Почтинеслучившийся террор

Ещё к теме освобождённых «счастливых нищих».

«Вспомнилась одна вещь.»

Если повезёт, найду коллективный прожект, опубликованный, примерно в 1998-м, примерно в «НГ-сценариях».

Ежели не путаю, самой заметной персоной среди авторов являлась одна из известных «демократических» экономисток: Лариса Пияшева, Татьяна Заславская, кто-то из этой среды.

Помнится, видные «демократки» 1990-х стилистически были довольно своеобразны: какая-то смесь фанатизма a la условная Розалия Землячка и «бабье-комсомольской» надрывности, даже «задушевности» (у некоторых).

Краткое содержание проекта: Есть «Россия-1», молодая, динамичная, проевропейская, «новые русские», «новые интеллигенты», «прогрессивная молодёжь», «шоубиз» и т.п. (нумеровать России начали до того, как этим занялся Э.Лимонов)

Есть «Россия-2», «индустриальная», «сделанная на советском заводе и в советской конторе». На 1998-й год, это инженеры без заплаты; рабочие, неувольняющиеся с «лежачих» предприятий; нищие библиотекарши, хранящие старые тома «классиков, окружённых при тоталитаризме ненужным пиететом» и так далее.

Тут важны нюансы. Советский писатель, ставший членом «ПЕН-клуба» – это «Россия-1», а его коллега, оставшийся в СП РСФСР, есть «Россия-2»; инженер, превратившийся в таксиста, вольного бомбилу – из «России-1», а его однокурсник в НИИ, естественно, из «России-2», научный сотрудник, получивший иностранный грант, совсем не то, что не пытающийся получить оный; принцип, полагаю, понятен.

Есть «Россия-3» – маргиналы, мелкая преступность, деклассированный элемент, бомжи, мельчайший бизнес. Они когда-то тоже были условными «рабочими» и даже «инженерами», но с ними произошли необратимые перемены, они стали свободными (в этой оптике) и на заводскую проходную их не вернуть.

«Россия-1» должна объединиться внутри себя («новые интеллигенты» должны были, наконец, полюбить «новых русских», а те должны начать платить творцам деньги и т.п.). Затем «России-1» нужно соединиться с «Россией-3» (тем более, что у них есть зона неразличимости, один и тот же человек может сегодня торговать тапочками на вещевом рынке, а завтра украсть на металлолом канализационный люк на металлолом), а объединившись – сломать, наконец, хребет «индустриальной России».

«Потому что, сколько же можно это терпеть?!».

Кажется, так и было написано: «сломать хребет». И точно было написано, что добить нужно именно «индустриальную Россию», без оправдательных оговорок. Не потому что она неудачная, совковая, имперская, неконкурентоспособная и т.п., а вот просто – индустриальную нужно добить. Это запомнилось. Вероятно, все эти «обвинения» подразумевались, и были опущены (или обозначены как-то скороговоркой).

Меня ещё удивила какая-то недоговорённость на счёт того, как этот альянс шпаны, богемы и миллионеров будет «ломать хребет» и что делать с «Россией-2», когда ей хребет сломают. Помню, что я, будучи человеком относительно молодым и с какими-то остаточными перестроечными иллюзиями, с особенным, тонким, пряным чувством в это вчитывался, быть может, в первый раз так остро понимая, что ломать хребет, вообще-то собрались мне лично (в числе прочих, конечно).

Чем они, потенциальные демиурги «России-1», планировали заниматься после «ломки хребта» было тоже непонятно (если память не подводит меня), но, кажется, что-то писалось про «развитие эко-туризма».

***

А сейчас длинный и необязательный вывод.

Для меня события 1989-1993 годов – революция. Я не вкладываю в это понятие другого смысла, кроме как «быстрая и радикальная смена экономического уклада и государственного строя». Привязывать понятие «революция» к некоему «прогрессу» или к «переменам к лучшему» мне представляется совершенно излишним.
Указание на то, что якобы «ничего не поменялось, всё та же номенклатура у власти», так же мне кажется не вполне состоятельным и проходит скорее по разделу «плохая поэзия» (эмоционально-художественную правду я за этими выкриками иногда могу признать).

Во-первых, расширительная трактовка понятия «элита» вообще лишает нас возможности увидеть в каком-либо событии «настоящую революцию»: юристы Робеспьер и Ульянов в такой оптике тоже оказываются «элитариями». А во-вторых, «революция сверху» – это тоже революция, хотя при ней верхушка весьма сохранна.

Соответственно, «ельцинский режим», для меня, есть частный случай (пост)революционного и, в качестве такового, он демонстрировал одну примечательную закономерность: всякий (пост) революционный режим приходит к необходимости террора против неадаптированных слоёв населения. Не против «заговоров контрреволюционеров» и не против неких «бывших господствующих классов» (это мишени для раннего этапа), а именно против «обычных людей», невовлечённых в «новую жизнь». Против людей, в целом вполне лояльных (хотя бы в силу апатии), но сохраняющих образ жизни и тип культуры, характерный для прошлого. Сохраняющих, преимущественно, не из сознательного протеста, а, отчасти, из непреодолимой чуждости и непонятности для них всей «революционной повестки», а отчасти просто потому, что в «новой жизни они не пришлись ко двору»: явившаяся современность кажется чем-то вроде вторгшегося пиратского корабля, на котором, к тому же, нет свободных мест.

Разумеется, в полной мере сохранять уклад и культуру «неадаптанты» не могут («не те времена») и, в целом, живут трудно и скудно, «хуже, чем до революции». И вот на этих-то «несчастливых нищих» и нацеливается «новая власть».

Отчасти эта агрессия носит рациональный характер: «неадаптанты» кажутся готовой «базой для контрреволюции» («сворачивания реформ» и т.п.). Отчасти в этом есть некая «метафизика»: Революция есть сущность ревнивая и равнодушия к себе не прощает. Нынешний радикализм прекрасно это иллюстрирует: самые впечатляющие приступы бешенства у радикалов вызывают люди, смеющие игнорировать/не знать их «повестку дня» или относящиеся к ней скептически.

При этом террор против «неадаптантов», видимо, никогда не может быть последовательным и бескомпромиссным. Во-первых, он самоубийственен для любого режима (кроме оккупационного, бесперебойно получающего всяческое «снабжение» из вне), «некому работать будет». Во-вторых, для утвердившего свою монополию режима, более рациональным кажется «учить детей, а не переучивать родителей». А в-третьих, сама массовидность такого террора предполагает вовлечение в него значительной части «темного», неадаптированного населения; «революционный актив» размывается, новобранцы не понимают ни смысла, ни духа этого, вдохновлённого утопией насилия, подменяя их своими установками и настроениями; энергия противостояния падает, в сухом остатке, как правило имеем просто «полицейское государство» разной степени жесткости.