Мое открытие Америки. Аризона

Путевые заметки*

Каждое утро полковник поднимает флаг Америки

Каждое утро Вуди, бывший полковник ВВС США, поднимает перед своим домом флаг Америки. Когда звездно-полосатый стяг оказывается на верху 4-метрового флагштока, Вуди вытягивается и вскидывает голову, отдавая ему честь. Если нет ни ветерка, что обычно и бывает,  включает установленный внизу вентилятор, и под струей направленного воздуха флаг начинает трепетать на фоне безлесных аризонских гор, утыканных, как толстыми цыганскими иголками, громадными кактусами.

     - Я люблю свою страну, – сказал Вуди потом, когда мы сидели за кофе в его патио. – Я патриот своей страны и поэтому даже машины покупаю только американские. Знаю, что японские и качественнее, и дешевле, но не хочу развивать чужую экономику.

     - Страну (country) или государство (state)? – спросил я, отделяя эти два понятия?

  Переводчик Майкл Бернблит, с которым мы колесили по Аризоне, перевел. Вуди ни на секунду не задумался:

     - И страну, и государство. Я патриот Америки.

     Я очень позавидовал ему.

     Я бы тоже хотел любить свое государство так, как любит свое Вуди. Но… Что касается страны, мой ответ всегда будет утвердительным. Но вот относительно государства…

     Я любил свое прежнее государство, в котором прожил большую на сегодняшний день часть жизни. Не всё мне в нем нравилось, было в нем достаточно того, что давно пора было отринуть. Тем не менее, именно тому государству я был многим обязан. Хотя бы тем, что, окончив среднюю школу в обычном райцентре Воронежской области, безо всяких денег и блата поступил на журфак Московского государственного университета, где, как и все, получал стипендию, сущую мелочь, а точнее – 2 рубля 35 копеек платил за общежитие. И вот думаю: а если бы окончил школу не в 1966 году, а сейчас, удалось бы мне исполнить свое желание? Хватило бы у родителей денег, чтобы оплачивать мою  учебу?   Тогда было всё ясно и понятно. А сейчас? МГУ, думаю, так бы и остался мечтой.

А куда бы поступил мой племянник, закончивший ту же самую школу, что и я? Его путь в лучшем случае лежал бы в ПТУ, да и тех уже практически не осталось. Старший брат –  пенсионер, размер пенсии всем известен. Возможности какого-либо приработка в рабочем поселке и теоретически, и практически нет. Все предприятия давно закрыты, в том числе и маслосырзавод, и мясокомбинат, выпускавший, в том числе, настоящую, а не суррогатную, как сейчас, тушенку, которую, возвращаясь после четвертого курса из забавного военного лагеря в Новой Ляде, получили в качестве сухого пайка. Помнится, в поезде Тамбов-Москва мы – и Боря Каймаков, и Слава Ковалев, и Сережа Николаев, и Слава Буторин, и Виталя Ваньков, и примкнувшие к нашему взводу Андрей Крыжановский, и Паша Лунгин, и все остальные – с удовольствием её уминали. Так куда бы пошел учиться мой племянник, если бы не закончивший в советские времена Московский университет дядя, который и оплачивал все пять лет его учебы на юридическом факультете, и давал деньги на житье-бытье и съем квартиры? Мне не жалко, я имел такую возможность. А другие? Сколько по-настоящему талантливых ребят не смогли реализовать себя в этой жизни только потому, что не в состоянии были оплачивать учебу! Ломоносову было легче: в славяно-греко-латинской академии платить за учебу не надо было, да и еще и три копеечки в месяц давали.

Я тоже хочу быть патриотом государства под названием Россия

    Ну так за что мне любить нынешнее государство? За утраченные многими мечты, за то, что оно, государство, стало превращаться в страну неучей?

