Я знал поэта

Два месяца назад ко мне неожиданно, без предупреждения пришел Анатолий Генрихович Найман.

Много лет назад он был колумнистом в «Еврейском слове», и тогда мы часто общались. Нередко спорили. Ни с кем еще я не испытывал такого наслаждения в споре: сколько ума, выдержки, разумеется, никакой пены у рта.

Он был русским поэтом. Это была его этничность, его вера. Православие и все прочее — уже логичное следствие.И при этом он был евреем. Его волновали еврейские вопросы, еврейские проблемы.На десятилетие «Лехаима», помню, Найман поздравил нас чтением стихов: безо всякой прозы.

***

Я знал четырёх поэтов.
Я их любил до дрожи
губ, языка, гортани,
я задерживал вздох,
едва только чуял где‑то
чистое их дыханье.
Как я любил их, боже,
каждого из четырех!

Первый, со взором Леля,
в нимбе дождя и хмеля,
готику сводов и шпилей
видел в полете пчёл,
лебедя — в зеве котельной,
ангела — в солнечной пыли,
в браке зари и розы
несколько букв прочёл.

Другой, как ворон, был чёрен,
как уличный воздух, волен,
как кровью, был полон речью,
нахохлен и неуклюж,
серебряной бил картечью
с заброшенных колоколен,
и френч его отражался
в ртути бульварных луж.

Третий был в шаге легок,
в слоге противу логик
летуч, подледную музыку
озвучивал наперед
горлом — стройней свирели,
мыслью — пружинней рыбы,
в прыжке за золотом ряби
в кровь разбивающей рот.

Был нежен и щедр последний,
как зелень после потопа,
он сам становился песней,
когда по ночной реке
пускал сиявший кораблик
и, в воду входя ночную,
выныривал из захлеба
с жемчугом на языке.

Оркестр не звучней рояля,
рояль не звучней гитары,
гитара не звонче птицы,
поэта не лучше поэт:
из четырех любому
мне сладко вернуть любовью
то, что любил в начале.
То, чего в слове нет.