|
В общей теории государства не малое значение имеет вопрос об его определении. Почти все авторы считают для себя предварительно обязательным сделать определение государства; некоторое же из учебников посвящают вопросу об определении целую главу. При этом предлагаемые определения отличаются сравнительно большим разнообразием,—и различия их не сводятся только к грамматической форме выражения, расхождения имеют гораздо более глубокую основу и исходят из принципиальных разногласий в понимании предмета. Вообще нужно сказать, что всякое определение, — в особенности же определение научное, — всегда заключает в себе некоторую, зачастую скрытую гипотезу об определяемом предмете. Этого гипотетического элемента лишены разве только чисто тавтологические определения (суждения чистого тождества) вроде: «государство есть государство». Всякое другое определение, даже если оно сознательно не хочет быть «суждением о государстве», но простым перечислением отличительных признаков, наличность которых не предрешает «основных вопросов политической теории»[1], необходимо содержит в себе теоретический элемент, ибо не может не утверждать некоторой связи предмета с рядом других предметов,—связи, которая обычно кажется совершенно саморазумеющейся, a потому и незаметной[2].
Поэтому, какое бы мы ни сделали определение государства,— в нем мы необходимо «уложим» определяемое в определенный ряд вместе с другими явлениями, установим определенную связь между этими последними и государством. Задача научного определения предмета и заключается в том, чтобы вполне уяснить этот теоретический элемент, эту основную гипотезу, которая силой вещей лежит в основании первоначального определения, влияя таким образом на весь последующий ход научных построений, В этом смысле слова каждое научное определение государств необходимо должно быть некоторым основанием или принципом для теории государства. В определении должны заключаться в концентрированном, как бы сгущенном виде те возможности, которые развернутся потом в цельное здание науки. Определение, которое не ставит своей задачей породить из себя предмет, заставить возникнуть его, суть определения, лишенные всякой научной ценности[3]. Можно сделать тысячи таких определений, но для науки они не будут иметь ровно никакого значения.
Различия существующих определений государства и сводятся к различию тех гипотез, которые скрыто или открыто, бессознательно или сознательно вводились философами права и государствоведами в самом начале их научных изысканий.
Наиболее распространенное в настоящее время воззрение сводит определение государства к трем моментам: союз людей, власть и территория. Иногда ограничиваются, впрочем, и двумя первыми, полагая, что «в истории мы встречаем такие общества, которые не имеют определенной территории, и, по-видимому, нет основания отказать таким обществам в названии государств»[4]. Часто указывают, что из этих трех моментов наибольшее значение имеет момент властвованья, так как без принудительного властвования, по-видимому, не бывает государства и без него государство даже не может быть мыслимо[5]. При этом значение первого момента как будто упускается, если только он не сводится к тем саморазумеющимся признакам, о которых даже не следует говорить в науке. Но мы не можем не подчеркнуть, что как раз в моменте этом и содержится та основная гипотеза, которая является определяющей для всякой возможной науки о государстве. Недостаточное уяснение принципиального характера этой основной гипотезы оказывает нередко самое пагубное влияние на теорию государства. В сущности говоря, государство нельзя определить иначе, как «совокупность людей», как «союз», как «объединенное множество» и т. д. Этот основной момент в идее государства, на который с преимущественной силой указывали древние[6], не может не играть в теории государства самой значительной роли. Наличностью его по существу дела утверждается принципиальная принадлежность предмета к известного рода фактам, которые мы в широком смысле этого слова называем социальными. В этом первом и, надо сказать, малозаметном и как бы мало примечательном моменте определения совершается тот важнейший в процессе научного творчества акт, при помощи которого предмет «полагается в ряд» с другими предметами и таким образом устанавливается известная на него точка зрения, известный принцип или известная гипотеза. В моменте этом устанавливается та «область», к которой определяемый предмет принадлежит и в соответствии с этим устанавливается «областная» категория, господствующая в данной сфере науки. Словом, здесь совершается то, что составляет основу всякого определения,—решение вопроса, к какой сфере предметов или к какой реальности принадлежит государство?