Я понимаю, что общества всеобщего благоденствия в природе не существует. Для того, чтобы кучка людей могла роскошно жить, необходимо, чтобы плохо или в нищете жили большинство других. США – не исключение. Но граждане Америки благоденствуют (в целом, конечно, потому что и там не все процветают, видел приюты для неимущих)  не за счет нищеты своего народа, а в первую очередь за счет стран третьего мира. А в России богатства создаются именно за счет обнищания основной массы народа – поезжайте в глубинку! Жители СССР променяли гарантированный каждому минимум на красивую витрину западного общества, каждый был убежден в том, что именно у него будет вилла, роскошный автомобиль, а безработица, нищета  уготованы кому-то другому.

     Или прикажете мне любить государство за засилье и всевластие чиновников, которых сейчас гораздо больше, чем было в почти трехсотмиллионном Союзе, и которые больше озабочены собственным благополучием, нежели судьбами страны и народа? Или за диктат чиновничьей партии, депутаты которой, не приходя в сознание, принимают порой законы, вызывающие, мягко говоря, недоумение?

    Поэтому я очень завидую отставному офицеру Вуди  Вудфорду. Я тоже хочу быть патриотом государства под названием Россия. Но не могу. Даже если бы мог,  не стал бы говорить об этом открыто, потому что силы, пришедшие к власти в начале 90-х, первым делом  высмеяли и осквернили само понятие патриотизма, назвав его последним прибежищем негодяев.

     Поднявшись как-то на гору, чтобы пофотографировать цветущие кактусы, привычно оглядел две видимые с неё улицы города Тусона, на одной из которых и живет Вуди со своей женой. И вдруг с удивлением заметил, что флаг США развевается не только возле дома отставного полковника.

    Может быть, когда-нибудь подобная картина с гордо реющими на ветру российскими флагами будет привычна и у нас. Боюсь только, что «жить в эту пору прекрасную…». Продолжение найдете у Н. А. Некрасова.

     Штат Аризона, по которому я путешествовал, находится на границе с Мексикой. Это те самые ковбойские места, которые  знакомы нам по вестернам. Здесь живут несколько индейских племен, в том числе навахо, пима, тогоно оэдхэм. Их представители нисколько внешне не похожи на «главного советского индейца» Гойко Митича – это не какие-то там краснокожие, а весьма темнокожие люди, своей смуглостью схожие с жителями южных штатов Индии. Именно в Аризоне, а вовсе не на территории бывшей Югославии, находится поражающий воображение Великий американский каньон, на глубине полутора километров которого узенькой змейкой течет река Колорадо. Когда на вертолете опускаешься в каньон, видишь, что это не какая-то там привычная горная речка, а настоящий бурный поток, сметающий всё на своем пути и против которого невозможно выстоять. Удивительно, что перед каньоном и после него Колорадо – вполне милая и спокойная река, по воле природы пробившая в мягких породах гигантское ущелье.

Уикенберг - мировая столица ранчо  

В штате Аризона был в небольшом городке Уикенберге с населением менее шести тысяч человек – его в Америке называют мировой столицей ранчо. Когда-то в его окрестностях гарцевали на лошадях ковбои, перегоняя с пастбища на пастбище стада коров, здесь находился уже давно выработанный серебряный рудник. С тех пор город, естественно, изменился, на улице асфальт, чистота, порядок, но очарование ковбойского места, следование давним традициям бросается с первого взгляда. Такие же одноэтажные магазинчики с характерными крышами-навесами, на торговой улице, она же центральная, густо пахнет спрессованным в тюки сеном –  многочисленных здесь лошадей надо кормить. В маленькой лавочке продают всевозможное оружие, в том числе «Макарова» китайского производства – все пистолеты и револьверы стоят от 150 долларов и выше. В другом магазине продается всевозможная конская сбруя, дешевая и не очень дешевая. Далее – магазин, где выставлены настоящие остроносые ковбойские сапоги, ковбойские шляпы почему-то только двух расцветок: на одной витрине – белые, на другой – черные.

Городок этот – вовсе не бутафорский, сохраняемый для туристов, их здесь я и не видел, по-моему, здесь нет даже гостиницы. Он живет своей обычной спокойной и размеренной жизнью. Но есть два памятника, отражающие непростые когда-то его реалии. Один –  какому-то известному местному шерифу: можете представить, что выпало в позапрошлом веке на его долю. Другой – пронзительно-щемящая, установленная не на высоком постаменте, а на уровне земли скульптурная композиция: лежащая лошадь, бессильно опустившая голову, а рядом – усталый измученный ковбой с перевернутой фляжкой в руке, из которой уже давно вытекла последняя капля воды.

