Здесь Польшей пахнет

Отрубленной головой еврейки поляки сыграли в футбол. Потом сожгли в амбаре ещё полторы тысячи человек. Нескольких спасла полячка Выжиковская – после войны её за это травили.

На первый взгляд, книга «Давным-давно, кажется, в прошлую пятницу» написана и составлена очень просто. Это цельное, хотя и разбитое на главы интервью, которое польская журналистка Александра Павлицкая берёт у известного ученого Яна Томаша Гросса, специализирующегося на истории послевоенной Польши. Речь всю книгу идет о его жизни и научных изысканиях, а в конце даны отзывы о нем от друзей и коллег. Но за простой драматургией кроется сложная многоплановая драма. Так бывает, когда в личную историю вплетается и история общечеловеческая.

Интересно, что очень напряжённой и по-новому расставляющей акценты оказывается часть, которая задумывалась как приложение – это отзывы об историке. Они теплы и хвалебны, как юбилейные чествования, но вместе с тем обнажают противоречия и болевые точки привязанности старых друзей. Именно они неожиданно превращают почти научную книгу в драматическое повествование.

Корни научных интересов, да и всей судьбы Яна Томаша Гросса кроются в истории его родителей, начавшейся еще даже до их знакомства. Его отец Зигмунд Гросс был известным композитором, юристом и преподавателем, а дед Адольф Гросс – адвокатом и общественным деятелем, основавшим в Кракове Партию независимых евреев. Мать Гросса, поэтесса и переводчица Ханна Шуманьская, происходила также из очень культурной, но совершенно иной среды – ее семья принадлежала к старинному польскому, хотя и не шляхетскому роду: в детстве Ханна дружила с дочерью маршала Юзефа Пилсудского. Дед Гросса по материнской линии адвокат Вацлав Шуманьский был злейшим врагом национальной сегрегации, известным защитником евреев – во время войны он погиб в Освенциме. Станислав Вертхайм, первый муж Ханны Шуманьской, погиб в гестапо, куда его, участника польского Сопротивления и еврея, сдал сосед-поляк за бутылку водки. Молодая вдова Ханна, также участница Армии Крайовой – польского антифашистского подполья, встретила Зигмунда Гросса в квартире людей, которые прятали евреев от фашистов.

Брак родителей Яна Томаша Гросса был счастливым, но всю жизнь его мать помнила Станислава Вертхайма и его трагическую гибель. Вот что историк вспоминает о матери: «Она очень любила своего первого мужа. Всегда носила на пальце подаренное им кольцо, даже когда была замужем за моим отцом». А вот что добавляет об этом подруга ученого, журналист Барбара Торунчик: «Я глубоко убеждена, что оценка Янеком отношения поляков к евреям во время войны в значительной степени продиктована реакцией его матери на смерть первого мужа, адвоката, и его брата – ассимилированных евреев, на которых донес поляк. За литр водки. Его мать просто не сумела смириться с этой смертью, она казалась ей какой-то неправдоподобно абсурдной загадкой. Этим шоком, этим изумлением, что расовое клеймо может быть причиной убийства, она жила очень долго. Ясь очень любил мать, был с ней эмоционально связан. Мне кажется, что в Ясе часто просыпался дибук его матери, он тоже так и не сумел смириться с судьбой евреев на польских землях, обреченных на безвинную смерть в силу бесчеловечных законов, дававших право убивать соседей».

В лицее Гросс вступил в неофициальный «Клуб любителей противоречий» – группу старшеклассников и студентов, увлекающихся философией и общественными науками. Позже из этого клуба выросло ядро польского антисоветского освободительного движения. Началось всё довольно невинно – молодёжь писала открытые письма, выступала против отмены и запрета спектаклей. Митинг против снятия с репертуара спектакля «Дзяды» и послужил для власти поводом отправить в тюрьму весь цвет возмущающейся молодёжи. Это был 1968-й – год студенческих революций во всём мире. Увы, польская студенческая революция потерпела поражение, не успев разгореться.

Ян, в то время студент-социолог, пробыл в заключении под следствием пять месяцев. Среди активистов движения было много евреев, и риторика властей, направленная на молодёжный бунт, выглядела отчётливо антисемитской. «Мартовская пропаганда заключалась в том, что нас обвиняли в “чуждости”, что мы евреи и не заботимся о благе Польши, мы, мол, ею только торгуем, а Польша – для поляков, чужие пусть убираются прочь, на свою настоящую родину, то есть в Израиль», – вспоминает Барбара Торунчик.

