продолжатели этой революции. И я, и вы, и...