     Что ж, пустыня есть пустыня, в ней свои беспощадные законы. Незадолго до моего приезда в каменистой пустыне Аризоне погибли сто мексиканцев, нелегально перешедших границу США. Под палящим солнцем сбились с пути и погибли от жажды среди всех этих потерявших летом накопленную в стволах влагу кактусов и не дающих тени деревьев мускито, узкие листья которых  повернуты вертикально к поверхности земли и движутся вслед за солнцем. Издалека смотришь – пышная зеленая крона, подходишь ближе – ни пятнышка тени, разве только от тонкого ствола.

     В Уикенберге жил на ранчо Стюартов. Их ранчо – это несколько акров ничем не огороженной и находящейся практически в естественном состоянии земли. Посажены только несколько сосен, которые раз в три дня надо поливать, какие-то  декоративные кустарники и апельсиновое дерево. Никакой товарной сельскохозяйственной деятельности не ведется, это место отдыха  на лоне небогатой аризонской природы. Старшие Стюарты,  Джим и Кэт, на лето, когда здесь нестерпимо жарко, уезжают в соседний штат Юта, где у них еще один дом, а осень и зиму проводят в Аризоне. В Уикенберге, на этом ранчо, круглогодично живет только их сын Скотт, которому родители, ушедшие на пенсию, передали свой бизнес – магазин.

Умом Россию не понять

… Вечером, когда Скотт досрочно закрыл магазин и возвратился домой, мы с ними и с переводчиком  сидели под навесом патио, пили скотч и много говорили о жизни там, в России, и здесь. Это только мы – мания величия, понимаете ли – считаем, что Россия у всего мира на устах. На самом деле о ней знают очень мало, еще меньше, чем об СССР. Простые американцы вообще мало интересуются тем, что лежит за пределами их городка. Поэтому так популярны в Штатах именно местные газеты.

     С интересом слушали рассказ о том, что когда-то  у нас в стране было бесплатное медицинское обслуживание и образование, что лично я получал стипендию.

     - А сейчас? – спросили они.

     Рассказал, как обстоит дело сейчас. Что за всё надо платить, что есть безработица, что зарплату во многих местах месяцами не платят, что на пенсию простого человека прожить просто невозможно.

     Стюарты-старшие слушали с недоумением.

     «У нас очень дорогое медицинское обслуживание, вырвать зуб – 300 долларов, поставить пломбу – 60 («и это дороговизна? – ухмыляюсь я про себя. На Сахалине обычная пломба – сотня баксов»). Много надо платить за учебу. Но почему,  – спрашивали они, – в России ввели платное здравоохранение и образование? Почему стали маленькие пенсии? Как люди это допустили?».

      «А народ  захотел, – ответил я.  – Сам выбрал свой путь».

     В ответ полное непонимание. Ну а  что я еще могу сказать? Рассказывать о том, как шахтеры тысячами выходили на митинги и устраивали забастовки, беря страну за горло? Смелыми были, когда позволялось или, по крайней мере, не подавлялось, и моментально проглотили языки, когда времена изменились. О том, чтобы получать нормальную зарплату, и речи не ведут – лишь бы выбить то, что уже начислили, лишь бы не уволили. Когда за короткое время на Сахалине закрыли абсолютно все шахты и целлюлозно-бумажные заводы, никто не вышел на площадь касками стучать. Страх сковал.

     Для того, чтобы понять всё происходившее и происходящее, надо жить в России.

О грустном продолжать не хотелось. Достал из запасов бутылочку «Чайковского». Подарил современные российские деньги и комплект советских. (Давно понял, что при поездках в дальние страны – Индия, например, Австралия, Филиппины, Малайзия, в которые россияне в то время практически ещё не летали, деньги в качестве сувенира – очень удобная вещь: легко, места много не занимают, а интерес всегда вызывают).

