Есть ли будущее у науки или что ее ожидает за «горизонтом физических законов»?

Вопрос, который многим может показаться парадоксальным и даже абсурдным. Вместе с тем, он вполне оправдан и имеет под собой научное основание. Прежде всего, отметим, что впервые такой вопрос был поставлен не кем-нибудь, а представителем самой академической науки известным физиком-теоретиком современности американским ученым Ричардом Фейнманом в книге «Характер физических законов». Где он пишет, что трудно рассчитывать на постоянную смену старого новым, скажем в течение ближайших 1000 лет. Не может быть, чтобы такое движение вперед продолжалось вечно и чтобы мы могли открывать все новые и новые законы. Ведь если бы так было, то нам быстро надоело бы все это бесконечное наслоение знаний. В будущем, вероятно, произойдет одно из двух. Либо мы узнаем все законы, т.е. мы будем знать достаточно законов, чтобы делать все необходимые выводы, а они всегда будут согласоваться с экспериментом, на чем наше движение вперед закончится.

Либо окажется, что проводить новые эксперименты все труднее и труднее, и все дороже и дороже, так что мы будем знать о 99.9% всех явлений, но всегда будут такие явления, которые только что открыты, которые очень трудно наблюдать и которые расходятся с существующими теориями, а как только вам удалось объяснить одно из них, возникает новое, и весь процесс становится все более медленным и все менее интересным. Так выглядит другой вариант конца. Подытоживая сказанное, Р. Фейнман недвусмысленно заявляет: "Но мне кажется, что так или иначе, но конец должен быть". В те времена, когда была написана эта книга, многие из нас (советских людей) могли бы сказать, что американский ученый Фейнман стоит на идеалистических позициях, не понимает диалектики природы, ее «неисчерпаемости и неуничтожаемости». Как известно, в начале XIX века утверждение о том, что Вселенная не имеет начала и Творца, всегда была, есть и будет,  играло доминирующую роль в научных и светских кругах. Карл Маркс и Фридрих Энгельс активно разрабатывали эту идею и развили ее в учение Диалектического материализма, которое, получив, наконец-то, «научное обоснование», все более набирало влияние в кругах интеллигенции, и к XX веку было уже широко распространено во всей Европе.

Тезис об «извечности существования Вселенной» стало одним из краеугольных камней атеизма, ведь если Вселенная не была сотворена то, следовательно, она не была создана Богом. Как писал в начале XX века один из ярых сторонников идеи материализма Георг Политцер в своей книге «Принципы зарождения философии», «Вселенная не является сотворенной кем-либо. Если бы она была сотворена, то тогда она должна была быть сотворенной Богом в определенный момент времени из Небытия. Для того чтобы принять утверждение о сотворенности Вселенной нам, прежде всего, потребуется признать, что было время, когда Вселенной не существовало, а потом она была сотворена Богом из Небытия. Но это признание неприемлемо с точки зрения науки». Тем не менее, очень скоро наука доказала то, во что так упорно не желал верить Политцер и все материалисты. Оказывается, что было время, когда Вселенная если не была сотворена, то, по крайней мере, не существовала. Выяснилось, что все в этом мире имеет свое начало и свой конец, что есть «время разбрасывать камни и время их собирать». Наука доказала, что Вселенная имела строго определенный миг начала бытия. Это доказательство пришло с теорией Большого Взрыва.

Теория Большого Взрыва очень беспокоила материалистов, и подвергалась беспрерывной критике со стороны ученых, оставшихся верными утверждению о вечности Вселенной.

Вот слова одного их известнейших физиков-материалистов Артура Эддингтона: «С философской точки зрения меня очень тревожит мысль о внезапном начале бытия существующего порядка в природе». Еще один известный английский физик-материалист X. Р. Липсон «пусть и не желая того», но признает сотворение Вселенной как научный факт: «Мне кажется, что после всего открытого наукой мы должны идти дальше и признать, что единственным логичным объяснением возникновения жизни может быть лишь сотворение. Я знаю, что это сложно сделать и мне и многим ученым-физикам, таким же материалистам, как и я, но если экспериментальная наука подтверждает эти факты, мы не можем отрицать ее только лишь из-за того, что она нам не нравится». Думается, не случайно к концу двадцатого века многие видные ученые и философы стали всерьез задаваться вопросом о судьбе науки, об особенностях эволюции процесса познания в науке, и о конечных итогах данного процесса. В различных областях науки произошла уже далеко не одна научная революция, приведшая к смене основополагающих исследовательских принципов. Но будет ли подобный процесс познания продолжаться вечно в одном и том же русле, быть может, изредка сотрясаемый локальными революциями, или же он имеет принципиальные ограничения и, в конце концов, превратится в нечто принципиально иное, о чем мы можем только смутно догадываться.