Нельзя отклонить постановку этого вопроса указанием на то, что он есть вопрос «метафизический», вопрос, которым наука не может и не должна заниматься. Даже для представителей того взгляда, согласно которому задача науки сводится к простому описанию и классификации явлений, остается обязательным создать научное описание и классификацию, удовлетворяющие требованиям «естественности» или соответствия с «истинной» природой изучаемых фактов. «Естественная» классификация исходит из взгляда, что «идеальные связи», установленные разумом между абстрактными идеями, «соответствуют реальным отношениям между конкретными существами, в которых те абстракции воплощаются»[7]. С этой точки зрения логический порядок научных понятий не может не быть отражением «порядка онтологического»,- т. е. истинно существующего «между вещами»[8]. Поэтому всякое научное описание необходимо включает в себя эту гипотезу реальности. Во многих случаях она бывает недостаточно ясно выраженной или просто разумеется, как самоочевидная. Последнее обычно имеет место тогда, когда в определениях государство ставят в ряд с явлениями социальными, определяя его, как реальность некоторых совокупностей[9]. При этом по большей части неясным остается, что представляет собою «соединение» или «союз», какими особенностями обладают «совокупные» предметы вообще и составленные из людей совокупности в частности.
Принципиальная важность выяснения этого, почти что самоочевидного момента в понятии государства определяется сознанием необходимости того, что в процессе научного исследования не должно быть скрытых предпосылок и предположений. Раз государство необходимо полагается в ряд с явлениями специальными, теория этих последних должна быть введена в учение о государстве, как вполне опознанный элемент.
Но нет ли возможности совсем обойти этот социальный элемент в идее государства? Нельзя ли сделать определение, которое, хотя и относилось бы к государству, однако избегало бы ставить его в связь, что мы называем «совокупностями», «союзами», «общением» и т. п.? Подобные попытки встречались в истории науки о государстве, и на них нельзя не остановить особого внимания. Преимущественно делались они юристами,—и даже не всеми ими, a той юридической школой, которая учит о юридической личности государства. Стремления определить государство при помощи основных юридических понятий, привели, как известно, к трем возможностям, — к определению государства, как объекта права, как правоотношения и как юридического лица или особого субъекта права. Обычно, называют первые две теории реалистическими, тогда как к последней не совсем правильно применяют название теории идеалистической[10]. Это название реализма, с особым ударением подчеркиваемое немецким ученым Лингом, по смыслу своему хочет, именно, утвердить взгляд, что основным элементом государственного общения является отдельная человеческая личность и что в государстве нет ровно никакой иной реальности, кроме реальности человеческих личностей[11]. Поэтому в государстве нет и не может быть никакой особой собственной воли. То, что некоторые государства разумеют под этой волей, есть по мнению одного из представителей этой гипотезы, Зейделя, не что иное, как воля властителя, объектом которой являются живущие на определенной территории люди[12]; или, как учит Линг и y нас Коркунов, это есть единое юридическое отношение, — «отношение многих связанных сознанием общей зависимости личностей»[13]. Но чем же является подобное состояние междуличной зависимости, подобное coetus multitudinis, как не некоторым социальным отношением? Чем же является с этой точки зрения государство, как не особым видом коллективного бытия людей, особым видом человеческого общения? Будем ли мы понимать это общение, как некоторый коллективно—психологический процесс, или же как особую связь «посредством нормы», как «единство воль», нормативно мотивируемых к поведению[14],—и в том и в другом случае государство предстанет перед нами, как особая зависимость людей, как связь между лицами, составляющими общество.