     Скотт быстро подхватился с места и возвратился с двумя красненькими советскими десятками: «А у меня тоже есть русские деньги».

     - Откуда?

     Выяснилось, что служил медбратом в американском госпитале в Германии на территории бывшей ГДР. Был в нескольких сопредельных странах, ездил на самостийную уже Украину передавать в порядке гуманитарной помощи медицинское оборудование. Там же и получил как сувенир денежные символы советской государственности.

     - Раньше это были хорошие деньги, – говорю ему. – С десяткой в ресторан ходили…

     И тут Скотт вспомнил, как в 1994 году подходили к нему в Германии российские офицеры и предлагали купить автомат Калашникова.

     - Так там же в эти годы не было русских! – удивился я. – Всех военных раньше вывели.

     - Да какой-то батальон забыли. Офицеры уже шесть месяцев зарплату не получали. Вот оружие и продавали, чтобы жить.

     Очень милые люди, эти Стюарты! Всё делали для приятного времяпрепровождения. Впервые в жизни совершил вместе с Джимом конную прогулку в окрестностях городка с винчестером за плечами,  возомнив  себя настоящим ковбоем (Стюрты держат на ранчо двух лошадей, которых на лето перевозят туда же, в штат Юта, за 700 километров). Несколько раз выстрелил на ходу в пробегавшего мимо койота, которые до того обнаглели, что в преследовании своей основной добычи – диких кроликов, живущих в пустыне в неимоверном количестве, – подбегают к дому чуть ли не на пять метров, пугая лошадей. Но не попал. Джим одним выстрелом, навскидку, завершил начатое мной дело.

Национальная гордость великоросса

 А однажды во время вечерних посиделок  Джим придвинулся ко мне, приложил свою руку к моей и через переводчика (что бы я делал без него!) сказал: « Смотрите, у нас абсолютно одинаковый цвет кожи. Когда-то к нам приезжали итальянцы. Они тоже белые люди, но кожа у них гораздо темнее. И мы друзья. А русские и американцы ничем не отличаются. Так почему мы считаемся врагами? Объясните мне, почему?».

     К тому времени русские уже давно не считали американцев врагами. В принципе, не считают нас таковыми и простые американцы, большинству мы просто безразличны. Но низам никогда не понять, что думают верхи. Давно нет СССР, нет для Америки угрозы коммунизма. А враг, по большому счету, остался тот же. Это Россия, как бы она ни называлась. Экономика, ресурсы – движущая сила современной политики.  

     О семье Стюартов, вернее, о состоявшемся тогда разговоре, я вспомнил, когда спустя пару недель познакомился с Вуди Вудфордом и его женой Долорес, а потом услышал его  слова о любви к Америке. Ну а мне за что любить нынешнюю Россию? Как говорил незабвенный Верещагин (кстати, это имя – Павел Верещагин – носит патрульное судно сахалинской таможни), за державу обидно.

     Когда ночью Вуди вез меня домой из центра Тусона, где мы встретились, я подумал, что он – бывший моряк. И за рулем не выпускал изо рта трубки, которая, тем не менее, не мешала ему говорить.

     … Английский я понимаю очень хорошо. Но с переводчиком. Но у Вудфордов жил один.  Переводчик расположился у соседей, и встречались мы с ним нечасто. Выкручивался как мог. И ведь смог!

     В школе и в университете учил немецкий. Знал его неплохо, водил даже как-то по Москве футбольную команду из ГДР. Боря Каймаков подтвердит, хотя он знал язык лучше меня.

