16.03.2022 03:00

ИСТОРИЯ СКАЗКИ Часть 2

На модерации Отложенный

ИСТОРИЯ СКАЗКИ Часть II

Борис Ихлов

Социально-бытовые (новеллистические) сказки

Общая характеристика

В центре сюжета – в классике один эпизод, в более поздних сказках – до четырех-пяти, из которых соответственно три-четыре носят вспомогательный, проходящий характер. Действие развивается быстро, без отягощения, как в волшебных сказках, нет замедлений, повторов, присущих волшебным сказкам. Повествование просто, лишено обрядности волшебных сказок, в них нет ужасов, но максимально развит диалог. Причем именно в диалоге все же сохраняется рефрен, как правило, это явно не имеющая место в реальности комичная история.

События – нелепы, смешны, странны, необычны, хотя в правдоподобной обстановке; поступки и речи комичны.

Характер социально-бытовой сказки – сатирический, ироничный.

Выделим общую структуру сюжета. Она значительно проще структуры сюжета волшебной сказки.

В экспозиции обозначается проблема, с которой сталкивается главный герой. Этой экспозиции может не быть, тогда в самом начале происходит а) столкновение социальных слоев, либо б) встреча героя с человеком (образом) с негативными чертами. Разработка: при этом столкновении а) главный герой проигрывает, либо б) догадывается, как с ним хочет поступить его противник; в) находит, придумывает необычный выход из положения. В повествование может быть вплетена Реприза, повтор, дополнительный эпизод. Финал необычный, фантастический - главный герой избегает противника, побеждает противника, наказывает его, получает богатство.

Если в социально-бытовую сказку водится ряд волшебных элементов, они могут лишить главных героев основных характеристик персонажей социально-бытовых сказок. Т.е. когда они одерживают победу не за счет ума, доброты, честности и т.д., а за счет волшебства.

Волшебный элемент если и включался в сюжет социально-бытовой сказки, то как вспомогательный, хотя и играющий важную роль. Этот элемент абстрактен, бесструктурен, от него осталась только единственная функция: мечу-кладенцу – рубить, волшебному бочонку – строить и ликвидировать дворцы, и пр.

В силу этого социально-бытовые сказки предназначены не только для читателей младшего возраста, но для любого возраста. Поэтому множество моментов в сказке непонятно младшему возрасту.

В связи с этим в 60-80-е гг. 20 в. (когда прекратилось доминирование дидактических сказок о труде, верности и т.п.) читатели младшего возраста максимально увлечены волшебной сказкой, бытовые сказки в сборниках пропускаются, игнорируются. Ребенок не вовлечен в процесс покупки подарка, он возникает как бы ниоткуда: дарят Дед Мороз, фея, добрый волшебник и пр. То, что родители вовлечены в производственные отношения, оттуда берут деньги и на них покупают в магазине товар, скрыто от ребенка. Для него волшебство – его внутренний мир, его восприятие эзотерическое. Потому что он либо противопоставлен массе сверстников в детском саду с групповым образом мышления, либо пустоте дома без родителей, ему необходим личный внутренний мир, куда никто не должен проникать. Он – стихийный идеалист, форма идеализма – созерцательная.

В новое время стихийный идеализм переходит в иную форму – практицистскую, когда вместо фетиша в виде подарка, обладающего какими-то интересными качествами, фетиш в виде идеального товара – денег, не обладающего ни одним подарочным свойством, но вбирающим в себя все эти свойства; предмет для него – не носитель какого-то качества, а довлеющий над ним групповой миф. Ребенок – свидетель не только производственного процесса, но и семейных сцен, более того, он иногда сам участник производственного процесса. В его мировоззрении произошел возврат в 19 в. – 20-е годы 20 в., когда деревенские дети, как Павлик Морозов с братьями, работали в поле с 5-7 лет. Т.е. в то время, когда преобладали социально-битовые сказки и пользовались большим успехом у детей, нежели волшебные. Разница в том, что вовлечение детей в вещное производство заменилось вовлечением в спекулятивный сектор. Чтобы почувствовать разницу с 60-80 гг. и с 19 в. - пример: вы не найдете ни одного современного ребенка, который бы хотел разобрать игрушку, чтобы увидеть, как она устроена.

