Родники под гнётом

Стоял после полудня на автобусной остановке. Тут же девчушка – поглядывала в смартфон. Появился юноша. Она что-то сказала ему. «Окей!» – кивнул головой юноша и куда-то умчался. Подошли две женщины преклонного возраста. Донеслось: «На Рождество к сестре Мане ездила… Севок на почте купила…» Юноша скоро вернулся с пакетом. Девчушка: «Вау! Фастфуд!»… Не оставил меня в покое, казалось бы, мелкий эпизод. Думалось: сколько испытаний претерпели русские традиции, русское слово в разные периоды истории. Представлялось, как могут говорить через двадцать-тридцать лет.

«Ваня мой – не подпояска»

Всякое на Руси было. В XVIII веке подражание иноземным манерам было возведено в ранг государственной политики. Царь Петр I, при всех его достижениях в укреплении российской государственности, крепко приложил руку к насаждению иноземщины. В XIX веке влияние Запада несколько уменьшилось. Тем не менее министр просвещения России граф С.С. Уваров издавал свои книги на французском. В начале XX века писатель и философ В.В. Розанов в письме русскому искусствоведу, литературному критику Э.Ф. Голлербаху отмечал: «Россию подменили. Вставили на ее место другую свечку. И она горит чужим пламенем, чужим огнем, светится не русским светом и по-русски не согревает комнаты», а русский военачальник генерал М.Д. Скобелев, выступая перед сербскими студентами, говорил: «Чужеземец у нас везде. Рука его проглядывает во всем. Мы игрушки его политики, рабы его силы».

Нельзя не упомянуть русофобию троцкистов. И.В. Сталин, в целях сохранения государственности, разгромил троцкистскую «пятую колонну». К середине 30-х годов ситуация была выправлена. Русская словесность заняла положенное ей место. Возобновилось в школах преподавание истории. Восстановились историко-филологические факультеты в вузах. Развивались языкознание (известна и работа Сталина на эту тему), родиноведение. Писатели, поэты советской эпохи А. Толстой, М. Шолохов, А. Фадеев, М. Булгаков, Ф. Абрамов, А. Твардовский, Ю. Бондарев, В. Астафьев, В. Распутин и другие продолжали традиции русской литературы, заложенные великими предшественниками: А. Пушкиным, Л. Толстым, Ф. Достоевским, Н. Некрасовым, Ф. Тютчевым, А. Фетом, А. Чеховым, И. Буниным… Их книги издавались огромными тиражами. Подобно многим, я вырос на этих книгах. А в конце 80-х – начале 90-х проявился интерес к ранее не издававшимся трудам И. Ильина Н. Бердяева, Л. Тихомирова, С. Трубецкого…

Бесценное литературное наследство сочеталось в головах подрастающего в провинции поколения со знанием народной жизни, духовным опытом, переданным родителями. Моя мама Анна Дмитриевна, крестьянка по происхождению, знала массу поговорок и пословиц. Собирались по грибы, наставляла: «В поле глазато, в лесу ушато», мол, если «гукну» (крикну), «отгугикивайся» (отзывайся), чтобы не заблудиться. Небрежно оставил во дворе удочку с живцом на крючке, и на него попалась курица. Мама вздыхала: «У бедного Ванюшки – везде камушки». Отправлялся после выходных в Тверь, она, будто ненароком: «Плохая сбруя – несчастный выезд» – намек: проверь состояние машины. От мамы я узнавал, что полная луна – к морозу, что если солнце заходит за тучу, непременно быть дождю. «На Мефодия дождь – будет идти сорок дней, на Самсона дождь – до бабьего лета. А май холодный – год хлебородный».

Не менее образна была речь наших соседей. Заходит щупленький, клещеногий Иван Анисимович Баранов. Приглашаю его к столу на рассыпчатую картошку с солеными груздями, в ответ: «Съел бы грибок, да снег глубок». Отведав кушанья, благодарит: «Спасибо за обед, поел дармоед». Приезжаю в отпуск, Иван Анисимович интересуется тверской жизнью. У него и на этот случай припасена поговорка: «Пока брел я до Твери, мои лапти расцвели»… Кандидаты в тверские губернаторы любили с ним фотографироваться. Шутка ли, у бывшего разведчика Ивана Анисимовича три ордена Славы, орден Красной Звезды, орден Отечественной войны, три медали «За отвагу». Сорок два «языка» взял в группе и лично. Фотографироваться он не отказывался, но жена его, высокая, ладная Ольга Владимировна, произносила: «Не-е, Ваня мой им не подпояска».