     Перед поездкой в США говорил на немецком в последний раз примерно в начале восьмидесятых, когда отдыхал в Болгарии. Возвращаюсь с пляжа в Приморске – ба, а навстречу Женя Воробьев идет с парнями, он собкором АПН там был. Ну, поболтали, то да сё, а вечером отправились на веранду на побережье. К тому времени там половина моей группы, в которой был руководителем, собралась. Зеленой «Ментовки» попили, потанцевали, как положено, а потом Женя засобирался в Софию. Проводили его. Стало скучновато. И  втемяшилось в голову разыграть девчушку из вологодской группы: милое такое создание – как Люся Кондратьева из 8-й группы.. Поскольку в моей группе была учитель немецкого, спешно вспомнил остатки языка и пошел строить из себя немца, которому эта ткачиха страшно понравилась: женюсь, мол. Учительница выступала в роли переводчицы. И так у нас это дело пошло, что уже через полчаса ткачиха была покорена. Договорились, кажется, до того, что уже назавтра решила уехать со мной в Германию без заезда в Вологду.

     Вот этим и ограничивалось послеуниверситетское практическое применение немецкого языка. 

Живя в Сан-Лейксе и рассказывая о себе супругам Вайли, упомянул, что в школе и университете изучал немецкий язык.

Фрэнк посокрушался: «А у нас языки почти никто не учит» и посетовал, что в США он мне явно не пригодится. Я неосмотрительно выразил сожаление.

 Но я не знал, насколько велико было желание хозяев угодить гостю. Во время фуршета в местном художественном музее вижу вдруг Фрэнка, который носится среди сотни присутствующих и, увидев меня, радостно сообщает, что некая особа, знающая немецкий язык, очень жаждет со мной на нем поговорить. Покорно иду. Меня представляют не очень молодой даме, жившей в Австрии. Спрашивает, правда ли, что я говорю по-немецки. Из меня моментально вылетает невесть где прятавшаяся до сих пор фраза,  которая на русский переводится так: «Я уже всё забыл» –  (ихь хабе шён аллес фергессен). Дама игриво грозит пальчиком: нет, не забыл. «Почему?», – спрашиваю. Прошедшее, мол, время  (не помню уже, то ли перфект, то ли плюсквамперфект). Если, дескать, человек свободно ими оперирует, язык он явно знает.

  И тут меня прорвало.  Национальная гордость великоросса, понимаете ли.

«Человек должен гордиться страной», - сказал Вуди

С тех пор отчего-то стал лучше понимать английскую речь. У многих слов корни одинаковые, если сделать определенную поправку на особенности английского произношения, то суть речи можно уловить. Когда было туго, повторял непонятное английское слово и любезно подсовывал говорящему словарь: найди, мол. Получалось вполне приемлемо. 

     Но после завтрака, когда настало время более близкого знакомства, побежал за переводчиком. Мне было очень интересно знать, что конкретно говорил Вуди по дороге домой, если упоминал сахалинские портовые города Холмск, Корсаков. Маршруты плавания?

     Для начала, как гость, вручил свои сувениры и, конечно, очередного «Чайковского». Принес семейные фотографии: пора представляться. Над одной из фотографий сына, где он  был снят в день «открытых дверей» на американской военно-воздушной базе Мисава, расположенной рядом с городом Аомори – именно в нем Саша начинал свою трудовую деятельность после окончания университета –  Вуди задержался немного дольше. «Япония?» – спросил он после некоторого раздумья. «Да, база Мисава, – ответил я. –  А это американские самолеты».

     Глаза Вуди увлажнились, он достал платок.

     - Я там начинал службу после окончания военного колледжа. Летал бомбить Корею. Зачем мы это делали? Защищали союзника? Какого союзника? Что Америке там было надо?

     Итак, Вуди был не моряком, а летчиком. С неба он видел и названные сахалинские города – наблюдал их в разведывательных полетах в самый разгар холодной войны.. В начале 50-х годов на Дальнем Востоке Советский Союз еще не имел средств ПВО, способных достать высоколетящие американские самолеты-разведчики. Они появились несколько позже, и тогда в сообщениях ТАСС зазвучали слова о том, что «нарушитель границы ушел в сторону моря». Народ наш понимал правильно: в сторону моря – это не в переносном, а  в прямом смысле слова: в море. И разведывательные полеты над нашей территорией прекратились.

     Тот факт, что мой сын и бывший полковник ВВС Вудфорд в определенной степени оказались как-то связанными пребыванием на японской земле практически в одном и том же месте, хотя и в разные годы, установил между нами  доверительные и теплые отношения.

