Пластуны, или казачья гвардия.

Пластуны, или казачья гвардия.

О том, откуда ведут своё происхождение пластуны.
Чем они отличались от прочих казаков.

“ Отними у народа историю – и через поколение он превратится в толпу, а еще через поколение им можно управлять как стадом ” — Геббельс Пауль Йозеф, главный пропагандист Нацистской Германии.

Народ не знающий своего прошлого, не имеет будущего!


Есть чему поучиться у наших прадедов. Это и стойкости в Вере, храбрости и военной смекалке.

    Потомки пластунов, может быть, и не знают с каких времён повелась их служба и самое звание. Ещё запорожцы в Днестровских камышах залегали "пластом", высматривая подолгу татар или ляхов. Не зря в числе 38 Сичевых куреней значился Пластунский (или пластуновский). На Кубани пластуны явились главнейшими стражами Кордонной линии. Они были разбросаны по всем постам особыми партиями и всегда держались на самом переднем крае.
    Когда неприятель наступал слишком быстро, пластуны палили «тревогу" из пушек. Подражая походке и голосу разных зверей, они умели подходить и выть по-волчьи, кричать оленем, филином. Этими сигналами они подавали друг другу вести.
    От прочих казаков пластуны отличались по виду и по походке. Ходили они на первый взгляд нехотя и неуклюже, как бы переваливаясь; из-под нависших бровей глаза глядят сурово, лицо бронзово от ветров и загара; чевяки из кожи дикого кабана, щетиной наружу. За плечами сухарная сумка, в руках добрый штуцер с тесаком, на поясе разная мелочь: пороховница, пулечница, отвёртка, шило, иногда котелок, иногда балалайка или скрипка.
Бывало, что эта самая скрипка или балалайка выручали пластуна из беды.

    Какими качествами должен обладать пластун.

    Пластуны принимали к себе в товарищи по собственному выбору. Кроме сметки и терпения, пластун должен хорошо стрелять, потому что один потерянный выстрел губит всё дело; он должен быть хорошим ходоком, что необходимо для продолжительных поисков в лесах и плавнях. Иногда пластуны сами зазывали к себе какого-нибудь необстрелянного «молодика»; значит, у него были добрые корни-или отец-или дед мальчика сироты проявил себя замечательным пластуном. Эта особая казачья каста знала заговоры от вражьих пуль, от удушения гадюки, умела лечить самые опасные болезни и мгновенно останавливать кровь. Отдельно по «ХАРАКТЕРНИКАМ».
    К своей трудной службе пластуны подготовлялись с детства, участвуя в охоте вместе со взрослыми. На Кубани в лесах и плавнях водились, да и по сей день водятся дикие олени, козы, лисицы, волки, барсуки и особенно много кабанов. В охоте на сего последнего требуется и выдержка, и хитрость, и отвага. Были и другие промыслы, где казак привыкал к тому, что ждало его на службе. Около табунов необьеженных коней он делался наездником, около стад, которым постоянно угрожали волки, стрелком. С малолетства он свыкался с невзгодами пастушеской жизни. В поисках свого стада приучался распознавать места в любое время дня и ночи и в любую погоду. В степном одиночестве казак учился терпению, становился чутким, зорким, что потом очень пригождалось ему в одиночных караулах и засадах.

O том, как защитники Липкинского поста горели, сгорели, но не сдались.