Пришел поутру печник Александр Петрович Кяго (по отцу эстонец), стал перекладывать печку. Я в подсобниках, подаю кирпич. Петрович сыпет поговорками, присказками: «Будут денежки в кармане, будут девушки в торгу», «Вода мельницу ломает», «дербень-дербень, моя Калуга»… Явилась к маме родственница Евгения. Жалится: «Нюрынька моя, аногдысь я так увячилась – дух вон. Сунулась курчушком. Обоснулась – ляжу расхолюзиной». Если кто городской, не сообразит, о чем она, а мне все ясно. В просторечье у нас называли крапиву – стрекавой. Сырую погоду – дрызгелью. Поляну в лесу – визиркой. Сыроежку – горянкой. Деревянный круг с грузом для придавливания заквашенной в емкости капусты или засоленных грибов – гнетом. Гряду на огороде – лехой… Часто слова имели ласкательный оттенок: не мать, а матушка, не Иван, а Ванюша, не кума, а кумушка, не чуть, а чутеньки…

Кладезем народной мудрости запомнился мне директор школы Алексей Михайлович Новиков. Звонит: «Давненько ты у меня не был, а в Кошелевке маслят черт на печку не закинет». Обещаю приехать, а он недоверчиво: «Ах, сулиха – недахи родная сестра». Беру в сенях корзинку, и в путь-дорогу. Свое деревенское житье (дети далековато) рисовал так: «Торчу словно пень на болоте». Сухопарый, жилистый, с лукавинкой в глазах, лишь в 90 перестал он ездить на мотоцикле, в 95 еще выходил к Западной Двине «ставить крючки» на голавля, охотился. Был у меня в гостях тверской писатель Михаил Петров. Вдруг звонок из Козлова от Новикова: «Хотите испробовать печень вальдшнепа? Милости прошу…» Я, хотя и не охотник, представлял вальдшнепа, печень у него на один жевок. А Михаил в азарте: «Ни разу в жизни вальдшнепа не едал!»

В банке по-черному попарились. В рот кое-что от вальдшнепа нам попало. Но дело не в этом. Михаил Григорьевич был очарован знаниями народных обычаев, образной речью Новикова. Почти в 100-летнем возрасте Алексей Михайлович без бумажки выступал на областной педагогической конференции. До 102 лет дожил. И еще бы пожил, если бы не ночной пожар. За месяц до беды мы с женой Верой Николаевной, тоже посвятившей жизнь педагогике, его навестили. Алексей Михайлович вспоминал, как у министра просвещения СССР Михаила Алексеевича Прокофьева пробивал строительство новой школы. Возмущался истреблением леса. И конечно, исполнял свою любимую «Серую шинель». Нет-нет, да и вспомнится мне тихий, проникновенный голос:

Я вернусь с победою – выпью, пообедаю.
Мать постелет чистую, мягкую постель.
Со слезами гордости в лучший угол горницы
Мать повесит старую, серую шинель…

Новиков был убежденным созидателем-патриотом. Вся бы стать увековечить на андреапольской земле память человека, внесшего значимый вклад в развитие народного образования. Может быть, учредить для педагогов премию его имени, установить памятную доску. Но где там… Недолюбливали Алексея Михайловича отдельные чиновники. Видимо, за то, что не боялся убежденно говорить правду. Прохиндеев называл прохиндеями, лизоблюдов – лизоблюдами, пустышек – пустышками. Добавляя иногда при этом: «Им плюй в глаза – Божья роса».

«Его душа и быт родной…»

Слова, поговорки, названия, интонации, с которыми они произносились, возникали и прирастали естественным путем, близость к миру природы, ощущение радости и важности крестьянского труда, особенности крестьянского быта оказывали сильнейшее влияние на языковые процессы. Где как не в провинции можно было насладиться неподдельной «пленительностью русской медлительной речи», о которой писал Константин Бальмонт. А князь Петр Вяземский отмечал, что в языке русского народа «слышится его природа, его душа и быт родной».