     С семьей Вуди мы ходили в гости к их друзьям,  таким же отставным военным, он организовывал поездку в индейскую резервацию, в которую попасть очень трудно – надо договариваться с правительством (вождями) племени.

     Однажды, вспомнив вьетнамскую войну, Вуди горестно произнес: «Не понимаю, зачем нам нужна была война во Вьетнаме. Чьи интересы мы там отстаивали? Сколько погибло народа! Люди должны жить так, как хотят сами, а не по указанию кого-то, даже если это сильная Америка». Говорил практически то же самое, что и о корейской войне.

     И тогда я сказал: «Да, Америку за это можно осуждать».

     - Нет, я не осуждаю, – ответил Вуди. – Я только констатирую факт. Я патриот своего государства и никогда не буду ни в чем его обвинять. Ошибок было много, но они ушли в прошлое. И не они, в конце концов, были определяющими факторами развития нашей страны. Говорить и помнить надо о главном. Если мы будем говорить только о плохом, ничего хорошего из этого не выйдет. Люди не могут жить под гнетом прошлых ошибок.

Плохое должно забываться и выветриваться из памяти. Нельзя в будущее идти с негативом. Человек должен гордиться страной, а не испытывать из-за её истории постоянное чувство стыда и вины.

   Российское ТВ: акцент на гнилых фактах

Я пишу эти строки, а по российским телеканалам изо дня в день на голову нашего телезрителя несется негатив, словно не было в нашей истории ни одного светлого пятна. Вот уже охаиваются и наши достижения в предвоенном строительстве, и наша победа в Великой Отечественной войне, замалчивается и принижается героизм советского народа, чуть ли не осмеивается партизанское движение в тылу врага, а  акцент делается на гнилых фактиках, на неудачах, случаях предательства. Спросите у  современного старшеклассника, кто такие Зоя Космодемьянская, Александр Матросов. Если уж студентка факультета журналистики МГУ, выступая в программе «Кто хочет стать миллионером?», считает, что первым в космос полетел американец, то о чем тут говорить!

Я преклоняюсь перед поляками, которые бережно хранят, пропагандируют  (и приумножают!) каждый факт героического прошлого. Вспоминаю, с какой гордостью за свою страну рассказывала гид о мужестве гарнизона крепости Вестерплятте, принявшем на себя первый удар немцев в 1939 году. Убив немало фашистов, потеряв в боях 15 человек погибшими и поняв, что дальнейшее сопротивление бесполезно, оставшиеся в живых свыше двухсот защитников крепости построились  в колонну и с развернутым знаменем пошли сдаваться в плен. А в Брестской крепости выстрелы раздавались до самого нового года. Но российская телепрограмма взахлеб рассказывала не об этом героизме, а о нескольких предателях и о тех, кто поспешил поднять руки.    

     Поэтому, в отличие от Вуди, нынешней Россией я пока не могу гордиться.                 

     … Тридцать лет назад Родина не хотела меня отпускать на Гавайские острова. Америка не хотела отпускать меня домой.

     В один и тот же день, с интервалом в пять часов, меня дважды ставили в стойку, хорошо знакомую  представителям криминального мира: ноги шире плеч, руки в стороны, смотреть – туда. Видимо, именно там, где-то справа, был установлен видеоглазок, а некто невидимый за монитором наблюдал за моей реакцией на происходящее.

     Террористом я не был, а взгляд мой, надеюсь, оставался чистым и светлым.

     Секьюрити аэропорта города Финикса, столицы штата Аризона, деловито прошелся сканером по моему телу, по всем кнопкам-заклепкам на рубашке и джинсах, предательски зазвеневшим во время прохода «подковы», и указал на стул: садись.

     Это было что-то новое, никто ни в одном аэропорту мира не предлагал мне еще отдохнуть после процедуры досмотра. Сел. Последовала команда поднять левую ногу. Приборчик обследовал туфлю. Естественно, запищало. Супинатор, понимаете, металлические ободочки дырочек для шнурков. Затем запищала обувь и на другой ноге. По приказу охранника разуваюсь. Он забирает туфли и пропускает их через рентгеновский аппарат, дабы убедиться, а не спрятано ли у меня в каблуках по маленькой бомбе.