В ряде сказочно-фантастических рассказов волшебство стало обыденным, как кухонный набор – для участников событий, но для читателя – в явно небывалой, якобы не существующей, неожиданной форме, потому юмористичной. Примеры: «Понедельник начинается в субботу», «Прохфессор накрылся» Каттнера (члены семьи Хогбенов в себе синтезируют урановый котел, перемещают людей в пространстве), «31 июня» Джона Пристли (сатира на редакцию издания; герой преображается в дракона, перемещается в истории и диктует секретарше текст статьи), «Хронопы» Кортасара (невиданные звери, хронопы и фамы очеловечены, хронопы – интеллигенты, фамы – хамы), «Кин-дза-дза» Данелия и т.д.

Реальный окружающий мир (обычной научной лаборатории, обычной деревни, обычной истории, обычного общества) в таком ракурсе - намного многообразнее и удивительнее, а в «Кин-дза-дза» - парадоксальнее, алогичнее (по аналогии с «Замком» Кафки) – и политизированнее.

Темы социально-бытовых сказок

1) Социальная несправедливость (мужик – барин, мужик – поп, солдат – царь и т.д.)

2) человеческие пороки: жадность, скупость, нечестность, лень, глупость, упрямство, черствость, злоба, жестокость и пр.

В соответствии с этим конфликты в сказках делятся на социальные и бытовые.

Современная серийная сказка «Незнайка в солнечном городе» - типична. В каждом рассказе – один эпизод: написание Незнайкой стихов, рисование портретов, поездка на автомобиле. Из волшебной сказки вплетено путешествие в страну, где живут одни девочки. В каждом рассказе – осуждаются плохие поступки разного характера. Но есть существенное различие.

А именно: конфликты основаны на понимании развития героя, причем не как в волшебной сказке, где главный герой – изначально положителен, из грязи в князи, плакал-кручинился, да с помощью женщины, Василисы Премудрой, всё преодолел, и пр. Напомню, что в стандартной социально-бытовой сказке характеры героев неизменны. Предполагается, что в главном герое не «сидит дьявол», это не Баба-Яга, которая, кстати, тоже неизвестно, на чьей стороне, или Кощей.

Конечно, как в любой сказке, наказание неотвратимо, но это максимум касторка от доктора Пилюлькина. Но незнание – вовсе не глупость, желание прославиться – вовсе не гордыня.

То есть, развитие главного героя предполагается, но – не происходит, иначе сказка быстро закончится. Зато всем другим героям позволено не размышлять о своих качествах: Пончику с Сиропчиком много есть и пить, и пр. Это интересный прием, даже не прием, а позиция автора.

Идеи и образы

Бытовые конфликты:

1) о верности-неверности жен, о неумелых или ленивых женах, о женитьбе-замужестве, об исправлении строптивой жены и пр.

Муж на примере курицы, которая «не слушается» его слов и гибнет от ножа, собаки, которая не тоже «не слушается», приучает жену под страхом смерти к повиновению; жена, не желающая соглашаться с мужем, назло ему гибнет и т.п.

2) Социальные конфликты: как мужик проучил, обманул попа (купца, барина), повадившегося к чужой жене, как он его (их) обобрал, как мужик (работник, солдат) обманул генерала, царя, барыню и т.д.

Мужик уводит у глупой барыни свинью якобы родственницу жены якобы на свадьбу, она верит, что чернь сродни свинье; барин, избивший и обокравший мужика, верит, что надо его, барина, связать, тогда мужик его вылечит. Барыня верит хитрому кучеру, который вызвался высидеть пятьдесят черненьких цыплят. Столько же глуп, несведущ в обыденных вещах барин. Он верит в существование теплого леса. Он думает, что коза может задавить волка, что из тыкв можно высидеть лошадей.