Какое великое множество примеров такого единства природы, быта, русского умостроя, русской истории! Взять названия деревень: Залучье, Красное Утро, Гостилиха, Песчаха, Светлое, Гладкий Лог, Мариница, речушек: Сударевка, Русановка, Любутка, Грустенька, Лучиновка, Струженка, Студеница, Ладомирка, урочищ: Найденные Гривы, Орлинский Озерок, Лаужкины Шалашки, Волчьи Ямы, озер – Лучани, Лебединец… Неспроста в провинции столь много поэтов-лириков, подчас очень способных, но неизвестных. Свойственно русскому человеку не выставляться напоказ и не торговать талантом.

Сполна проявлялась русская душа и в песнях. Зимний вечер. Потрескивают полешки в печке, вьюга завывает в трубе. При свете керосиновой ламы-семилинейки мой отец Яков Кириллович подшивает старые валенки. Мама сидит за самопрялкой. Вертится деревянное колесо, на шпильку наматывается шерстяная нить. А из маминых уст плавно льется:

В низенькой светелке огонек горит,
Молодая пряха у окна сидит.
Молода, красива, карие глаза,
По плечам развита русая коса…

В нечастое застолье у нас дома звучали «Тонкая рябина», «Когда я на почте служил ямщиком», «Ой мороз, мороз», «Степь да степь кругом», «Позарастали стежки-дорожки», «По муромской дорожке…». Тогда, в пятидесятые-шестидесятые, еще помнили народные песни и много пели. Не под караоке, как сейчас, а под живые инструменты… Бывает, услышу сейчас: «Ничто в полюшке не колышется, только грустный напев где-то слышится…», и замру, и сердце вдруг сожмется, затрепещет, и комок подступит к горлу. А сколько частушек у нас певали! Поучительных, метких, ядреных.

Все в мире меняется. Но то, что истинно, не подвержено изменению. Его можно оболгать, подменить, замусорить, но убить невозможно, все равно оно о себе скажет. Со временем приходили иные песни, иные исполнители. Но оставались традиции русской песенной культуры. Народность, простота, искренность, мелодичность. Будучи живой материей, менялся и русский язык. Но провинциальные «фильтры» оберегали, сохраняли в нем традиционное народное начало. Иностранное словцо, или новоизобретенное отечественное, они впускали не сразу, осторожно, дабы не расплодился чертополох на ухоженной родной почве. А еще была грамотная культурная политика.

Люди во власти понимали: в культуре должен главенствовать культ не денег, а духовности. А русское слово не просто средство общения, но и отражение образа жизни народа. Образ жизни формирует национальное сознание. Сознанием диктуются поступки. Они определяют историческую судьбу народа и государства. И в этом – значение русского слова как охранителя государственности. Оно мощнее ядерных зарядов, ракет, лазеров, подводных лодок, самолетов, ибо в нем духовная сила народа. Проникая в человеческое сознание понятиями родины, верности, чести, слово сплачивает народ, ведет его в бой и на мирное созидание.

Отупляют сознание

Уважение верхов к русскому слову начало быстро истончаться с «консенсусом» и «плюрализмом» Майкла Горби. Отзывчивый, в чем-то наивный народ наш не сразу осознал сущность людей, чью философию, как и свою собственную, выразил агент влияния А. Яковлев: «Нам пришлось лгать, лицемерить, лукавить – другого  пути не было». Е. Гайдар был более категоричен: «Россия как государство русских не имеет исторической перспективы». При Ельцине, поправ достоинство русских, убрали из наших паспортов название национальности, приняли на вооружение мертворожденное «россиянин». Хотя нет такой национальности и, соответственно, нет российской нации. А была, есть и, надеюсь, будет русская нация. Причем русскость воспринимается простым народом не как вопрос крови, а как соответствие традиционным духовным ценностям и установкам русского государства.

Мать великого сына России Владимира Даля была немкой, отец – датчанином. Но в поездках по России русские крестьяне воспринимали его не просто как русского, но и как крестьянина. Даль считал: «Кто на каком языке думает, тот к тому народу и принадлежит. Я думаю по-русски». Иосиф Сталин называл себя русским грузинского происхождения. Во главе русской церкви стоял мордвин Никита Минов (патриарх Никон). Русскими считали на Западе чемпиона мира по шахматам еврея Михаил Ботвинника, дагестанца поэта Расула Гамзатова, сказавшего: «Я был бы поэтом одного ущелья, если бы меня не перевели на русский язык», украинца, космонавта Павла Поповича, армянина Маршала Советского Союза Ивана Баграмяна…

Вопрос крови если и возникал, то искусственно, и это шло не от русских. Его брали на вооружение, всячески раздували враждебные силы, чтобы стравить народы в своих интересах. Например, цинично придумали несуществующий «русский фашизм», а под эту лавочку совершили то, о чем сказал на Всемирном Русском Соборе Валентин Распутин: «Что такое оккупация?