Ключ от бронированной двери

Передо мной пост предполетного досмотра пассажиров. Всё как у нас: дуга, рентгенаппарат. Вижу, как жестом направили в соседнюю со мной загородку девушку среднего американского размера – килограммов под сто. Она попыталась что-то сказать по этому поводу, но перед ней, так же, как и передо мной, безжалостно опустили «шлагбаум» в виде толстого каната: путь к самолету перекрыт.

     Возвратили обувь. Обуваюсь и направляюсь за прошедшими обследование пластиковым пакетом и ветровкой, а также предварительно выложенной на поднос, как того требуют во всех аэропортах мира, металлической мелочью, часами, ключами…

Но пройти в салон самолета опять не удалось. Сдвинув в сторону центы-копейки, ручной индейской работы серебряный футляр для зажигалки с каменьями, охранник поднял связку ключей и грозно вопросил: «Это что?».

    - Ключи от квартиры, – чистосердечно ответил я.

    - Это ключ от квартиры, – тыкает пальцем в один. – Это ключ от квартиры, – тыкает в  другой. – А это что?

    И как эстафетную палочку вскидывает самый большой в связке ключ.

     Ну, обычный в нынешних российских условиях ключ сантиметров двенадцати длиной от традиционной сейчас у нас в стране  бронированной двери.

     - От квартиры? – удивляется секьюрити.

     - От дома, – машинально исправляюсь я, наивно почему-то полагая, что американец, вероятно, подумает, что у меня ну уж очень большой дом, раз ключ таких размеров. Хотя сам не раз прекрасно видел, что двери самых больших американских домов закрываются на обычный английский замок. Дверь – зачастую она просто стеклянная – прикрыл, щелчок – и заперта.

     Охранник, конечно, мне не поверил. И правильно сделал, потому что дома как такового у меня нет, а есть самая обычная квартира, которая в американском варианте английского языка звучит как-то представительнее и внушительнее – апартаменты.

     Он о чем-то быстро переговорил со своим рядом стоящим коллегой, затем вытащил из кармана простенький ключ от английского замка-защелки и предъявил его моему взору:

     - Вот ЭТО ключ от дома. А ЭТО что? – вопрошал он, держа мой ключ от квартиры.

     Бог ты мой! Ну откуда эта дурацкая привычка таскать с собой ключи от квартиры даже в самых дальних поездках!

     - Видите ли, – пытаюсь объяснить служивому, призвав на помощь весь свой нехитрый запас английских слов, – современная российская действительность такова, что мы вынуждены закрывать свои квартиры на большие солидные замки, а на окнах первого этажа даже ставим металлические решетки…

     На охранника мои слова не производят никакого эффекта: наши реалии никак не могут вкатить в его голову.  Похоже, с ними он совершенно не знаком. Да и откуда! По заграницам путешествуют обычно пенсионеры, а молодые только и знают что работают и копят, копят. Ну как ему объяснить, что были у нас времена, когда я тоже закрывал дверь своей квартиры – сделанную, причем, из ДВП, которую пальцем можно проткнуть, на обычный английский замок щелчком и уезжал на три месяца в отпуск, нисколько не переживая за сохранность своего имущества. Но затем начались девяностые годы, и остатки металлообрабатывающей промышленности перешли на выпуск металлических дверей и решеток. Тогда-то и появились  у меня  соответствующая дверь и этот ключ.

     Охранник не стал дожидаться, когда я из своего словарного запаса сконструирую понятную ему фразу, и повел меня к своему шефу куда-то по коридору. Дескать, какой-то русский пытается пронести в салон самолета подозрительный предмет, который почему-то называет ключом от квартиры.

     Шеф внимательно осмотрел ключ. Потыкал им себя в грудь, в шею… Я внутренне похолодел: ведь и в самом деле можно проткнуть при желании какую-нибудь артерию. Но внешне ни один мускул у меня не дрогнул, и мой безмятежный вид убедил его, что я – не террорист.