Если таким образом идея государства, как объекта права или как правоотношения, включает в себя необходимо социальный момент, то нельзя сказать, чтобы он вполне отсутствовал и в теориях, утверждающих, что государство есть субъект права или лицо юридическое. С одной стороны, многие видные представители этой теории смотрят на юридическую конструкцию государства, как на известный технический прием, который в методологических целых отвлекается от решения субстанциальных вопросов о том, чем является государство по своему существу, по своей природе[15]. Вопросы эти пускай решают философы и социологи, юрист для своих конструкций вполне правомерно может ими не заниматься. Если он и не подчеркивает таким образом социальный момент, не включает государство в ряд социальных явлений, то делает он это по техническим, a не принципиальным соображениям. С другой же стороны, сама теория юридического лица, как она разрабатывается философами и цивилистами, также может привести юриспруденцию к утверждению некоторого социального состава, являющегося реальной основой того, что именуют юридической личностью вообще. По крайней мере, когда нам говорят, что юридическое лицо есть особый социальный организм или особое отношение между людьми,—не утверждают ли тем самым, что в этой идее заключается прямое указание на некоторый социальный момент? Но не заключается ли также косвенно указания на этот момент и в теории фикций, согласно которой для социального обихода нами создаются лица вымышленные, фиктивные, — и даже в теории целевых имуществ, служащих не только личным, но безличным, социальным целям. Во всяком случае, все эти теории не заключают немыслимости поставить юридическое лицо в связь с явлениями социальными[16]. И если юридическая теория государства не хочет заниматься отводами, если не намерена перекладывать бремя доказательств на цивилистов, она должна будет признать, что и в государстве, как субъекте права, мы имеем дело с юридическими свойствами некоторых «совокупностей», в социальной природе которых едва ли есть основание сомневаться. И признать это приходится с тем большим основанием, что некоторые новейшие течения в области теории юридического лица все более и более уясняют нам, что тайна юридического лица раскрывается, коль скоро мы взглянем на него как на особое, правовое отношение людей в обществе[17].
Общая теория государства находится в этом отношении в более привилегированном положении, чем общая теория права. Перед ней не возникает, обычно, тех многочисленных контроверз, которые связаны с проблемой реальности права. Мы знаем, что в реальности права сомневались многие юристы, полагающие, что область нормативного вообще лежит вне сферы реальных отношений, вне области фактов, но в области «должного» и «значимого»[18]. Но можно сказать, что сомнение в реальности государства есть гипотеза, которая до сей поры еще не была высказана даже крайними нормативистами, — и именно потому, что по отношению к государству она обнаруживает полную свою неприменимость. По природе своей государство необходимо включает в себя этот момент реальности. Если мы даже свяжем его с идеей нормы, то мы принуждены будем признать, что государство есть реальность действующих норм[19]. Кому такое определение покажется методологически бессмысленным, кто скажет, что норма не может быть реальна, тот, стоя на точке зрения нормативизма, принужден будет выдвинуть в понятии государства какой-либо иной момент реальности. То, именно, обстоятельство, что нормативная или идеалистическая школа в правоведении преимущественно придерживается взгляда на государство, как на юридическое лицо или субъект права, является косвенным подтверждением этой реальной природы государства. Ведь, по мнению нормативистов, субъективный элемент права, в противоположность норме или праву в объективном смысле этого слова, как раз и является моментом правовой реальности[20]. И государство, воплощая в себе эту субъективную сторону права, тем самым не может не приобщиться к миру реальных явлений. И реальность эта не может быть ничем иным, как реальностью человеческого общения, особой реальностью социальных явлений.
Мы выдвигаем поэтому в определении государства в первую очередь момент социальный,—момент «общения», «союзности», «совокупности», a не момент властвования, который иные считают наиболее важным и решающим. Конечно, государство есть „властный» союз, но, именно, «союз», a не что-либо иное. И притом, само властвование в государстве есть отношение социальное, ведь не является же оно «властвованием» над вещами, или властвованием над собственной «волей»; напротив, это есть властвование над людьми и в среде людей, или же, кто хотел бы расширить определение, это есть властвование над разумными и духовными существами, способными входить друг с другом в общение. Нельзя отрицать, конечно, что стихия властвования составляет главную особенность государственной жизни, и в этом отношении, быть может, государствоведы слишком мало уделяли внимания изучению явлений властвования и подчинения. Но, в то же время, едва ли можно построить теорию властных отношений между живыми существами, не поставив ее в самую тесную связь с теорией общения. Эта последняя не может не служить основой для первой.