Это устройство чужого порядка на занятой противником территории. Отвечает ли нынешнее положение России этому условию? Еще как! Чужие способы управления и хозяйствования, вывоз национальных богатств, коренное население на положении людей третьего сорта, чужая культура и чужое образование, чужие песни и нравы, чужие законы и праздники, чужие голоса в средствах массовой информации, чужая любовь и чужая архитектура городов и поселков – все почти чужое, и если что позволяется свое, то в скудных нормах оккупационного режима!»

Нет, не случайным был упомянутый мною эпизод на автобусной остановке. Как и другие подобные эпизоды. Что-то непотребное, унизительное происходит с русским человеком. Думаю, правильно будет определить это как перерождение личности, оскудение разума. Встретил я на озере Бросно московских телевизионщиков. Они снимали фильм о несуществующем «бросненском чудище». Заспорили с худосочным человечком в джинсиках. Стал он втолковывать провинциалу: «Ну какая разница, кто первым полетел в космос – русский Гагарин или какой-нибудь француз?» А по мне разница очень даже большая. Мой давнишний товарищ, бывший председатель сельсовета и директор совхоза Николай Белоусов, в избе которого происходил разговор, потом заметил: «Что с него возьмешь? Наша жизнь для этого мальца потемки». Или, помнится, оказался на одном юбилее. Супруга юбиляра завела на английский манер. «С днем рожденья тебя, с днем рожденья тебя…», принялась бахвалиться: «Наш сын в Америке живет!» Молчу, а в душе моей – кипенье. Наш с женой сын в горячей точке сражался за Россию-матушку. Против тех, кого взрастили и американские деньги…

Включишь телевизор, «звезды» танцуют под английскую музыку. Несется белиберда: «Кешбэк» – он, как Париж…» Глядишь в окно на англосаксонский ландшафт с кипарисиками на клумбах и ширпотребовским алым сердцем, и тоска одолевает: «Зачем это в центре России?» А молоденькая чиновница в восторге: «Круто!» Я, когда услышал это из ее уст, оторопел. Родина – не отвлеченное понятие. Это традиции предков, родное слово, родные березы и ели, родные луговые цветы, родные певчие пташки, родные тропинки, родная архитектура, родные песни… Все то, что с детства впитывается в душу на всю оставшуюся жизнь и служит ее оберегом.

Но что с чиновницы возьмешь, как и с того телевизионщика? Им неведома ни мысль А. Пушкина о том, «что Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою; что история ее требует другой мысли, другой формулы», ни предупреждение Ф. Достоевского: «Начинается эта пересадка всегда с рабского подражания, с роскоши, с моды, с разных там наук и искусств, а кончается содомским грехом и всеобщим растлением». Ни строки Ф. Тютчева:

Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать –
В Россию можно только верить.

Наряду с внедрением англицизмов, творцы новой «культурной» политики снижают порог совестливости, присущей русским. Невозможно представить, чтобы в советское время ведущие и участники дискуссий на телевидении бесстыдно произносили «ж…па», «го…но», «обосра…ись», «дри…нули»? В.Ю. Троицкий, с которым мне довелось встречаться на конференциях «Русского собрания» в старинном Калязине, написал книгу «Защита русской школы». Этот труд большого ученого заслуживает того, чтобы быть изданным тиражом не 500 экземпляров, а 50-тысячным. Но разве сподобятся на это инноваторы образования? Всеволод Юрьевич размышляет вразрез их действиям. «Дыша воздухом с примесью углекислого газа, человек умирает. Язык с постоянной примесью словесного мусора и словесных нечистот убивает человека как существо интеллектуальное и духовное. Не хватает воздуха – человек задыхается. Засоряется и обедняется его словесный арсенал – незаметно, но непременно усыхает и тупеет сознание». И ведь тупеет, еще как тупеет!