После выхода Яна из тюрьмы Гроссы решили внять этому совету и уехали, но не в Израиль, а в Америку, где жили братья Зигмунда Гросса.

Инициатором отъезда, впрочем, был не отец бунтаря-студента. «На самом деле это была мамина идея. Ей надоели повторяющиеся на этой географической широте тяготы ожидания любимых мужчин из тюрьмы – и сомнения, выйдут ли они вообще. Она думала, конечно, прежде всего о своем первом муже и о своем отце. Преследования в марте 1968 года и мое тюремное заключение – мелочь по сравнению с тем, что имело обыкновение случаться на берегах Вислы, но ей надоело», – рассказывает историк Александре Павлицкой.

Отъезд Яна и других студентов во многом стал драматическим моментом в дружбе польских диссидентов. Многие из них были евреями или, как и Гросс, потомками смешанных браков, но считали, что нельзя позволять преступной власти вытеснить себя из страны. Те, кто уехал, впрочем, тоже не складывали оружие – продолжали борьбу из-за границы. И все равно они раскололись. Почти во всех воспоминаниях о дружбе с Яном Томасом Гроссом звучит этот мотив, со всех сторон – болезненный, почти трагический. И вот оказывается, что речь уже идёт не об истории как таковой, а о множестве личных историй, о драме омрачённой, но не разрушенной юношеской дружбы.

В Америке Гросс поступил в Йель и занялся исследованием еврейско-польских отношений. Он обратил внимание, что польское общество было настроено против немцев, но от этого не перестало быть антисемитским. Поляки видели в немцах врага, но в евреях – врага ещё большего, так что не гнушались доносами и сотрудничеством с нацистами в поимке евреев. Праведники, прячущие евреев, были вынуждены скрываться не только от нацистов, но и от собственных соседей. «Фундаментальная разница между подпольной деятельностью и помощью евреям заключалась в том, что первая находила поддержку в обществе и была явлением массовым, а вторая, лишенная общественного тыла, – исключительным. И оказалась особенно опасной потому, что поляков, помогавших евреям, преследовали не только немцы, но и их собственные соседи-поляки», – подчёркивает ученый.

В ходе работы Гросс обнаружил свидетельство Шмуэля Васерштайна, что в городке Едвабне поляки заперли и сожгли в амбаре полторы тысячи евреев, а до этого играли в футбол отрубленной головой еврейской девушки. Самого Шмуэля и ещё нескольких человек спасла жительница Едвабне Антонина Выжиковская. Спасенные ей люди подтвердили, что рассказанное Шмуэлем Васерштайном – не плод воображения сошедшего с ума от горя человека, а чистая правда. После войны Антонина Выжиковская не только не получила от соотечественников награды за свой подвиг, но и была вынуждена уехать – её травили.

Ян Гросс в итоге сам съездил в Едвабне: «А там очередное потрясение: все знают. Не только дочь хозяина амбара. Кого ни спросишь, все знают и рассказывают, хотя прошло 50 лет». О событиях в Едвабне Ян Томаш Гросс написал книгу «Соседи». После взялся за книгу «Страх» – о погроме в городе Кельце уже после войны, в 1946-м. Он пишет, что келецкий погром стал следствием своеобразного психоаналитического переноса. Польскому обществу было стыдно за преступления против евреев, совершенные во время войны, и задним числом оно придумало им причину: евреи якобы сотрудничали с советской властью. Это привело к ещё большему росту антисемитизма, травле евреев, возвращавшихся из концлагерей, и наконец, к погрому.

Ян Томаш Гросс пишет, что во время и сразу после войны на территории Польши евреев было убито больше, чем немцев. Этот вывод привел к еще одной обиде на историка со стороны его друзей-диссидентов. Большинство из них – и поляков, и евреев – считает себя польскими патриотами и не готово признать преступления своей страны. Там, где речь идёт об исследованиях Гросса, в отзывах даже самых давних его друзей сквозит отчётливый холодок.

Однако польским патриотом считает себя и сам Ян Томаш Гросс. Он уверен, что осознание правды необходимо прежде всего самой Польше. «Без распространения информации об обстоятельствах величайшего преступления, с которым когда-либо столкнулось польское общество, будущие поколения поляков не избавятся от травмы, унаследованной от родителей и дедушек», – говорит он.

Ян Томаш Гросс, Александра Павлицкая. …давным-давно, кажется, в прошлую пятницу… Перевод с польского Ирины Адельгейм. Издательство Ивана Лимбаха, СПб, 2021

Евгения Риц