    Как в Чечне закрепляли каждый шаг вперёд постройкой укреплений, так же и за Кубанью возникали укрепления, передовые посты. Они стерегли выходы из ущелий, стояли в опасных местах, но между тем были не велики и слабы защитой. В числе таких постов стоял одиноко, окруженный на пушечный выстрел вековым лесом, Липкинский пост. Его круглая насыпь возвышалась в виде холма, из-за которого сиротливо глядела единственная пушка. Пластуны Липкинского поста обитали в тесном помещении, построенном в расщелине горы, куда редко заглядывало солнышко. Такое же убогое помещение занимал сотник Горбатко со своей женой Марьяной.
    На Липкинском посту обитало 34 казака, но каждый из них нёс службу за десятерых. Их невозможно было обмануть, что нибудь выведать. Горбатко был известен у горцев под именем "султана" и считался самым хитрым из всех казаков. Однажды непримиримые натухайцы выпросили у мирных горцев арбу с быками, нарядили своего джигита в женское платье, закутали его с головы до ног в чадру и посадили с трёх летним мальчишкой. Другой горец сел за кучера. В сильный дождь арба, как будто невзначай опрокинулась. «Джигитка» стала кричать благим матом, ребенок тоже заверещал. Человек 20 пластунов выбежало с поста. Один добрый человек даже захватил топор, но хитрый горец только попросил, чтобы его жену приютили на время в казарме. Доложили сотнику, тот вышел дал лекарство "джигитке" вовнутрь, сунул малютке сахар и бублик, однако на пост их не пустил. К тому же и дождь в это время перестал. Хитрость горцев, стремившихся выведать внутреннее расположение укрепление и узнать число его защитников, не удалось. За то они держали липкинцев, как в тюрьме. Впрочем, пластуны в долгу не оставались.
   Однажды они пробрались в горы и украли там корову. Мальчишка-пастух это видел и дал знать в аул.

