Отгадка русской души

Вадим Вязьмин – психоаналитик. Тем интересней его взгляд на состояние нашего общества. Хотя статья и написана еще при Ельцине, она актуальна и сейчас. Стоит только заменить Клинтона на Буша или Обаму, а Ельцина на Путина или Медведева. Статья не бесспорная, в ней много сарказма, но…

Иллюстрации художника Владимира Любарова.

«Особенности текущего момента. Начнем с падения рубля. Каковы бы ни были его экономические причины, психоаналитику, прежде всего, бросается в глаза одно: если доллару люди верят больше, чем рублю, значит, Клинтону доверяют больше, чем Ельцину. Ибо доверие доллару есть доверие США; их государственной и политической системе, моральным и религиозным максимам этой страны. Именно за рубежом видится нашим народом и нашими политиками источник нашей стабильности и нашего благосостояния. Отсюда – ориентация на кредиты, привлечение зарубежных инвесторов и т.д. Даже воры стремятся переводить ворованное в доллары и хранить за границей. Еще бы! Там хорошо, надежно, прочно, а у нас – плохо, ненадежно, того и гляди случится очередной дурацкий сюрприз.

«Нельзя иметь с ними дело», – говорят обкраденные вкладчики. С кем? С правительством? Мы сами его породили. Вообще с русскими? Значит, с нами? То есть нам нельзя иметь дело с самими собой?

Кстати, уже Иван-царевич, помнится, искал решения своих проблем за тридевять земель в тридесятом царстве, проще говоря, за рубежом. Причем первый же иностранец, встречающий героя сказки, – Баба Яга. И вообще зарубежный мир полон всякой нечисти. Поэтому мир этот герою неприятен, но именно сюда он идет за счастьем. Характерно для всех нас. Как только мы Америку не обличали, а опоры ищем в ней же. Парадокс.

В общем, как видим, загадка русской души сложилась в глубокой древности.

Наши предки всеми источниками описываются как вольница. Храбрые, свободолюбивые воины. Слава (может быть, от этого слова и происходит название: славяне?), соперничество племен, язычество. Отсутствие всякой государственности. Лишь примитивные родовые объединения. Род имел своего предводителя; иногда роды объединялись и воевали друг с другом. Даже после принятия христианства Русь терзали междоусобные войны. В чем дело? В наших славянских корнях заложено глубочайшее отвращение к государству.

Это повторяется сейчас в параде суверенитетов, в тенденции разделяться на более или менее мелкие группировки, которые ведут себя как древние роды... Это повторяется и в Югославии, где наши ближайшие родичи рвут на куски несчастную маленькую страну...

Вместе с тем относительные порядок и безопасность, которые обеспечивает государство, заставляли наших предков задумываться о создании такового. Но не умея его создать, «...славяне пошли до варягов, звать их на царство». Почему именно варягов? Потому что варяги были не цивилизованными и просвещенными правителями, а бандитами, живущими морским грабежом, такими же язычниками, как и славяне, но гораздо более продвинувшимися по пути государственного объединения родов.

Так в загадочной русской душе появляется пласт – варяжский. Его олицетворяет царь-разбойник или разбойник, ставший царем. А герой у варягов – берсерк, впадающий в неистовство воин, безумец. Такими будут и Иван Грозный, и Петр Первый. Да что далеко ходить. После встречи с «вождем всех народов» великий психиатр Бехтерев напишет в своем дневнике диагноз: «явная паранойя», что будет стоить ему жизни. Неистовство прослеживается в восстаниях Стеньки Разина и Емельки Пугачева, в грабеже банков

Иосифом Сталиным, в теперешней криминализации общества. Соединившись с исконно славянским отвращением к государству, этот пласт дает фигуру удачливого бандита, возглавляющего борьбу с государством и становящегося таким образом альтернативным царем... а порой и царем как таковым.

Следующее вливание в национальную психику сделало христианство. Христианство – это любовь и жертва. Метания от чудовищной гордыни к чудесам смирения и самопожертвования и обратно соединяются с берсеркским неистовством варягов и воинственной славянской самостийностью. А в церковной жизни появляется замечательная фигура юродивого, берсерка от христианства.

Орда. Великая Империя кочевников. Идеальное сочетание дикости и государственности. Становясь ее вассалами, наши предки добавляют к своей психике еще один пласт. Склонность к тоталитарности, к дикости в государственном масштабе.

Иван Грозный, окончательно разбив татар, тут же строит собственную тоталитарную империю, где логично появляется мрачная фигура опричника -- по-собачьи преданного своему господину и готового по-собачьи бросаться на всякого инакомыслящего. Опричник – вполне ордынский персонаж, при этом добавивший к татарской лютости эпилептоидный фанатизм берсерка, славянскую удаль и византийскую хитрость; таков Малюта Скуратов, этот Берия и Гиммлер XVI века.

Возможно, именно Иван Грозный первым ввел государственную монополию на водку. Сеть кабаков преследует две цели – своеобразное налогообложение и спаивание отличившихся в боях с Ордой воинов.

Последние метятся справа под подбородком специальным клеймом, которое позволяет пить бесплатно в любом государевом кабаке. Возможность спиться за государственный счет становится знаком отличия. В Российской психике появляется алкогольный пласт. В отличие от более или менее индивидуального алкоголизма других народов, в России таковой становится общественным действом, почти религией, пронизывая все социальные отправления. И, наконец, самое Российское государство в значительной мере существует на пьяные деньги...