Как бы то ни было, но момент власти не отделим от идеи государства, что едва ли можно без оговорок сказать о третьем признаке понятия о государстве,—о территории. Нельзя отрицать, что с точки зрения эмпирической действительности все современные государства представляют собою союзы территориальные. По-видимому, и история нас убеждает, что образование государственных форм всегда было связано с прикреплением к известной территории, с оседлостью населения. Наконец, и методологически признак территориальности позволяет нам отличать государство от других властных, но не территориальных союзов, каковым является, например, церковь. Трудно было бы не согласиться со всеми этими соображениями, если только не сходить с почвы действительных государственных форм и их опытно-исторического изучения. Однако, стоит поставить вопрос о том, насколько момент территориальности входит в родовую сущность государства, связан ли он с нею какою-либо внутренней необходимостью, или привходит в качестве более или менее случайного фактического элемента,—как тотчас откроется, что между идеей государства и признаком территориальности нет никакой существенной связи. В самом деле, нет никакой рациональной невозможности мыслить государство и без определенной территории, как некоторый универсальный властный союз, объединяющий не только жителей всей нашей планеты, но и, скажем, души других разумных и духовных существ, если они только существуют. По-видимому, древние философы и христианские писатели так, именно, и представляли себе мир,—как большое универсальное государство, объединяющее все существа под, властью единого властителя и царя. Пусть современность отвергает реальность такой универсальной монархии, но логическая мыслимость ее все же остается фактом. И она ни в каком смысле не нуждается в какой-либо определенной территории. Вообще говоря, признак территориальности указывает нам на границу государственного общения и его властной организации. Он указывает на то, что объединение людей властью дробит их на своеобразные единицы и общения, которые представляют из себя как бы своеобразных индивидуумов. Общий закон индивидуализации, который мы наблюдаем везде—и в бытии мертвой материи, которая, несмотря на свою видимую однородность распадается на определенные типы вещества, и в явлениях живого вещества, расслояющегося на роды, виды и индивидуумы, и, наконец, в области духовных явлений, распыленных на отдельные психические центры, —закон этот как бы еще раз повторяется и в совокупной жизни людей, которые не идут в своей истории путем универсальной организации всех, но посредством образования отдельных коллективных единиц и образований. В союзах властных единицы эти и связаны бывают с определенным куском земли, с определенной, ограничивающей их власть частью физического пространства. Но это тот эмпирический признак, который ни в коем случае не вытекает из самой идеи государства, ибо общение и власть способны, по-видимому, выходить из этих эмпирических границ, расширять их все более и более, охватывать все большее и большее количество существ» становиться, стало быть, универсальной. Иными словами, с точки зрения родовой сущности государства признак территории не может рассматриваться в качестве необходимого и конституитивного.
В истории государствоведения различные мыслители вкладывали в понятие государства и еще целый ряд весьма различных признаков. Таково, например, столь часто встречающееся в истории государственных теорий введение в определение государства понятия организма[21]. Определяя государство, как организм, тем самым дают уже готовую теорию человеческих союзов, сближая их с органическими единствами. При этом, разумеется, в теорию государства вводятся все многочисленнейшие и по большей части непродуманные предпосылки, связанные с теорией органических явлений. Нередко определяют государства при посредстве некоторых моральных категорий, утверждая, что это есть «совершенный» союз, или союз «свободных» людей, ставя таким образом государственное общение в один ряд с общением нравственным или правовым[22]. Вводят также в определение государства нередко идею цели, которую государственный союз преследует[23]. Однако, все эти и многочисленные другие гипотезы обладают производным характером: общий смысл их, как мы увидим, определяется основным взглядом на государство, как народ человеческого общения.
[1] Такую задачу ставит Коркунов, Русское государственное право, СПБ., 1901, но мнению которого «первой причиной существующего разнообразия определений государства следует признать неправильный прием определения, превращающий определение государства в суждение о нем» (ср. стр. 3). Но не может быть вообще такого определения, которое не было бы «суждением»; самое большее, что определение может заключать в себе скрытое суждение. По нашим воззрениям причина разнообразия определений государства лежит как раз в обратном,—в том, именно, что элементы суждения в определениях были де опознаны и недостаточно выявлены.