Черкесы на лошадей и вдогонку; ездили, ездили - нет пластунов, точно сквозь землю провалились. Горцы подумали, что они корову убили, где-нибудь спрятали, а сами ушли восвояси. Но на другой же день на высоком месте, среди поста, красовалась напоказ коровья голова со шкурой. Горцы сделали по ней несколько выстрелов, посмеялись с теми, разъехались.
    Наступила осень, теплая, светлая-лучшее время на Кубани. Только не радовала она наших затворников: сердце чуяло что-то недоброе. Хотя кругом всё так же мрачно шумел лес, по его опушке проходили партии черкесов, по временам стреляли в крепость, но со всем этим они свыклись. Невесть отчего тоска их разбирала всё пуще. Жена сотника, Марьяна, чтобы отвлечь свою тяжёлую думку, взялась за винтовку и выучилась стрелять так хорошо, что попадала в цель за полтораста шагов. Но и эта утеха скоро ей прискучила. Старые пластуны тоже насупились, молча готовили патроны, будто ждали большой битвы. Многие почему-то надели чистые сорочки, точно наступал праздник или перед смертным боем.
    А в это время громадная партия натухайцев стояла у Неберджаевского ущелья. Князья держали совет, куда направить удар. Одни хотели захватить Липкинский пост, другие советовали идти прямо на станицы, третьи старались отговорить от набега, так как партия припоздала, упустив лучшее время. Близость Липкинского поста искушала джигитов, и, хотя опытные князья советовали не трогать пластунов-выйдет дороже дорогого, - их голоса заглушила молодёжь. «Долой трусов! Разве мы хуже пластунов! Мы все готовы поклясться над священным оружием, что возьмём над ними верх: долой трусов!» - кричали они. Молодёжь всегда жадная на подвиг, заставила умолкнуть старшин. Отряд двинулся вперёд и оцепил укрепление, чтобы не выпустить ни одного пластуна. Пехота разделилась на две части: одна толпа в две тысячи человек пошла на приступ, другая - в тысячу - перекрыла дорогу.
    Тем временем пластуны уже поджидали врагов. За 100 шагов они дали залп и тут же повторили его, - сотни горцев как не бывало. Толпа с остервенением ринулась к ограде, открыли беспорядочную стрельбу. Горцы толкали друг друга и потому стреляли то вверх, то вниз, не причиняя вреда казакам. В тоже время каждая пуля из-за гребня постового укрепления находила себе жертву. Старшины придвинули остальную пехоту, но это только увеличивало давку и беспорядок. Тогда раздалась команда: "ГАЙДА НА ЗАБОР!" Сотни горцев стали сгоряча карабкаться, их подсаживали, поддерживали. Но, забравшись на укрепление, они натыкались на острый штык или увесистый приклад, - трупы в жутких корчах валились назад на головы штурмовавших. Их топтали свои же, стоял жуткий гвалт из отчаянных криков и воплей. Наконец, послышался голос: «Бросим! Нельзя взять!" В ответ на это раздались насмешки старшин: «Что джигиты, струсили? Не вы ли недавно клялись осилить гяуров?"
    Во второй раз ринулись горцы под звуки молитв своих мулл, опять полезли на забор и опять встретил тот же самый прием. В бессилии и досаде, не зная, что делать, черкесы снова открыли бесполезный огонь. Прошло немного времени и раздалась команда: «Руби забор!" Отобрали сотню самых ловких, поставили их возле ворот и заставили рубить. Убитого или усталого заменяли другим. Из укрепления между тем послышался голос сотника Горбатко. За стрельбой, за стуком топора доходили лишь отдельные слова: Деды, отцы, Сам Бог!.. Штыком, штыком..." Только и слышался его одинокий голос. Пластунов же, как будто и бывало на посту: они работали молча. Слышен был ещё женский голос: «Есть! Есть!» - что не мало удивило горцев. Но вот раздался треск: упал забор, сажени на три шириной. Волной хлынули черкесы в это отверстие и опять наткнулись на штыки: передние пали, задние навалились и притоптали пластунов. В толпу с шашкой в руках врезался сам сотник Горбатко, он рубил направо и налево, кричал: «Не робейте, братцы!" И опять сверкала шашка подобно молнии. Однако и его подсекли, и он упал чуть слышно повторяя: Не робейте братцы! Рядом с ним бился могучий богатырь с бородой по пояс, украшеный крестом. Он отбивался прикладом; когда же перебил свой приклад на голове одного черкеса, то схватил другого за шею и стал его душить рыками. Сдавленные в толпе горцы не могли с ним ничего сделать, пока не истыкали всего его кинжалами, и от потери крови богатырь-пластун свалился возле своего сотника. Тут со страшным криком рванулась в толпу жена Горбатко Марьяна. Горцы оторопели: они ещё ни разу не встречали в открытом бою "марашку". Князья кинулись, было её выручать, но Марьяна, став над трупом своего мужа, выстрелом в упор убила одного горца, штыком проколола другого. Рассвирипели черкесы и изрубили Марьяну на куски.
    Рукопашная резня прекратилась, но большая команда пластунов (7 или 8 человек) запёрлась в казарме и оттуда посылала пулю за пулей. То тут, то там падали черкесы от их метких выстрелов. Старшины распорядилисьобложить казарму хворостом и пока его тоскали, пытались вступить в переговоры.
    "Сдавайтесь, говорили они, мы вам худого ничего не сделаем; всё равно пропадете; нам жалко, что такие храбрые джигиты уйдут со света. Пластун, стоявший у дверей, отвечал, что не было ещё примера, чтобы его братья сдавались, и тут же жалеючи горцев, посоветовал: Лучше идите, откуда пришли: мы не будем стрелять.
    Солнце уже показалось на вершинах гор, черкесы могли ожидать приближение страшного Бабука (так они называли генерала Бабича) и поэтому решились прикончить оставшихся казаков всех разом. Казарму охватило пламенем, пальба прекратилась... Дым начал душить защитников, слышалось: «Боже мой! Боже мой!». Однако ни один не выскочил, не просил пощады. Горцы не видевшие ничего подобного, пришли в изумление. В самые жестокие сердца проникла жалость.
    Князья собрали партию и стали быстро отступать, боясь привлечь пожаром подкрепление. За пять верст от поста они остановились, стали считать убитых, перевязывать раненых. Муллы прочли молитву, все помолились за убитых братьев. После чего старший мулла сказал: «О, до какого стыда мы дожили правоверные, если уже марушка двоих у нас убила! Это позор и наказание нам от Аллаха! Не означает ли он, что мы должны покориться Московии?"
    Мулла закрыл глаза: он горько плакал, заплакали и горцы. Когда же эфенди открыл лицо, то громко и протяжно как бы в укор присутствующим сказал: Горели, сгорели, а не сдались!"
"Горели, сгорели, а не сдались!» - повторили хором горцы. - У них был такой обычай повторять последние слова старшего.
    Прошло время, и смирился Дагестан, покорилась Чечня. Старый Шамиль жил на покое в Калуге. Видя упорство и неустрашимость какзаков, сложили оружие и черкесы и на левом фланге Линии. Настал долгожданный мир и черкесские князья и джигиты начали верой и правдой служить России.