Концепция изменилась

В России почти незамеченным прошло сообщение о высказывании Генри Киссинджера, где он абсолютно однозначно высказался за приём Украины в НАТО, как о решенном вопросе. «Идея нейтральной Украины в текущих условиях уже не имеет смысла», - прямая речь столетнего политика.

Здесь нужно понимать, что Киссинджер в нашем понимании далеко не ястреб, хотя его относительно лояльное отношение к России вообще никак не связано с приязненным отношением к ней. Тут голый и предельно прагматичный расчет: лучше иметь дело с дикой диктатурой латиноамериканского типа, но вписывающуюся хоть в какие-то модели, а потому позволяющую выстраивать хотя бы среднесрочные концепции реагирования, чем распадающееся пространство, в котором не работает вообще ничего.

В российских «политологических» кругах ранее бытовала концепция, которую они приписывали Западу по любому поводу — теорию «управляемого хаоса». На самом деле это предельно ограниченная модель, применяемая достаточно точечно и с полным пониманием следующих стадий процесса. Но так далеко у нас смотреть не привыкли, а потому «тыкали в нос» этой полумифической конструкцией по любому поводу и без оного. Сейчас, к счастью, о ней вспоминают пореже, но фантомные боли все равно спать не дают. Но даже в рамках этих фантастических умопостроений Киссинджер был умеренным. И раз он заговорил о решении, которое однозначно неприемлемо для Кремля, можно сделать вывод о качественном переломе в стратегиях глобальных игроков. Кремль перешел ту черту, перед которой еще имел смысл его «умиротворять», пускай даже обещаниями и мелкими подачками. Теперь в этом нет ни малейшего смысла.

Нужно отметить, что Киссинджер даже при измененной постановке вопроса все-таки оставляет довольно призрачный, но хоть какой-то возможный выход для Кремля, который с натяжкой, но можно назвать приемлемым. Киссинджер прямым текстом рекомендует Кремлю снизить свои «входные» требования для проведения переговоров. Пока рекомендации касаются всех территориальных приобретений после 24 февраля.

Кстати, со спешным присоединением территорий, которые до конца не контролируются (и не контролировались в момент присоединения) ситуация сильно отличается от крымской истории. По крайней мере в 14 году Крым был полностью взят под контроль, и только после этого были проведены технические процедуры присоединения. В 22 году срочность и спешка с самого начала вызвала вопросы, хотя на самом деле их нет. Присоединение формально давало повод для Кремля угрожать применением ядерного оружия, так как теперь возникла пусть и виртуальная, но якобы угроза территориальной целостности, что технически позволяло ввести в действие ядерную доктрину. Однако Запад совершенно не впечатлился угрозой, и она прозвучала в пустоту. Других причин для спешки с присоединением на самом деле не было, потому Киссинджер и предлагает буквально следующее: о'кей, ребята, вы пошутили, мы посмеялись.

Но теперь давайте говорить как взрослые люди. Вам эти территории все равно не нужны, и вы это прекрасно понимаете. Давайте откатим, и сядем поговорим.

Других условий для возможностей переговоров уже нет. Но даже эти условия поставят Путина перед проблемой крайнего недовольства со стороны ультрас и вопросов со стороны армии, которая истекла кровью и вполне может задаться вопросом: зачем? Ответа на этот вопрос у Путина нет, а потому ему деваться, в сущности, некуда. Поэтому то окно (а даже не окно, а просто форточка), которое еще держит открытым Киссинджер, скорее всего, так и останется невостребованным.

Проблема еще и в том, что точка зрения Запада на итоги конфликта постепенно сдвигается в область, в которой Кремль терпит разгромное поражение и теряет территории, приобретенные в 14 году — и вот только тогда его сажают за стол, где с ним уже не договариваются, а просто зачитывают акт капитуляции. Пока эта точка зрения еще не принята всеми консенсусно, но если всё будет идти так, как идёт, она станет мейнстримной, а сторонники переговоров с Россией будут скатываться в маргинальную область.

В таком случае возникает очень серьезная проблема. Она связана с последствиями капитуляции и военно-политического разгрома России. И это, между прочим, не умозрительные построения. Высшие госсановники в России уже очень и очень осторожно, но начинают озвучивать тему гипотетического поражения, так как даже им понятно, к чему всё идёт. Пропаганда, понятно, продолжает нести высокопатриотическую пургу и призывает брать Берлин и Париж, но кто в здравом уме слушает этих людей?

Что будет происходить в России, которая не просто потерпит поражение, но не сможет как-то внятно предъявить его населению? При всем откровенном презрении к людям российский режим отдает себе отчет в том, что определенный уровень лояльности должен сохраняться. Как удержать его в случае краха всех агрессивных планов? С одной стороны, будет вздох облегчения по поводу прекращения этой бессмысленной бойни, с другой — возникнет резонный вопрос: что это было? Саддаму Хусейну после первой войны в Заливе сообщил восторженному народу: мы выводим наши войска из Кувейта, ура, мы одержали разгромную победу. Каддафи продул вчистую войну с Чадом и тоже назвал это великой победой. Получится ли у Путина обосновать хоть как-то потерю территорий, которые он поспешил юридически присоединить к России?

Киссинджер, по сути, говорит российскому руководству прямым текстом: я умываю руки. Иметь с вами дело было интересно, но теперь концепция изменилась. Шансов у вас практически нет, вопрос лишь в последствиях вашего поражения. Ваша упертость понятна, но времени ждать, пока вы там придете к реальным выводам, уже нет.

Завтрашний Раммштайн должен будет дать ответ на очень важный вопрос: насколько сместился баланс в сторону стратегии на разгромное поражение России. Пока этот баланс между сторонниками разгрома и просто поражения Кремля находился в относительном равновесии. Но время идет, ничего не меняется, а потому сторонники тотального разгрома получают все более уверенные позиции. И заявление Киссинджера — явный сигнал, что смещение начинается.