Опасность «биоконвергенции»

Мы как-то особо не задумываемся об этом, но чиновники и политики не только замусорили русский язык англицизмами, загадили его матерными нечистотами. Слово имеет вес и цену. Предвыборной и прочей ложью, пресловутой толерантностью «хозяева жизни» подорвали народное доверие к печатному и устному слову. Измельчили его значение, обесценили его! Скажи кому, что областная газета «Калининская правда» («Тверская жизнь») в конце 80-х годов получала ежегодно до 20 тысяч писем, не поверят. Но так было, поскольку люди верили, что их слово не останется без внимания. Начальники на местах, если послушать их речи, теперь сплошь и рядом «православные патриоты» и «крепкие государственники». Но патриотические издания не выписывают и не читают. Спроси, какие художественные книги за год одолели, многие начнут морщить лоб. Но главное, патриотизм их в отношении к русскому слову, если и проявляется, то чаще всего не по убеждениям, не от живого сердца, а для того, чтобы нарисовать «галочку» в отчете.

Россия перестала быть самой читающей страной мира. Книжные тиражи несопоставимы с советским периодом. По итогам 2020 года сокращение по количеству названий книг 13,3 процента, по тиражам – 19,2 процента к 2019 году. Упал интерес к русской классике, но возрос на книги о предсказаниях, картах Таро. Это означает, что снизился интеллектуальный уровень народа. Если логично рассуждать, в наших библиотеках, школах должны бы присутствовать газеты русских писателей «День литературы», «Слово». Но, как я убедился, даже учителя русского языка и литературы не имеют о них представления. А было бы полезно задуматься над приведенными «Словом» перлами из школьных сочинений: «Онегин это друг Пушкина. Они вместе были на дуэли», «Рано утром Базаров пошел ловить лягушек и быстро нашел с ними общий язык», «Когда отряд пустился в погоню, гусар вскочил в седло и полностью отдался лошади»…

Верхи вроде бы пытаются защитить русский язык. По указу президента Владимира Путина 6 июля, в день рождения Александра Сергеевича Пушкина, отмечается День русского языка. Принята и обновлена доктрина информационной безопасности, предполагающая, в том числе, и защиту русского языка. Из уст политиков, депутатов постоянно звучат слова о том, что русский язык – национальное достояние, духовное сокровище, что судьба русского языка – судьба России. Но что проку от слов, когда нет практического их осуществления?

«Защитники» не определились в самом главном – от кого следует защищать русское слово. А защищать нужно, в первую очередь, от «россиянской элиты». Не только от той, что с награбленными миллиардами обосновалась в Лондонграде. Гораздо опаснее та, что укрепилась в государственных структурах России, на телевидении, в культурных, образовательных ведомствах. Это она устроила так, чтобы в школах на уроки русского языка отводилось меньше часов, нежели на усвоение английского. Она выкорчевывала из школьных и вузовских программ произведения русских классиков. Но самая главная беда в том, что в России уже три десятилетия сокращается число естественных носителей русского языка – русских. Зато мигрантов, преимущественно из Средней Азии, по некоторым оценкам, до 12 миллионов.

Тревожит и происходящее с русским языком вне страны. В начале 90-х годов на русском разговаривали в мире, по разным оценкам, от 320 до 350 миллионов человек, сейчас таковых в лучшем случае 220–230 миллионов. Английский язык на планете изучают 1,5 миллиарда, русский – 40 миллионов. В бывших союзных республиках, особенно на Украине, распространяется языковой национализм. Выдавливается кириллица. Парламент Казахстана, получившего в наследство от СССР огромные территории с русским населением, перевел вывески, указатели на улицах, документы на казахский язык, причем на латиницу. «Партнеру» Эрдогану, должно быть, радостно – влияние тюркского мира растет, а наш МИД скромно помалкивает.

Недавно суд Алма-Аты приговорил сторонника дружбы с Россией, противника русофобии Ермека Тайчибекова к семи годам колонии строгого режима по статье о разжигании межнациональной розни. Поводом к преследованию, как сообщают СМИ, послужило интервью изданию «Царьград», в котором Тайчибеков рассказал о притеснении русских и русского языка, причем с одобрения властей. Но со стороны России не видно никаких шагов в защиту человека, пострадавшего за любовь к ней. Знакомый тверской учитель говорит: «И у нас могут инициировать переход на латиницу. Это требование глобализма. Дадут установку «Единой России» – и она продавит в Госдуме нужный закон». И ведь нельзя на сто процентов исключать такого «сюрприза».