Узнаю тебя, Россия!

 С облегчением положил связку в карман и в сопровождении того же охранника пошел к выходу из зоны досмотра. На моем месте уже сидел инвалид и отстегивал подозрительную вещь, в которой можно было пронести оружие. Это был протез ноги. Инвалид что-то ворчал по-английски… Перед угрозой терроризма все равны… Протез понесли на рентгеновский контроль…

     А через пять часов история с ключом повторилась в нью-йоркском аэропорту имени Кеннеди.

     Чтобы не возбуждать излишних подозрений, я заранее, еще в самолете, положил ключи в находящуюся в пакете большую фаянсовую кружку, подаренную в окружном суде штата Аризона агентом управления по борьбе с незаконным оборотом наркотиков.

Когда пакет по транспортерной ленте подплыл к сотруднику службы безопасности, тот извлек из кружки ключи и задал до боли знакомый вопрос: «Это что?».

     - Ключ от квартиры, – ответил я.

     О том, что произошло дальше, вы только что прочитали.

     В результате в салон самолета я зашел последним.

     Домой, домой! В Россию!

     Самолет финской авиакомпании был забит под завязку.

     Пошел в хвост, где можно выпить минералки, сока и, конечно, местной водки «Финляндия», но она меня не интересовала. Обратил внимание на трех очень стройных девчушек, своими точеными фигурками очень диссонировавшими с габаритными американскими мисс. Повеяло родиной. Но язык, на котором они говорили, был, как я сразу понял, финский. «О, Суоми», – глупо проявил свою осведомленность. В ответ –  кивок одной из подружек. В голову влезла телевизионная реклама,  и я вспомнил вдруг еще одно финское слово. «Тиккурила», – сказал я, подражая рекламной интонации. «Нет, я не курила, – обиделась девушка. – Я вообще не курю». Понятно, что лакокрасочными материалами она не увлекалась, и моё финское слово ей ни о чём не говорило. Пришлось объяснить, откуда оно у меня взялось: шутка, дескать, такая. По-русски она говорила довольно хорошо. Любопытно, что не чуралась нашего языка и другая девушка.           Оказалось, что балетная труппа финского театра возвращалась с гастролей в Нью-Йорке. А тяга к русскому языку у них родилась одновременно с любовью к балету.

     Да, Большой театр это больше чем просто театр.

     … Через день после возвращения в Россию в столице террористами был захвачен Дом культуры на Дубровке. Заложниками, как все помнят, стали сотни зрителей, пришедших на спектакль, десятки погибли.

     В ответ на дерзкую вылазку власти страны решили в очередной раз усилить борьбу с бандформированиями, энергичнее проводить зачистки и вообще всемерно поднять бдительность, чтобы успешнее противодействовать и т. д. Очень много гневных слов было сказано.

     А  дней через десять я возвращался на Сахалин. При досмотре в аэропорту Домодедово выложил пригоршню американско-мексиканской мелочи, снял часы. Ключи забыл в куртке, так в ней и пошел через подкову. И зазвенел. Еще бы не зазвенеть – столько металла! Вознамерился, как это обычно бывает, выложить из карманов всё остальное и пройти вновь. И тут обратил внимание, что сотрудник службы безопасности заинтересованно разглядывает  монеты.

     - А это чьи? – спросил он.

     - Американские и мексиканские, – ответил я. – Возьмите на память, – и отсыпал с десяток.

     Он взял.

     А я, так и не пройдя вторично через дугу и не подвергувшись процедуре сканирования с помощью писклявого прибора, прошел на посадку.

     Узнаю тебя, Россия!

     … Через несколько лет в воздухе был взорван направлявшийся в Волгоград пассажирский самолет.  Как хорошо, что я летел туда другим рейсом, да и в другой день!

* Примечания.

Это заметки о путешествии в Америку моего однокурсника по факультету журналистики МГУ, известного  сахалинского журналиста. Я прочитала их и мне захотелось, чтобы с ними познакомились и другие. Написано мудро, добро и интересно.