3) Особая идея – как мужик, солдат, дровосек побеждают лешего, черта, шурале, как они хитростью избегают ада. Эта идея проиллюстрирована множеством примеров, ее эксплуатация – многообразна. Смысл таких сказок, как и сказок и мужике и священнослужителе – антиклерикальный. Герои не крестятся и не взывают к всевышнему – они действуют сами, не передоверяя высшему существу (царю, президенту, генсеку, начальнику вообще) думать за себя; их яростное желание – думать собственной головой, поступать сообразно собственным мыслям и представлениям.

Почему эта особая идея выделена и так обширно проиллюстрирована? Потому что церковь - противник собственного мышления.

«… Наше духовенство, - писал В. Г. Белинский, - находится во всеобщем презрении у русского общества и народа… Про кого русский народ расскажет похабную сказку? Про попа, попадью, попову дочку и попова работника. Кого русский народ называет: дурья порода, колуханы (попирающие ими же декларируемые идеалы, Б. И.), жеребцы? Попов. Не есть ли поп на Руси для всех русских представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства?» (ПСС, т. Х, М., 1956, с.215). Служители культа в русских сказках – сословие невежественных, лицемерных господских слуг – крестьянских захребетников. Даже религиозный человек, Гоголь, вынужден констатировать: русский мужик крестится, почесывая залатанный зад (Мертвые души»).

Жадный поп хочет, чтобы работник съел разом завтрак, обед, полдник и ужин, чтобы расходовать еды меньше. Работник не прост и после ужина идет не в поле, а спать.

«Не прелюбодействуй», - говорит поп с амвона, но сам вместе с дьяконом и пономарем нарушает эту заповедь. Чтобы приманить жену мужика, выходит на двор и ржет по-жеребячьи. Муж научил жену, она позвала попа, мужик вернулся, а поп был вынужден залезть в сундук с сажей, который мужик продал барину за большие деньги, якобы там черт.

«Не лжесвидетельствуй», «не укради», «не убий» - все эти заповеди нарушает поп, захотевший убить своего батрака, обманутый батраком, топит попадью.

В сказке «Как поп работников морил» священник упросил батрака совершить убийство человека и откупается от наказания деньгами, лжет на каждом шагу.

Сказочники настойчиво внушают своим слушателям, что поп – лицемер, ханжа, не верит ни во что, а его служба – способ обогащения.

У старика со старухой был козел – единственное богатство. Нашел козел золотой клад, стали старик со старухой жить богато. Потом козел захворал и издох. Старик со старухой захотели устроить козлу пышные похороны, как людям. Пошел старик к попу. Блюститель веры, узнав, зачем тот пришел, осерчал, начал таскать старика за бороду по избе: «Ах, ты, окаянный, что задумал!» Но вот мужик помянул о завещанных козлом попу двухстах рублях. Поп оставил мужика, ткнул его пальцем в лоб: «Не потому я тебя за бороду таскал, что хочешь козла хоронить, а потому, что не дал мне знать о его кончине. Дьячок тоже сначала рассердился, но, получив деньги, говорит: «Надо было раньше сказать мне.» Кинулся на колокольню, принялся «валять во все колокола». Всех лицемернее – его преосвященство, архиерей. «Безбожники! - накинулся он на попа и мужика. – Как смели хоронить козла?» Но, получив тысячу рублей, архиерей говорит: «Эх, ты, глупый старик! Не за то я тебя сужу, что козла похоронил, а за то, что ты его заживо маслом не соборовал.»

В сказке «Отец Пахом» в одном приходе не было священника, миряне выбрали попом Пахома. Прихожане, как обезьяны, повторяют то, что делает Пахом, которому за голенище из кадила упал уголек. Вышел один мирянин, другой навстречу: «Отошла ли служба? – Нет, не отошла, топанье-то отошло, а теперь ляганье». Сказка о Пахоме – одна из лучших, максимально обобщающая.

Лейтмотив сказок о духовенстве: нет разницы между светскими и церковными барами.