Если сравнивать познавательную деятельность в физике с историей географических открытий, то окажется, что ситуация во многом аналогична. Фейнман, например, пишет, что нам необыкновенно повезло, что мы живем в век, когда еще можно делать открытия. Это как открытие Америки, которую открывают раз и навсегда. Век, в который мы живем - век открытия основных законов природы, и больше он никогда не повторится. В будущем интересы окажутся совсем другими. Тогда будут интересоваться взаимосвязями между явлениями различных уровней - биологическими и т.п. или, если речь идет об открытиях, исследованием других планет, но все равно это не будет тем же, что мы делаем сейчас. Хотя процесс углубления и детализации имеющегося знания может продолжаться очень долго, в общем и целом основной костяк науки сформировался и вряд ли претерпит в будущем какие-либо изменения: "Ни одно из будущих открытий физики и прежде всего - физики элементарных частиц - не изменит сколько-нибудь радикально ту картину строения и развития Вселенной, которая была создана в результате великих открытий второй революции в астрономии. Это утверждение весьма ответственно, и автор хорошо помнит набивший оскомину хрестоматийный пример забытого ныне профессора Жолли, не рекомендовавшего молодому Планку посвятить свою жизнь такой "бесперспективной" науке как физика.

Мы утверждаем, что достигнутый в настоящее время физикой уровень познания структуры материи принципиально вполне достаточен для объяснения если не всех, то почти всех явлений во Вселенной (кроме сингулярности)". В конце концов, по мнению же Р. Фейнмана вся эта история заканчивается тихим болотцем, когда все противоречия процесса познания оказываются снятыми, и физику ждет безрадостный и нудный конец: "Кроме того, в конце концов, наступит время, когда все станет известным или дальнейший поиск окажется очень нудным, и тогда сами собой замолкнут кипучие споры по основным вопросам философии физики и исчезнет забота о тщательном обосновании всех тех принципов, о которых мы беседовали в этих лекциях. Наступит время философов, которые до этого стояли в стороне, делая лишь время от времени критические замечания. Тогда нам не удастся уже оттереть их, сказав: "Если бы вы были правы, нам удалось бы сразу открыть все остальные законы". Ведь как только все законы станут известны, они смогут придумать для них объяснение". Не исключено, что подобные прогнозы в самой отдаленной перспективе могут оказаться небезосновательными, и  достижения современной науки действительно станут частью общности более высокого уровня.

Все те новейшие представления о мире, которые еще только формируются на переднем крае исследовательской работы, станут чем-то таким, чем является сейчас арифметика, которую изучают еще в школе и знание которой является само собой разумеющимся для мало-мальски образованного человека. Возможность возникновения подобного развития события исследователи науки связывают согласно теории Т. Куна сменой парадигмы, которая строго говоря, представляет из себя т.н. дисциплинарную матрицу. Элементами этой матрицы являются: набор предписаний или символических обобщений, законы, термины; метафизические элементы, задающие способ видения универсума; ценностные установки, влияющие на выбор направления исследований; общепринятые образцы или схемы решения задач и проблем.   Может быть, поиском новых путей развития науки объясняется в последнее время  интерес физиков, занимающихся проблемами элементарных частиц и космологией, к традициям древних восточных культур и  к мистицизму вообще. Многие ученые, внесшие большой вклад в науку, такие как Н. Бор, В. Гейзенберг, Д. Бом, Ф. Капра, написали немало работ, посвященных поискам параллелей между концепциями восточных философов, мистиков и результатами последних исследований на переднем крае науки. Возникает ощущение, что интерес физиков к восточной философии и всему мистическому не только не является данью моде, но вполне закономерен и в целом соответствует глобальным тенденциям развития науки. Назревает кардинальная смена картины мира, которая выведет науку на новые, неведомые доселе высоты.