Россия находится под возрастающим давлением Запада, насадившего у нас еще в 90-е свои «ценности». Когда в Москве, других российских городах взрывались дома, захватывались заложники в «Норд-Осте», Беслане, всматриваясь в напряженное, с пульсирующими жилками под глазами лицо Владимира Путина на телеэкране, я ловил себя на мысли, как трудно приходится президенту, искренне сочувствовал ему, понимая, сколь много вокруг него может быть скрытых предателей. Путину удалось справиться с ситуацией. Перевести на мирный лад Чечню, укротить семибанкирщину, прекратить парад суверенитетов, вернуть Крым, поднять оборонку и армию с флотом. Что бы там ни говорили, несомненен факт – авторитет России в мире укрепился, вырос.

Однако чужие «ценности», стандарты остались! Словно ржа, разъедают они основы русского бытия. Встали в полный рост и новые опасности: пандемия, обострение отношений с Западом из-за Украины, где Россия не имеет права уступить. Вдобавок темные глобалистские силы придумали «биоцифровую конвергенцию». Далеко не все в народе представляют ее суть. То, что она не улучшит, не возвысит духовно человека, а выхолостит его душу, убьет в нем человечность. Массовым продуктом «на выходе» станет напоминающий пришельца с далекой планеты биоробот. Без чувства Родины, национального достоинства, исторической памяти, понимания ценности русского языка. Это существо уже не вспомнит народную поговорку или народную песню, не будет знать Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского, Чехова, Есенина, Рубцова, а будет лишь монотонно трендеть, брендеть и произносить «вау» и «окей».

Запрос на левый поворот

Глобалисты торопятся. Спецпредставитель по взаимодействию с международными организациями для достижения целей «устойчивого развития» А. Чубайс заявил: «…речь идет не о каких-то перспективах 50–100 лет, а о 5–10 годах. Это точно. Нужно ограничить потребление и рост производства. Нужно менять самого человека…» Среди других целей – сокращение населения, контроль над сырьевыми ресурсами, природной средой и т.д.

Наивен тот, кто полагает, что укроется где-нибудь в умирающей дальней деревеньке, среди лесов и болот. «Большой брат» обнаружит нас везде. Ни на минуту не утаимся мы от его цепкого ястребиного взора и острых когтей. Он придумает изощренные налоги, ограничит или запретит пользование лесными дарами, водными источниками, общественным транспортом, усложнит покупку продуктов, лекарств. Не мытьем так катаньем поставит нас перед выбором: или окончательное лишение условий для выживания, или превращение в «служебного человека» в глобальном «цифровом концлагере». Но это будет уже не жизнь, а существование.

Как направить технический прогресс во благо человека? Сохранить российскую государственность? Обеспечить социальную справедливость? Очистить от колониального мусора и грязи высоты русской культуры и родники русской речи? Надежда на разум и волю поддерживаемого народом президента Владимира Путина, на здравомыслие исполнительной власти, депутатов Госдумы, на системную оппозицию, прежде всего. Пока власть не предлагает народу сплочение для противодействия посланникам тьмы. Гражданское общество индивидуалистов не сплачивает, а узаконивает разделение. Сплоить народ способно лишь традиционное общество. Сплочение возможно при левом повороте.

Свершись такой поворот в экономике, он потянет за собой перемены в земельных вопросах, кадрах, социальной сфере, культуре, образовании, отношении к русскому языку. Все приобретет не «новую нормальность», а нормальное русское развитие. Директор международного экономического форума Шваб, вся мировая закулиса против этого. И Чубайс с Грефом, вывезшим недавно в Лондон золото Сбербанка, конечно, воспротивятся. Одного поля ягоды. Но русская народная душа – за! Она молчаливо вопиет: «Не перекраивайте Россию по чужим, сатанинским задумкам!»

…За окном скоро начнет светать. Горластенько напоминает о себе во дворе петушок. Кошка Гутька просится на прогулку… Время прекращать мне свои, возможно, не совеем безнадежные, писания. Надо чистить картошку, лезть в подпол за солеными огурцами, топить в прихожей печку.

Валерий Кириллов