В свою очередь, церковь – вместе с властями, представляющими интересы бар - нещадно преследует сказителей, их разыскивают, ссылают, сажают в острог, казнят. Об этом свидетельствуют обвинительные материалы в судебных документах XVIII в. Церковь воюет и с остатками язычества – образами Деда Мороза и Снегурочки, домового, духов ветра, солнца, дождя, грома. В сказках языческие силы противостоят служителям культа, они – орудие наказания.

Например, в одной сказке поп наряжается чертом, надевает козлиную шкуру с рогами, приходит к мужику, который нашел клад, пугает его и отнимает клад. Но козлиная шкура прирастает к попу.

Но слабая концовка – редкость, в основном, в бытовых сказках народ наказывает священнослужителей своими руками. Так, в сказке о Шабарше вор Шабарша одевается в архиерейское платье, приходит к архиерею: «Я-де ангел божий. Велено-де тебя на небеса взять. – Разве-де я умолил? - Умолил-де, архиерей божий!» Завязал Шабарша архиерея в мешок и всячески наказал.

Наконец, Пушкин в сказке «Гаврилиада» подвергает сомнению и сами возвышенные, но оторванные от жизни, не вырастающие из жизни идеалы (неизвестно, пишет он, от кого Мария зачала Христа, то ли от Господа, то ли от архангела, то ли еще от кого). Уже не в сатирической, но максимально острой форме отрицают религиозные идеалы французские энциклопедисты, Достоевский («Братья Карамазовы»), Толстой («Воскресенье» и особо «Война и мир»), далее - Бабель (рассказ о постоянно беременной бабе, которой бог послал ангела, а она его задушила в объятиях), Марк Твен («Письма с Земли»), Бернард Шоу, Джон Голсуорси, Стейнбек, Фолкнер.

Не отстает от русского фольклор иных наций. Так, в латышском анекдоте католический пастор напился пьяный, упал в канаву. Идет мимо прихожанин, пастор оправдывается: «Лютеранские священники богачи, плавают по морю. А я, бедный, в канаве».

Итак, в бытовых сказках обычно положительный герой – крестьянин, ремесленник, простой солдат, а отрицательный – священнослужитель, барин, царь, купец. Но время постоянно меняет отношение к персонажам.

Того же купца, когда купечество дорожило словом (потому что за ним стояла цена жизни, зависящей от товарища, который не мог не подвести), когда купечество преодолевало пространства, открывая новые земли, связывая производства, и поэтому играло прогрессивную роль, не просто уважили – любили и были способны отдать за него жизнь. Что и отразилось в сказках («Аленький цветочек»). Когда же купечество устоялось, влилось в правящий класс и более помышляло о прибыли, нежели прогрессе (вся эволюция сжата в одну книгу «Угрюм-река»), оно стало объектом насмешек в русских сказках.

Точно так же меняется отношение к Ивану Грозному. Пока он расправлялся с боярами, дворянами и церковниками, он положительный герой сказок. Так, сказка о разбогатевшем мужике, царе и дворянине; дворянин позавидовал мужику, которому царь положил за упорную работу дворянский чин, подарил царю коня; а тот отдарился мужичьей репой на посмешище (сказка о царе и лапотнике, записана в середине XVI в. Сэмюэлем Коллинзом).

Когда же Иван Грозный принялся подавлять крестьянские волнения, он предстает в сказках, как жестокий самодур: вместо него богатыри только и делают, что воюют, а он их регулярно за это ущемляет. По сказкам няни Арины Родионовны Пушкин пишет царя Салтана как придурковатого, не понимающего, что женщина не может родить «неведому зверушку», наконец, он просто издевается над «работой» царя, его тунеядством – в сказке о царе Дадоне.

Пример нового образа.

Сказочный образ дурака-удачника – контаминация. Во времена «Русской правды» (XI в.) законодательство подтверждало право младшего сына на наследование. В те времена младший сын в волшебных сказках – хранитель священного очага, печи. Там он и лежит тридцать лет и три года.

Затем право наследования переходит к старшему сыну. Место волшебной сказки занимает социально-бытовая, где младший сын – дурак, хранитель отживших традиций. В сказке появляется едкая насмешка над древними суевериями и обычаями.