[2] Ср. Франк, 1. с, стр. 42. «Только содержания, рассматриваемые в связи с иными содержаниями, или как члены более широких {хотя, конечно, тоже только идеальных) комплексов, дают основания для суждений. Так наз. «аналитических» суждений, в смысле особого класса суждений, именно суждений со сложным содержанием, но лишенных момента синтеза разнородных определенностей,—таких суждений вообще не существует. Или, если угодно, чисто аналитическими суждениями будут только суждения чистого тождества и противоречия: «А есть А» и «А не есть не—А»—«краснота есть краснота и не есть не краснота»; но суждение «краснота есть цвет» значит, напр.: «краснота укладывается в определенный ряд вместе с синим, зеленым, белым, т.е. должна мыслиться в связи с объединяющим все эти цвета моментом цвета вообще… Недоразумение, в силу которого такие суждения кажутся чисто аналитическими, основано на том, что соответствующие понятия с самого начала мыслятся не изолированно, a в связи с иными моментами. Кто под «красным» уже разумеет «красный цвет», для того, конечно, «красное есть цвет»—«аналитическое суждение».
[3] Ср. выше стр. 32 и примеч. 53 первой главы. Из сказанного следует, что мы придаем очень большую заслугу учению о генетической дефиниции, как учили о пей Гоббс и Спиноза и как учит ныне марбуржская школа критицизма. Ср. об этом мое «Введение в изучение права», стр. 179 и след.
[4] Ср. Ивановский, Учебник государственного права. Казань. 1913, стр. 90.
[5] Ср. С. А. Котляревский. Власть и право, М. 1915: «Отрешимся на минуту от привычных установленных приемов государственно-правового исследования; постараемся представить себе государство просто, как часть мира, в котором мы живем. Сразу и неразрывно оно соединится для нас с образом власти: можно сказать, последний составляет основное, изначальное его ядро». Это особое ударение, которое С. А. Котляревский делает на момент власти, в особенности ценно потому, что современная юридическая догматика искусственно отодвигает на второй план, a иногда и прямо игнорирует этот субстанциальный момент государственного бытия. Исследование С. А. Котляревского сразу переносит нас из более или менее искусственных юридических схем в самые недра государственной жизни, в онтологическую природу государства. Если мы, с своей стороны, выдвигаем момент общения, то мы делаем это в убеждении, что и наряду с властью он составляет не менее существенную, но еще более скрытую предпосылку государственных явлений.
[6] Ср. Cicero. Dе republica, I, 25, 39: «Respublica, respopuli, populus autem non omnis hominum coetus quoque modo congregatns, sed coetus raultitudinis juris consensu et utilitatis communione sociatus». St. Augustinus, Еpist. СХХХVIII, 2, Migne, Patr. «Quid est autem civitas, nisi multitudo hominum in quoddam vinculum reductum concordiae»? Id., Ep. CLV, 3: «Cum aliud civitas nonsit, quam consors hominum multitudo».—St. Isidorus Etym. XV, 2, Migne, Patrol., «Civitas est hominum multitudo societatis vinculo adunta». — Hrabanus Maurus, De universo, XIX, 1, Migne, Patr. приводим определения Исидора. Определения эти проходят через вою средневековую политическую доктрину, при чем один из авторов, следуя Цицерону, присоединяют к моменту общения момент права и справедливости, другие же, следуя Августину, для которого «remota justitia quid sunt régna nisi magna latrocinia» (cp. De civ. Dei, L. 4), ограничиваются одним этим признаком общения. Так определяет государство и Гуго Гроций: «est autem civitas coetus perfectus liberorum hominum». Cp. De jure belli ac pacis, Lib. I, Cap. I, XIV.
[7] Cp. Дюген. Физическая теория, ее цель и строения; СПБ., 1910, стр. 31.
[8] Ibid., стр. 33.
[9] Терминология, которая при этом применяется, весьма различна и по смыслу своему мало определенна, напр.: «соеtus seu complexus plurimum hominum». Cp. I. H. Boemeri, Introductio in jus publicum universale, Hallae, 1773, p. 183. «eine Vereinigung einer Menge Menschen». I. H. Von Justi, Staatswirthschaft oder systematische Abhandlung aller Оekonomischen und Cameralwissenschaften, Lpz., 1758, p. 34, «Soeietas perfeefa». P. P. Schmier, Jurisprudentia publica universalis, Salisburgi, 1722, p. 39. «Verband eines Volkes». Stahl, Dis Philosophie des Rechts, III, s. 133. «Die Gesellschaft als Inhaberin der geregelten und disciplinirten Zwangsgewalt». Iherng, Zweck im Recht, I, 308. «Herrschende Gemeinwesen». Gareis, Encyclopädie, 122 «Die vollkommene und selbstgenugsame Gemeinschaft». Haenel, Studien, I s. 44.