Петр Первый, прямой продолжатель тоталитаризма Ивана Грозного, присоединяет к византийско-греческому пласту пласт западный, в основном немецкий, затем голландский и английский. Происходит второе призвание варягов – в этот раз протестантского толка. Западный пласт в Российской психике оказывается тонкой внешней рамкой, формальной структурой, которая не в силах удержать брожение уже осевших в нашей душе привычек. Отсюда век дворцовых переворотов. Петр Третий, мрачный солдафон, убит; блистательная немка Екатерина способствует появлению в русской душе французского пласта, приносящего стремление к утонченной роскоши, но уступает место Павлу, еще одному тоталитаристу, убитому, как и его отец. Александр Первый продолжает реформы.

Россия, как на качелях, раскачивается от дикости к цивилизованности, не в состоянии остановиться. Николай Первый давит инакомыслие... и покровительствует Пушкину; Александр Второй начинает действительно кардинальные реформы и за неделю до подписания первой Российской Конституции погибает от бомбы террориста – психопата Гриневицкого, воспитанника угрюмого шизоэпилептоида Желябова и истерички Софьи Перовской. Александр Третий и Николай Второй вяло продолжают реформы, намеченные Александром Вторым. Действительным продолжателем дела его является Петр Столыпин, которого, конечно же, убивают. Огромная Империя подошла к тому моменту, когда Славянская вольница и Варяжский грабеж, умело эксплуатируемые большевиками, мечтающими о завоевании всего мира (Орда) и крайне неразборчивыми в отношении средств (Византия), готовы взорвать ее изнутри.

Взрыв вольницы оборачивается закабалением. Еврейско-христианская жертвенность бросает в один котел и жертв, и палачей, и их палачей; надо всем этим воцаряется бывший семинарист, почти поп-расстрига, бандит и грабитель, гениальный интриган, антисемит, маньяк и убийца, грузин Иосиф Сталин. Так или иначе, Россия надолго оказывается под игом похуже татарского. И, как это уже не раз бывало, сами правители роют могилу империи. Горбачев ломает хребет уже и без того умирающей компартии; другой силы, способной удержать империю от взрыва, нет, и СССР разваливается в одночасье.

Постепенно и инерция, заданная качелям в древности, иссякает, размах становится все меньше, все короче, потому и перемены из одного состояния в другое ускорились. История проигрывается по-прежнему, теперь уже в сокращенном варианте. Новая Кавказская война; снова врозь с Украиной и Белоруссией; потеряны колонии (Грузия, Азербайджан, Казахстан и т.д.). Россия вместе с тем остается Империей. Часть окраин стремятся присоединиться обратно к ней. Часть -- категорически против.

Славянский, варяжский и ордынско-византийский дух соединяются в России в самых причудливых комбинациях. Обращение к славянским корням вызывает парад суверенитетов, а обращение к корням варяжским – вспышки берсеркства и т.д.

В какой-то момент говорят уже и не о русской вроде, а о некоей загадочной советской душе.

А советская душа удивительным образом востребовала из глубокой древности и из сказок образ тотального мертвого властелина живых – Кощея Бессмертного. Очередной партийный лидер – «отец нации», непременно ссылался на мертвый символ – фетиш, культовый труп, мумию фараона, рупором которого себя и провозглашал. И стоя на трибуне Главной Могилы, советский царь-батюшка как бы брал обязательство получать средства и инструкции у мертвеца. Надежда получить помощь как бы с того света пустила глубокие корни в нашем национальном сознании. Вместе с тем и во всех бедах оказываются виноватыми тот же самый мертвый гипер-отец и его очередной рупор. Бунт против них, в аналитической психологии описываемый как Эдипов, завершается вакханалией разрушения всего с ними связанного. Далее образующийся вакуум неизбежно начинает заполняться. Если Ленин – не наш отец, то кто – наш? Кто накормит и обогреет? Кто даст нам все, в чем мы нуждаемся? Конечно же, те, что живут «за тридевять земель», – нечисть, но у нее тем не менее имеется искомое нами счастье.

Так вместо Ленина спасителями становятся США и прочая заграница.

Больше всего у нас не любили именно США. Наше общество было построено на инфантильной несамостоятельности. Абсолютной зависимости от государства, которое брало на себя все заботы о несчастном народе. Штаты же утверждались в роли предельно индивидуалистичного крутого парня – мстителя за убитого отца или защитника своей страны от «них» – чужих; таковы герои многих американских фильмов. Американская мечта – начать с нуля и стать очень значительным за счет собственной инициативы, трудолюбия и таланта; советская мечта – вступить в партию и тем самым сразу преодолеть множество карьерных ступенек, сразу занять готовое теплое местечко. Американский герой отвоевывает себе место сам; наш выполняет приказы партии.

Парадоксально, но эти крайности смыкаются. Американский герой по сути ведь вполне традиционен, и Америка – весьма традиционная страна; а Россия всегда злобно и воинственно отрицала предыдущую традицию. Отрицая только что бывшее, мы автоматически попадаем под власть американской идеи: пробиваться лишь за счет собственных сил, причем с нуля.

Источник нашей стабильности и нашего процветания сегодня – в нас самих. Ах, если бы стремление к процветанию стало особенностью нашего национального характера...»