В то же время дурак благороден, бескорыстен, добр, как Дон Кихот. Однако у Сервантеса он только насмешка над отжившим рыцарством. Многие исследователи следуют в русле традиции позднего толкования образа Дона Кихота как лакмусовой бумажки для выявления пороков нового общества, чуть ли не провозвестника революции, во всяком случае – как пастыря, видящего «под этими масками настоящие, добрые человеческие лица». Вот эти исследователи, отождествляя образы дурака и Дона Кихота, и полагают, что дураку достается клад, царство, царевна исключительно за счет его благородных качеств.

Народ знает о себе больше, чем его обличители. В сказке он не позволяет ни мордой себя в грязь, ни на ходули ставить.

С одной стороны, в сказке просто издеваются над дураком, над его ленью (он просто прикован к печи, на ней даже объезжает государство), над его глупостью, а также глупостью, связанной с ленью.

В одной из сказок старшие братья отправляют младшего на ярмарку, чтобы продать худого быка. По пути он встречает березу. «Отчего береза скрипит? – размышляет ленивый дурак. – Уж не торгует ли моего быка?» И говорит березе: «Коли хочешь покупать – так покупай! Я не прочь продать! Бык двадцать рублей стоит, меньше взять нельзя. Вынимай деньги!» Береза ничего не отвечает, только скрипит, а дураку кажется, что она быка в долг просит. «Изволь, я подожду до завтра». Привязал быка к березе и распрощался; береза же (древний образ волшебного дерева) «отблагодарила» его: под ней он нашел клад с золотыми монетами.

В другой сказке дурак едет с ярмарки, видит верстовые столбы. «Эх, думает, - мои браться без шапок стоят». Взял и понадевал на них купленные на ярмарке по их наказу глиняные горшки.

Забота? Да вы представьте себе братьев с горшками вместо шапок, это же определение самих старших братьев, причем точное, навсегда. Какая же это глупость, эта веселая фантазия, неужто Мюнхгаузен у Распэ лучше? Правда, Мюнхгаузен, в отличие от русского дурака, гротескно, комично похваляется, но и эта черта иногда появляется у дурака.

Во-вторых, печь в бытовой сказке из языческой святыни превращается просто в теплое лежбище, в предмет вожделения. Исследователи опять же связывают это с насмешкой над ленью дурака. Однако.

Чтобы понять, откуда в богатыре, 33 года пролежавшем на печи, берутся силы, откуда удача приходит дураку, поглядим, что происходит в другом фольклорном жанре – рабочей песне:

«Распроклятый наш завод

Перепортил весь народ,

Кому палец, кому два,

Кому по локоть рука.

Грудь расшиб себе два раза

У мартеновских печей,

Я ослеп на оба глаза –

Хоть бы голову с плечей.»

Или:

«Ах, ты, маменька родима,

Ты зачем меня родила…»

Или:

«Всё работа да работа,

До тяжелого до пота,

Она сушит молодца…»

Тема тяжелой работы – основная и в сказочном сне Макара (Короленко, «Сон Макара»). Вот откуда у Пушкина строки: «… И праздность вольную, подругу вдохновенья…»

Использованная литература:

1. «Заветные сказки, собранные А. Н. Афанасьевым, М., «Диво», 1991.

2. В. П. Аникин, «Русская народная сказка», М., «Просвещение», 1977.

3. Зуева Т., Кирдан Б. Русский фольклор. М.: Флинта-Наука.

4. Н. И. Кравцов, С. Т. Лазутин, «Русское народное творчество», М. «Высшая школа», 1977.

5. А. Н. Афанасьев, «Русская народная сказка», М., 1957.

6. Мелетинский Е. М. Классические формы мифа.

7. Сказки народов мира. Т. 8. Литературные сказки зарубежных писателей. М.: Детская литература, 1983.

8. Пропп В. Я. Русская сказка.

См. по теме:

Б. Ихлов, Сказка сказок. http://www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=588620

Б. Ихлов, Сказка, в сб. «Молчание акул» https://proza.ru/2020/01/13/1444