[10] Cp. Ф. Ф. Кокошкин. Общее учение о государстве.
[11] Em. Lingg. Empirische Untersuchungen zur allgemeinen Staatslehre, Wien, 1890, p. 1—2: «Ausgangspunkt unseren Betrachtung ist das Individuum… Real sind nur die Individuen, deren Willensrichtungen auf… gleichen Zweck gerichtet sind… Die Vereinigung der Individuen zu einer Zweckeinheit ist nichts anderes, als das Verhältnis, dass diese «Individuen den gleichen Zweck verfolgen».
[12] Max Seydel, Grundzüge einer Allgemeinen Staatslehre, 1873.
[13] Коркунов, 1. c, стр. 13. Коркунов указывает, что взгляда на государство, как на правоотношение, придерживаются: Bahr, Rechtstaat, 1864; Schmidt, Verwaltungsrechtspflege, 1874; Jhering, Zweck im Recht. T. 2, 1884, p. 295; Berlin g, Zur Kritik der juristishen Grandbegriffe, Th. II, 1883, p.p. 215—225. У нас в России эта теория весьма интересно была обоснована покойным В. А. Савальским, Государственное право общее и русское, ч. II, Варшава, 1913, где можно найти критику воззрений реалистической школы. Ср. также П. А. Покровский, К вопросу о субъектах международного права, «Известия минист. иностр. дел» 1912, кн. VI. Взгляд на государство, как на особое социальное отношение, преимущественно обосновывают выдающиеся французские юристы Duguit, Droit constitutionnel, 1907 и Hauriou, Principes de droit public, 1910.
[14] Савальский, 1. c,, стр. 72—74.
[15] Ср., напр., Котляревекий. Власть и право, стр. 43.
[16] Характеристику различных теорий юридического лица можно найти в прекрасной русской монографии Н. Суворова Об юридических лицах по римскому праву, 1900, изд. 2.
[17] Ср. I. Binder, Das Problem der juristischen Persönlichkeit, 1907.
[18] В особенности здесь нужно указать на H. Kelsen'a Haupt probleme der Staatsrechtslehre, Tübingen, 1911. Cp. также И. A. Ильин. Понятия права и силы, Вопр. фил. и псих., кн. 101.
[19] Савальский. 1. с, стр. 74.
[20] Б. А. Кистяковский, Социальные науки и право, стр. 359 сл. На этом основании крайние нормативисты склонны относиться отрицательно к идее субъективного права. Неизбежный момент реальности, присущий субъективному праву, заставляет предполагать, что это вообще не есть юридическая категория. Ср. Кeisen, 1. с, р.р. 567 ff.
[21] Таково, напр., определение, предложенное энциклопедистами: «l'état est une société animée par une seule âme qui en dirige tous les mouvements d'une manière constante». Encyclopédie, t. VI, Paris, 1756. O подобных многочисленных определениях смотри последующий отдел. Иногда вместо идеи организма выдвигают понятие организаций: «Naturwüchsige Organisation der Herrschaft». Gumplowicz, Allg. Staatsrecht, Cap. I, § 12.
[22] Определение это идет от Аристотеля, повторяется в средневековой политике и доходит до нового времени. Ср. выше примеч. 6. Ср. Коркунов, 1. с: «Государство есть общественный союз свободных людей». Haеnel, Studien etc: «die vollkommene und selbstgenugsame gemeinschaft.
[23] Ср. выше определение Цицерона (момент общественной пользы). Schmier, 1. с: «propter civilem beatitudi nem coadunta». Von Justi, 1. c: «Zu dem Bndzwecke ihres Glückseligkeit» и т. д.
|
Комментарии